ть волю.
     Дмитрий Ильич с удивлением посмотрел на брата.
     - Почему ты думаешь о каторге? Ведь ты едешь за границу?
     - Всякое может быть, - ответил Владимир Ильич. - Не  навек  же  я  туда
еду. Эти советы надо широко  распространить  среди  наших  товарищей,  чтобы
каждый был подготовлен и знал, как вести себя в тюрьме.
     Наконец приехали муж и жена Шестернины с Тамбовщины  и  вслед  за  ними
товарищ  Владимира  Ильича  по  сибирской  ссылке   Пантелеймон   Николаевич
Лепешинский.
     Домик на Пахре стал походить на штаб. Когда молодые люди  собирались  в
столовой и начинали  вполголоса  разговаривать,  Фридка  шла  в  переднюю  и
ложилась у порога. Зато когда все выходили с  крокетными  молотками  в  сад,
Фридка могла вдоволь бегать по  дорожкам,  хватать  в  зубы  закатившийся  в
траву шар, а по утрам, когда все обитатели дома бежали  на  Пахру  купаться,
Фридка сидела на берегу и беспокойно  водила  глазами,  следя  за  пловцами.
Больше всего  беспокойства  ей  доставлял  Владимир  Ильич.  Вот  он  плывет
саженками, выбрасывая поочередно вперед руки, и  вдруг  скрылся  под  водой.
Фридка встает на четыре лапы, вытягивает вперед морду. Пропал  человек,  нет
его. Фридка с  размаху  кидается  в  реку,  а  Владимир  Ильич  вынырнул  на
противоположном берегу, выбрался на песок и звонко смеется.
     - Что, испугалась? Думала, утону? -  похлопывал  он  Фридку  по  мокрой
голове.
     Вечером  к  хозяйке  дома  Кедровой  пришел  исправник.   Он   подробно
расспрашивал хозяйку, чем занимаются Ульяновы, что за гости к ним  приехали,
не таятся ли они, не готовят ли заговор против государя императора.  Хозяйка
с недоумением посмотрела на старика  и  пригласила  его  выйти  на  крыльцо.
Из-за забора доносились  взрывы  веселого  смеха,  слышался  стук  крокетных
шаров, синий дымок от самовара вился над забором. Приятный тенор запел:

                         Нас венчали не в церкви,
                         Не в венцах, не с свечами,
                         Нам не пели ни гимнов,
                         Ни обрядов венчальных...

     - Кто это поет? - спросил исправник.
     - Старший сын Ульяновых, Владимир Ильич, - ответила Кедрова.
     - Тот самый, который прибыл из сибирской ссылки?
     - Вам лучше знать, откуда он  прибыл.  Но  он  смеется  звонче  всех  и
всегда  насвистывает  или  напевает.  По  утрам  вперегонки  с   подольскими
мальчишками плавает в Пахре. Наговаривают вам на него.  Разве  революционеры
умеют так веселиться? Это вполне благопристойные молодые  люди,  -  уверенно
заключила хозяйка.
     Поверх забора показалась огромная  голова  Фридки.  Увидев  полицейскую
форму, она оскалила зубы, глаза ее грозно засверкали, и  исправник  поспешил
уйти в дом.
     ...На третий день вернулась Мария Александровна.
     Все дети встречали ее на станции, и никто не задал вопроса,  удачно  ли
она съездила. И она ничего не сказала. Но,  приехав  домой,  она  вынула  из
ридикюля казенную бумагу с печатями и протянула ее Владимиру Ильичу:
     - Вот тебе подарок.
     - Разрешили? - просиял Владимир Ильич и крепко прижал к  себе  мать.  -
Ты не представляешь, дорогая мамочка, какой это замечательный подарок!..
     В последний вечер перед отъездом в Уфу решили покататься на лодках.  На
живописной лужайке под шатром  ивы  устроили  веселый  пикник:  пели  песни,
играли в горелки. Мария Александровна сидела в тени на пенечке и  с  улыбкой
наблюдала, как веселится молодежь.
     К  вечеру,  освеженные  прогулкой,  с  охапками  незабудок  и   ромашек
возвращались домой. Выбрались на берег. Над Пахрой  поднималась  голубоватая
дымка. Солнце село, и стало быстро темнеть.  Острее  запахло  свежескошенным
сеном, и, словно по мановению дирижерской палочки,  застрекотали  кузнечики.
Плеснулась рыба в притихшей Пахре, испуганно квакнула лягушка, в  прибрежных
кустах  отчетливо  и  звонко  чокнул  соловей  раз,  другой  и  замолк.   По
скошенному лугу промчались на неоседланных лохматых лошаденках  мальчишки  в
ночное  и  скрылись  в  лощине.  И  снова   тишина   наполнилась   стрекотом
кузнечиков. В небе загорелись первые звезды.
     Никому не хотелось уходить в дом. Уселись у стога и  молчали.  Владимир
Ильич, облокотившись на охапку сена, жадно вдыхал  душистый  воздух,  ощущал
тепло еще не остывшей после дневного  зноя  земли.  Завтра  всем  предстояло
разъехаться  в  разные  стороны.  Шестернины  возвращались  на   Тамбовщину.
Лепешинский ехал в Псков. Владимир Ильич с  Марией  Александровной  и  Анной
Ильиничной  -  на  Волгу.  Доктор  Левицкий  стал  не  просто  доктором,   а
корреспондентом газеты "Искра", а Мария Ильинична  и  Дмитрий  Ильич  отныне
являлись агентами "Искры". Все сидели и думали о трудном и прекрасном  пути,
на который вступили многие честные русские люди.
     - Давайте споем, - нарушил тишину Владимир Ильич, - нашу любимую.
     Эту  песню  перевел  с  польского  языка  в   сибирской   ссылке   Глеб
Максимилианович Кржижановский, и ее часто пели они в Шушенском.

                       Вихри враждебные веют над нами,
                       Темные силы нас злобно гнетут...

     Товарищи тихо, почти шепотом подхватили:

                       В бой роковой мы вступили с врагами,
                       Нас еще судьбы безвестные ждут...

     С противоположного берега потянуло дымком и запахом  печеной  картошки.
Это ребята в ночном развели костер  в  ложбине,  в  горячих  углях  ворошили
картошку. Неподалеку вспыхнул и взметнулся высоко в небо  другой  костер,  и
на фоне пламени возникли мальчишеские фигуры.
     - Костры! - задумчиво сказал Владимир Ильич. -  Мы  с  вами,  товарищи,
тоже раскладываем костры по всей России, и они загорятся от нашей "Искры".
     - И кто знает, - откликнулся  Пантелеймон  Николаевич,  -  может  быть,
всем этим мальчишкам будет суждено зажечь огонь революции.
     На опушке леса вспыхивали все новые огни. Мальчишки  подкидывали  сухой
валежник, ворошили угли, и  в  небо  взлетали  мириады  искр  и  становились
звездами.
     На  земле  стрекотали  невидимые  кузнечики,  над  ухом  тонко  звенели
комары, предвещая хорошую погоду.


ХИТРЫЙ СТОЛИК

     Мария Александровна  шла  по  Крещатику,  щурилась  от  яркого  зимнего
солнца и наслаждалась морозным пахучим воздухом, сказочной красотой  города.
Зима, словно соревнуясь с летом, разукрасила скверы и  сады  Киева,  опушила
каждую ветку, превратила заснувшие почки в  пышные  цветы,  выстелила  улицы
белым ковром. Пирамидальные тополи, кудрявые каштаны  выстроились  по  обеим
сторонам  улицы  торжественно  неподвижные,   красуясь   на   солнце   своим
роскошным, но непрочным нарядом.
     Владимирская горка белым прибоем вскипала на фоне голубого неба.
     Большие   зеркальные   витрины   зима   задернула   тончайшим    тюлем,
разрисованным диковинными тропическими цветами  и  листьями.  Даже  фонарные
столбы и гранитные цоколи зданий были покрыты сверкающей изморозью.
     Вздымая снежную пыль, проносились легкие возки, лошади с  заиндевевшими
холками весело позванивали бубенчиками; в сквере молодые люди  затеяли  игру
в снежки, освежая после новогодней  ночи  разгоревшиеся  от  вина  и  танцев
лица.
     На сердце у Марии Александровны было солнечно и отрадно.  За  несколько
месяцев Киев стал для нее родным городом: здесь были ее дети, и все  они  на
свободе.
     Судьба,  которая  теперь  и  для  Марии  Александровны  стала  означать
большевистскую партию, забросила в  этот  город  ее  детей  -  Анну,  Марию,
Дмитрия и его молодую жену Антонину. Ну, а где дети, там  и  мать.  Было  бы
совсем хорошо, если бы и Володя с Надей жили  поблизости,  а  не  в  далекой
Женеве, и Марк не в Питере, а здесь,  но  главное  -  все  здоровы,  все  на
свободе.
     И легко дышится, и морозец такой славный,  бодрящий,  и  сегодня  ночью
все вместе встретили Новый, 1904 год! Хорошо  встретили!  Когда  часы  стали
бить полночь, Мария Александровна, по обычаю, с каждым  боем  высказала  про
себя двенадцать  желаний.  Семеро  детей  у  нее  сейчас.  Каждому  пожелать
здоровья, счастья. Уже семь ударов, и еще удачи их общему делу. А  потом  ее
материнские сокровенные желания: чтобы появились  у  нее  внучата,  и  чтобы
весь этот 1904 год она не разлучалась с детьми, и чтобы хватило  у  нее  сил
идти с ними дальше...
     Мария  Александровна  вынула  из  кармашка  муфты  большие  часы   Ильи
Николаевича, с которыми она не расставалась,  и  заторопилась  домой:  скоро
придут товарищи к ее детям, и она, мать, должна быть на своем посту.
     На Лабораторной улице было пустынно.  Только  сверху  вниз  по  крутому
спуску катилась ватага мальчишек на санках.
     Ничего подозрительного опытный глаз Марии Александровны не приметил.
     Анна, Мария и Дмитрий сидели в столовой, ждали  Глеба  Максимилиановича
Кржижановского  и  его  жену  Зинаиду   Павловну.   На   шахматном   столике
поблескивала украшениями елка, во всех комнатах весело потрескивали дрова  в
печках. Было по-домашнему уютно и тихо. Шум с улицы  не  доносился  сюда,  в
маленькую квартиру во дворе.
     Через несколько минут раздался условный звонок.
     Дверь пошла открывать, как всегда, Мария  Александровна.  И  друзей,  и
врагов она встречала первой. И комната у  нее,  как  всегда,  помещалась  на
переднем крае, поближе к входной двери.
     - С Новым годом! С новым счастьем! С новым здоровьем! -  приветствовали
молодые люди Марию Александровну.
     Зина прижалась к ней, целовала ее щеки, белые волосы.
     - Вы так похожи на мою мамочку,  хотя  она  совсем,  совсем  другая,  -
говорила Зина.
     - Наверно, все мамы чем-то похожи друг на друга, -  ласково  отозвалась
Мария Александровна.
     - А я вам новогодний привет привез от Владимира Ильича, -  сказал  Глеб
Максимилианович. - Только что получил от него письмо.
     - Как они там? Что-то не балуют меня последнее время письмами.  Здоровы
ли?
     - Живы, здоровы. У Владимира Ильича сейчас горячая пора, и  он  как  на
поле брани.
     Дмитрий Ильич уже откупоривал бутылку  вина  -  отметить  Новый  год  с
друзьями.
     - Выпьем за старый год, - предложил он.
     - Тысяча  девятьсот  третий  был  славный  год,  -   отозвалась   Мария
Ильинична. - Подумайте только, товарищи, создана партия.  Есть  программа  -
ясная цель для всего рабочего класса.
     - Выпьем  за  наши  успехи  в  наступающем  году,  -   предложил   Глеб
Максимилианович, - выпьем за здоровье дорогого Владимира Ильича. Он  дерется
за нашу партию, как барс. Трудно ему приходится.
     - Товарищи,  дорогие,  -  восклицает  Анна,  -  что  же  это  творится?
Меньшевики каждое собрание превращают в сущий ад.  Они  забыли,  что  у  нас
есть общие враги, они избрали мишенью нас, большевиков.
     - Владимир Ильич прислал статью "Почему я  вышел  из  "Искры".  -  Глеб
Максимилианович вынул из нагрудного кармана  письмо.  -  Меньшевики,  подлым
путем захватившие "Искру", разумеется, отказались его напечатать.  Нам  надо
распространить письмо здесь, напечатать  в  подпольных  типографиях.  Прошу,
Мария  Ильинична,  организуйте  это  дело.  Драгоценное  письмо.  Пока  надо
спрятать его подальше.
     Мария Александровна зажгла свечи на елке; все уселись вокруг,  смотрели
на мерцающие огоньки, и всем вспомнилось детство.
     Глеб Максимилианович затянул:

                        Слезами залит мир безбрежный,
                        Вся наша жизнь - тяжелый труд...

     Ему стали подпевать. Кржижановский  очень  любил  петь  и  сам  сочинял
революционные песни или переводил их с польского, французского. Но никто  не
знал, какой у него голос: революционные песни всегда пели вполголоса,  почти
шепотом, и звучали они от этого задушевнее.
     Снова раздался условный звонок.
     - Это Юрий, - сказал Глеб Максимилианович.
     Мария Александровна пошла открывать дверь.
     Молодой человек учтиво поздоровался с ней.
     - Шсский... - произнес он нарочито  невнятно  свою  фамилию.  -  Добрый
вечер, товарищ Клэр, - протянул он  руку  Кржижановскому,  -  добрый  вечер,
Ольга, - назвал он по партийной  кличке  Зинаиду  Павловну,  -  вашу  лапку,
товарищ Медведь,  -  приветствовал  он  Марию  Ильиничну,  -  мое  почтение,
товарищ Андреевский, - поздоровался с Дмитрием Ильичом.
     Мария Александровна ушла в свою комнату.
     - В письме Владимир Ильич пишет... - начал было Глеб Максимилианович.
     Но Юрий перебил его:
     - Вы хотите сказать, Старик пишет.
     - Да, да,  совершенно  верно.  Старик  пишет,  что  мартовцы  захватили
"Искру" и подбираются к Центральному Комитету партии. Захватывают  партийные
деньги и открыто говорят: "Ждем провала большевиков  в  России,  тогда  наша
возьмет".
     - Вот до чего  докатились,  -  возмущалась  Зинаида  Павловна.  -  Ждут
нашего ареста! Это же предательство!
     - А что же предлагает Старик? - живо поинтересовался Юрий.
     - Старик считает необходимым, - продолжал Кржижановский,  -  чтобы  мы,
работники ЦК, объездили всю Россию  и  завоевали  на  нашу  сторону  местные
комитеты, где засели меньшевики. Это в первую  очередь  относится  к  нашему
Киеву...
     - Не так страшен меньшевистский черт, как  его  представляет  Старик  в
своей Женеве, - мрачно бросил Юрий и затянулся папиросой.
     - Я просил бы вас не  курить,  -  серьезно  заметил  Дмитрий  Ильич,  -
мамочка не выносит табачного дыма.
     - Но вы сами, насколько я знаю, курите.
     - В квартире, где она находится, - никогда!
     Юрий погасил папиросу.
     - К стыду нашему, должен признаться, - ответил Глеб Максимилианович,  -
что Старик осведомлен о положении  в  России  и  даже  в  Киеве  значительно
лучше, чем мы с вами. У него великолепная информация.
     - А я думаю, что нам на месте  виднее.  Впрочем,  хватит  нам  выяснять
отношения. Меньшевики и большевики - члены единой партии. Можно не  обращать
внимания на оттенки.
     Мария Ильинична вскочила, возмущенная:
     - "Оттенки"! Хороши оттенки! Меньшевики не верят в наше дело, не  верят
в победу. На съезде большинство пошло за Лениным.  Что  же,  мы  должны  это
большинство потерять?
     - История нас рассудит, - заключил Юрий.
     - Завтра мы тронемся в путь по комитетам, -  сказал  Кржижановский,  не
желая разжигать ссору.
     - Вы увидите, - убежденно добавил  Дмитрий  Ильич,  -  какие  резолюции
будут  приняты  рабочими  в  поддержку  Ленина.  Влияние  Ленина  в   партии
огромно, - я убедился на  съезде  и  убеждаюсь  каждый  день,  встречаясь  с
рабочими!
     - Не Ленина, а Старика, - язвительно поправил Юрий. -  И,  кстати,  сам
Старик указывал в каком-то из последних писем, что полагаться на  ваши  речи
о влиянии имени Ленина - ребячество.
     - Вот по этому вопросу я нахожусь в оппозиции и  считаю,  что  Ленин  -
наше самое сильное оружие. Не на ваш же авторитет мне ссылаться.
     - Митя, не горячись, - успокаивала брата Анна Ильинична.
     - Ленин... Митя... Маняша...  Что  это  за  конспирация?  Семейственное
согласие здесь неуместно.
     - Это   согласие   партийное,   принципиальное,    -    отрезал    Глеб
Максимилианович.
     - Кстати,  вам  бы  не  грех  познакомить  меня  с  последним   письмом
Старика, - заметил Юрий.
     - Оно сейчас спрятано, - отвечает Мария Ильинична.
     - Где? - поинтересовался Юрий.
     - Ни  один  партийный  конспиратор   не   задаст   такого   бестактного
вопроса, - напомнила ему Зинаида Павловна.
     - Тогда мне здесь делать нечего. - Юрий встал  и  демонстративно  ушел,
не попрощавшись.
     Вскоре ушли и Кржижановские.
     Мария Александровна зашла в столовую.
     - Дети,  вы  так  громко  разговаривали  и  спорили.  Между  вами   нет
согласия? - спросила мать.
     - Нет, мамочка, между нами согласие полное. Но здесь был один чудак,  и
Митя погорячился, - ответила Анна Ильинична.
     - Чудак  ли  это?  -  задумчиво  произнесла  Мария  Ильинична.  -   Это
примиренец, если не готовый меньшевик.
     - Я как медик полагаю,  что  процесс  у  него  необратимый,  -  сердито
заметил Дмитрий Ильич. - Он всецело на стороне меньшевиков, и его  поведение
мне явно не нравится... Итак, завтра мы разъедемся  по  комитетам.  Я  пошел
домой: Тоня, наверно, волнуется.
     - А кто останется с мамочкой? - спросила Мария Ильинична.
     - Я останусь, - ответила Анна Ильинична.
     - Ни в коем случае, - возразила  Мария  Александровна.  -  Дело  прежде
всего, а я уж не такая хворая и старая, чтобы при мне оставался  кто-нибудь.
Раз нужно - поезжайте все.
     - С тобой останется Тонечка. - Дмитрий Ильич  нежно  поцеловал  мать  и
ушел.
     - А теперь спать, спать, - решительно  сказала  Мария  Александровна  и
погасила свечи на елке. Медовый запах воска распространился по комнате.
     Мария Александровна  проверила,  хорошо  ли  заперта  дверь,  и  легла.
Лежала и думала о трудной судьбе своих детей.
     Человек с шипящей  фамилией  чем-то  взволновал  их.  Очень  неприятный
человек, и глаза у него нечистые, и любезность не от сердца.
     Громкий стук в дверь прервал ее мысли.
     Сердце заколотилось. Нащупала  ногами  ночные  туфли,  накинула  халат,
неслышно прошла через столовую в спальню.
     - Полиция, - предупредила она дочерей и пошла открывать.
     И снова все перевернуто в квартире,  елка,  словно  забившись  в  угол,
тускло поблескивает украшениями, шахматный столик опрокинут, ящики  из  него
выдвинуты, шахматы раскиданы  по  полу.  Даже  золу  выгребли  из  печей,  и
горячие угли на поддоне покрылись летучим серым пеплом.
     Полицейские увели обеих дочерей...
     Мария Александровна осталась одна.
     В окно  брезжит  рассвет.  "Надо  предупредить  Митю,  -  думает  Мария
Александровна. - И, наверно,  придется  переехать  жить  к  нему,  пока  все
уладится. Немедленно написать письмо Володе..."


     Подходя к дому, Мария Александровна еще издали увидела, что в  подъезде
толпятся люди. Почувствовала что-то неладное.
     - Заарестовали их, - сообщил дворник, когда  она  подняла  руку,  чтобы
позвонить в квартиру Дмитрия Ильича.
     Итак, арестованы все четверо.
     "Пойти к Кржижановскому? Нет. Нельзя. Могу притащить за собой "хвост".
     Еле  передвигая  ноги,  она  пошла  на  Лабораторную.  И  сразу   спина
согнулась, словно на нее взвалили тяжелую ношу.
     На углу сквера неожиданно возник Глеб Максимилианович.
     - Дорогая Мария Александровна, не волнуйтесь. Их арестовали  заодно  со
всеми. Была массовая операция, Зину схватили на улице. Я ухожу  в  подполье.
Партийный архив передайте человеку, который предъявит  вам  вторую  половину
этого листка. И больше никому.
     Глеб  Максимилианович  сунул  Марии  Александровне   в   руки   обрывок
календарного листка и исчез.
     Мария Александровна спрятала листок в муфту.
     ...Ах, какая высокая и крутая лестница домой!.. Плохо  слушаются  ноги.
Отперла квартиру, вошла к себе в комнату и без сил  опустилась  на  стул.  С
портрета на нее смотрели строгие глаза Ильи Николаевича.
     "Илюша, ты неодобрительно смотришь на меня.  Я  написала  Володе  очень
грустное письмо. Плохо сделала, друг  мой,  плохо,  проявила  слабость.  Они
ведь мне ничем оттуда помочь не могут. Напрасно их  растревожила.  Что  ждет
коих детей? Куда пойти?  Киев  теперь  чужой,  незнакомый  город.  Ни  одной
родной души".
     Мария Александровна принялась за уборку. Надо было чем-то отвлечься.
     У дверей тихонько задребезжал звонок. Один, два, три раза. Свои...  Кто
же это?
     Мария Александровна открыла дверь.
     У порога стоял человек с шипящей фамилией.
     "Неужели это тот человек, которому я должна передать партийный архив?"
     - Здравствуйте, дорогая Мария Александровна! - Юрий говорил  ласково  и
вкрадчиво. - Очень сочувствую вашему  горю.  Но  будем  надеяться,  что  все
уладится. Я пришел за документами. Как хорошо, что я успел  познакомиться  с