вами!
     - Все документы  забраны  при  обыске,  -  после  секундного  колебания
ответила Мария Александровна и отчужденно посмотрела на молодого человека.
     - Но последнее письмо Владимира Ильича, я надеюсь,  не  попало  в  руки
полиции?
     - Забрали все, - ответила она холодно.
     - Не может быть, чтобы забрали! - воскликнул Юрий.  -  Мария  Ильинична
его хорошо спрятала. Это драгоценное письмо! Может, поискать?
     - Полиция уже тщательно все обыскала. Ничем не могу помочь.
     Юрий с холодной вежливостью откланялся.
     - Прошу прощения. Если понадобится моя помощь  -  я  к  вашим  услугам.
Есть ли у вас деньги?
     - Да, я получаю пенсию и смогу обойтись, - поблагодарила она.
     Дверь за Юрием захлопнулась.
     "Неужели это он предал?" -  подумала  Мария  Александровна,  и  холодок
омерзения пробежал по спине.
     Мысли снова обратились к детям. Нужно действовать: идти  в  жандармское
управление, хлопотать. А  она  не  может  уйти,  пока  важные  документы  не
переданы в надежные руки.
     В полдень явилась девушка, румяная  от  мороза,  улыбчивая.  Она  сразу
расположила к себе сердце матери.
     - Здравствуйте,   Мария   Александровна!   Я   по    поручению    Глеба
Максимилиановича. У меня есть письмецо. - Девушка протянула кусочек листка.
     Мария  Александровна  вынула  из  глубокого   кармана   платья   вторую
половинку. Сложила вместе. Половинки сошлись.
     - Обождите, пожалуйста, в моей комнате. Сейчас я вам принесу.
     Мария Александровна прошла  в  столовую,  плотнее  задернула  на  окнах
занавески. С трудом перевернула  опрокинутый  шахматный  столик,  вынула  из
филенки гвоздик и потянула к себе  крышку.  В  углублении  лежали  материалы
партийного  съезда,  газеты  "Искра",   письмо   Владимира   Ильича.   Мария
Александровна  вынула  документы,  задвинула  крышку,  вставила   на   место
гвоздик. Ласково погладила блестящую  поверхность  столика  и  поставила  на
него вазу с цветами.
     Девушка аккуратно уложила документы в специальные  внутренние  карманы,
вшитые в подкладку жакета.
     - Теперь я не замерзну. - И она улыбнулась, да  так  хорошо  и  светло,
что Мария Александровна с облегчением вздохнула: документы были  в  надежных
руках.
     Мария Александровна присела к окну,  провожая  девушку  взглядом,  пока
она шла по двору. Перед глазами  стояло  ее  лицо.  "Как  украшает  человека
благородное дело!" - подумала мать. Она знала многих товарищей своих  детей,
и все они для нее были один красивее другого. Особенно хороши у  них  глаза,
зажженные большой мыслью, не затуманенные корыстью, завистью, злобой.  Много
видела  Мария  Александровна  и  полицейских,  жандармов,  чиновников  и  их
начальников. И не могла вспомнить ни одного красивого. Может  быть,  и  были
среди них люди с правильными чертами лица, стройные, холеные, с  изнеженными
руками, но красивого не было. И глаза у  них  другие:  видела  она  умные  и
тупые,  злые  и  равнодушные,  надменные  и  угодливые,  а  искры   большого
внутреннего огня ни разу в них не приметила.
     Она оделась и отправилась в жандармское управление. Просила  освободить
одну из дочерей для ухода за ней,  старой  и  больной  матерью.  Отказали...
Получила разрешение на свидание с Аней. И то хорошо...


     Мрачная  большая  комната  для  свиданий  разделена  двойной   железной
решеткой. С одной стороны - заключенные, с другой - толпа родственников.
     В комнате  стоял  невообразимый  галдеж.  Женщины  помоложе  и  мужчины
заняли  первый  ряд  у  решетки.  Мария  Александровна  вытягивала   голову,
становилась на цыпочки, чтобы увидеть свою дочь.
     - Мамочка, здесь я! Как ты себя чувствуешь? - кричала Анна Ильинична.
     - Хорошо. Я совершенно здорова! - Но слабенький голос  матери  тонул  в
галдеже. Пыталась  объясниться  жестами,  но  за  широкими  спинами  стоящих
впереди Аня поминутно теряла мать из виду.  -  Береги  здоровье,  Анечка!  Я
хлопочу, хлопочу!
     Аня разводила руками и прикладывала ладонь к уху, что-то отвечала,  но,
как ни старалась мать выделить из общего людского гула голос  своей  дочери,
она могла уловить  только  отдельные  слова.  Марию  Александровну  толкали,
оттирали назад, сдавливали со всех сторон. От крика и  напряженного  стояния
на цыпочках заболело сердце, сорвался голос.
     Вконец измучившись, она взглянула на дочь еще раз, приветливо  помахала
ей рукой.
     Анна Ильинична с  отчаянием  в  глазах  видела,  как  голова  матери  в
маленькой потертой шляпке то показывалась, то  исчезала,  как  в  волнах,  в
людской толпе.
     ...Проходили дни... недели... месяцы...
     Каждое утро, захватив с собой четыре узелка, ехала Мария  Александровна
на конке в другой конец Киева, в лукьяновскую тюрьму.
     Без устали писала прошения, просиживала часами в приемных  жандармского
управления,  генерал-губернатора,  суда,  прокуратуры,  добивалась   личного
приема.
     Семнадцать лет назад, когда ее детей, Сашу и Аню, впервые  заключили  в
тюрьму и над сыном нависла смертельная опасность, она еще верила в  монаршую
милость, наивно  полагала,  что  можно  тронуть  сердце  царицы-матери.  Она
писала:

               Вашему  Величеству, как матери, вполне понятен весь
          ужас  моего  положения,  то  горе  и  отчаяние,  которое
          невозможно  выплакать  слезами,  рассказать   словами...
          заступитесь... помогите...

     Императрица не отозвалась. Не  помогла.  Не  заступилась.  У  нее  было
сердце волчицы.
     С тех пор прошло много лет. Мать  потеряла  веру  в  бога,  в  монаршую
милость, в справедливость царских законов. Она верила теперь,  свято  верила
в дело своих детей, ради которого они  отказались  от  благополучной  жизни,
подвергались заключению в тюрьмы, шли в  ссылку.  Вместе  со  своими  детьми
мать прошла великую школу борьбы.
     Она теперь хорошо знала: рассчитывать на сочувствие  к  ней  жандармов,
на уважение их к заслугам покойного мужа и даже к  дворянскому  сословию  не
приходится. Только борьба, умная, терпеливая, только знание законов,  только
хитрые и убедительные доводы могут облегчить положение ее детей.
     Стараниями Марии Александровны через полгода  Анна  Ильинична  и  Мария
Ильинична были освобождены. Улик против них не было. И на этот  раз  выручил
хитрый столик.
     Но Дмитрий Ильич с женой оставались в тюрьме. При  обыске  у  них  была
обнаружена  программа  занятий  в  рабочих   кружках.   В   программе   были
перечислены труды Маркса и Энгельса, произведения Ленина.
     После освобождения из  тюрьмы  дочерей  Мария  Александровна  энергично
принялась хлопотать об освобождении сына и его жены.
     Она писала киевскому прокурору:

               У сына при обыске отобрана писанная кем-то и данная
          ему на хранение программа занятий с рабочими.
               Полагаю,  что  семимесячным  заключением,   полтора
          месяца из них он был даже продержан в крепости, сын  мой
          достаточно  уже  наказан  за  имение  при   себе   этого
          листка...
               Не могу не высказать  глубокого  убеждения  своего,
          что дети  мои  были  арестованы  единственно  вследствие
          предубежденного  взгляда на семью нашу, как это было три
          года  назад,  в  Москве,  когда  во  время беспорядков в
          городе  забрали  семейных  моих, а потом отчислили их от
          дела.
               Убеждение это подтверждается замечанием,  сделанным
          мне в Киевском  жандармском  управлении, куда я  явилась
          тотчас после ареста детей и где мне указали на  старшего
          сына, прибавив, что он сильно скомпрометирован.
               Старший сын мой (Владимир Ильич.  -  Примеч.  авт.)
          живет уже более 10 лет отдельно от семьи и несколько лет
          за границей, и если он  действительно  скомпрометирован,
          то я не думаю, чтобы  сестры  и  брат  его  должны  были
          отвечать за его поступки.

     Упорный, мудрый и настойчивый ходатай по делам своих детей,  она  и  на
этот раз сумела вырвать из тюрьмы сына Дмитрия.
     "Жена моего сына тяжело  больна,  дальнейшее  заключение  ее  в  тюрьме
может  кончиться  ее  гибелью,  и  в  этой  смерти  будут  повинны  тюремное
начальство  и  жандармы.  Спасти  ее  жизнь  может  только  освобождение  из
тюрьмы" - вот смысл ее ходатайства за жену сына.
     И Тоня была вырвана из тюрьмы.
     Дети снова на свободе. И ласково звучит голос матери:
     "Будьте осторожны! Будьте очень осторожны!"
     И ни слова упрека, ни слова о своих бессонных ночах,  о  своих  больных
ногах, которые столько выстояли, столько тропинок протоптали...


НА ОТДЫХ К МАМЕ

     К вечеру ливень  прекратился.  Далеко  за  лесом  изредка  погромыхивал
гром. По светлому небу неслись дымные облака.
     В наступившей после дождя тишине особенно звонко журчали  ручьи.  Ветер
стряхивал с цветущих лип вороха мокрых душистых цветков.
     Пронесся  поезд,  сверкнул  вереницей  огней,  и  в  лесу   стало   еще
сумрачнее.
     - Липы-то как пахнут! - вдохнул полной грудью Владимир Ильич.
     - Словно по густому меду идешь, а не по  грязи,  -  отозвалась  Надежда
Константиновна, с трудом вытаскивая из раскисшего чернозема ноги.
     Мария Ильинична поскользнулась,  уцепилась  за  рукав  брата  и  весело
рассмеялась:
     - Ну и грязь! Чуть было не увязла в этом меду, как муха!
     Ветер распахнул ветви кустарника, и вдалеке мелькнуло освещенное окно.
     - Мамочка нас ждет. Наш дорогой маяк,  -  задушевно  произнес  Владимир
Ильич. - Страсть как люблю это освещенное окно! Как бы темно ни было  и  как
бы поздно ни приехал,  тебе  всегда  светит  это  окно  и  дверь  непременно
откроет мамочка...
     Владимир Ильич осторожно толкнул набухшую калитку; она заскрипела,  как
простуженная.  В  матовом  свете  белой  ночи  нежной  пастелью  проглядывал
цветник. Гуськом пробирались  по  узкой  тропинке,  задевая  руками  влажные
цветы. Едва ступили на скрипучие ступеньки, из сеней распахнулась  дверь,  и
на крыльце, кутаясь в платок, появилась Мария Александровна.
     - Мамочка, иди в дом, простудишься! - воскликнул Владимир Ильич.
     На пороге сняли мокрые  ботинки  и  нырнули  в  освещенный,  празднично
убранный дом.
     - Наконец-то, - обнимала детей Мария Александровна. -  Последний  поезд
давно прошел, а вас все нет и нет. Я уж думала, опять что-то задержало.
     В столовой мурлыкал самовар, на  конфорке  грелись  бублики,  стол  был
накрыт к ужину.
     Прислушиваясь к смеху своих детей,  обступивших  на  кухне  рукомойник,
Мария Александровна разливала чай. Как хорошо, когда в доме  звенят  веселые
голоса!
     Надежда Константиновна и Мария Ильинична уселись за стол  и  нацелились
на сладкие булочки.
     Владимир Ильич расхаживал по комнате,  рассматривал  полевые  цветы,  в
изобилии  заполнившие  вазы  на  столе,  пианино,  потрогал  руками  пальму,
чему-то улыбнулся, далекому...
     - Хорошо, очень хорошо, - потирая руки, сказал он. - Отдохнем всласть.
     - Садись к столу, Володюшка, - позвала мать.
     - В Симбирске у нас такая же  пальма  была,  в  гостиной  против  рояля
стояла, - задумчиво сказал  Владимир  Ильич.  -  Когда  мы  уезжали  оттуда,
последнее, что мне запомнилось, - это пальма в окне.
     - Как дела, Володюшка? - внимательно посмотрела  мать  на  сына.  -  По
газетам все  как-то  мрачно  выходит.  Все  в  один  голос  утверждают,  что
революция погибла, а вот ваше "Эхо"...
     - Наше "Эхо" - эхо рабочих голосов, пролетариат не  намерен  сдаваться.
И я буду последний, кто скажет, что революция потерпела поражение.
     - Ты  знаешь,  Володя,  я  сегодня  выступала  у  работниц  на  Невской
бумагопрядильне, - начала было Мария Ильинична.
     Но Надежда Константиновна угрожающе на нее зашикала.
     - Володя!  Мы  приехали   отдыхать,   ты   же   обещал...   -   Надежда
Константиновна погрозила пальцем. - Нет, товарищи, так  не  годится.  Володя
вконец умаялся. За два только месяца выступал пятнадцать раз, написал  около
сорока статей, большую брошюру. А вчера пришел с совещания, поднял обе  руки
кверху  и  говорит:  "Сдаюсь,  надо  передохнуть".  Дал  мне   торжественное
обещание  все  восемь  дней  быть  неграмотным,  обещал  ходить  по   грибы,
купаться, собирать роскошные букеты водяных лилий.
     - Ну что ж, - пожимает плечами Владимир Ильич,  -  я  готов  быть  даже
глухонемым. Только последний вопрос: что пишут Аня, Марк и Митя, как  у  них
идут дела?
     - Письма коротенькие, - ответила  Мария  Александровна,  -  пишут,  что
здоровы, много работают. Завтра дам почитать, а сейчас пора спать.
     Все послушно расходятся по комнатам.
     Мария Александровна еще долго  сидит  у  себя  в  спальне;  ей  хочется
продлить ночь, чтобы дети выспались, набрались сил.
     В прошлом, 1905  году  всю  страну  охватил  пожар  революции.  Рабочие
объявили всеобщую забастовку, остановили станки, погасили топки,  с  оружием
в руках вступили в  бой  с  царизмом  за  дело  всего  народа.  За  рабочими
восстали крестьяне. По всей стране запылали помещичьи усадьбы,  заколебалась
армия. Никогда еще не было такого. И все дети Марии Александровны -  в  этой
борьбе, в самой гуще событий. Митя в родном Симбирске организует  рабочих  и
крестьян.  Марка  за  участие   в   организации   всеобщей   железнодорожной
забастовки сослали в ссылку в Самару, но он и там  вместе  с  революционными
рабочими.  Маняша  ведет  работу  на  питерских  фабриках.  У   нее   талант
разговаривать с женщинами, вести их за собой. Аня работает в  большевистском
издательстве.  На  днях  поехала  к  мужу   в   Самару,   повезла   указания
Центрального Комитета.
     Читая ежедневно "Эхо", Мария  Александровна  узнает  руку  своего  сына
Владимира,  понимает,  что  судьба  революции  -  дело  его  жизни.  Надежда
Константиновна - его верный помощник, большой друг,  заботливая  жена.  "Как
же хорошо, что  они  выбрались  отдохнуть!  Зачем  только  мне  понадобилось
затеять разговор о  том,  что  пишут  газеты?"  -  досадует  на  себя  Мария
Александровна.
     ...В окружении высоких сосен стоит дача Елизаровых в Саблине.
     Взошло солнце и  опрокинуло  на  землю  тени  от  деревьев.  Проснулись
птицы, зазвенел лес.
     Тихо открылась дверь, и на крыльцо вышел Владимир Ильич.
     Прошелся по саду, сделал несколько  гимнастических  упражнений,  поднял
голову и загляделся на скворечник.
     Старый  скворец,  сидя  на  крыше,  уговаривал  птенца  соскользнуть  с
площадки, испробовать крылья. А птенец не решался. Тогда  скворец  расправил
крылья, плавно всплыл вверх, облетел скворечник, опустился на крышу и  снова
принялся  уговаривать  малыша,  рассыпая   самые   убедительные   трели.   И
скворчиха, высунув голову в  круглое  окошечко,  подбадривала  свое  детище.
Наконец птенец решился, сорвался с площадки и, судорожно,  быстро  взмахивая
крыльями, пища от страха, опустился  на  ветку  рябины.  Отец  летал  вокруг
него - то падал вниз,  то  взмывал  вверх.  Птенец  повертелся  на  ветке  и
перелетел к матери. И они весело заверещали. Птенцу уже не сиделось.
     Он делал круги все шире и шире и наконец вовсе скрылся из виду.
     Владимир Ильич покачал головой, усмехнулся, вынул из кармана  сложенную
вдвое тетрадь и карандаш, уселся на крылечке и принялся писать...
     Мария Александровна  долго  не  решалась  выйти  из  комнаты,  боялась,
скрипнет половица - разбудит  детей.  Наконец,  осторожно  ступая  в  мягких
туфлях, вышла в сени. Дверь в сад была полуоткрыта. "Как  же  это  я  забыла
запереть на ночь дверь?" - мелькнула беспокойная мысль.
     На ступеньках сидел  Владимир  Ильич.  Держа  тетрадь  на  коленях,  он
быстро писал. Мать положила ему на голову руку.
     - Мамочка! - вскочил Владимир Ильич и спрятал за спину тетрадь.
     Мария Александровна рассмеялась.
     - Я просто решил  некоторые  мысли  записать,  пока  вы  спите.  Пойдем
прогуляемся по саду.
     Владимир Ильич увидел  огуречную  грядку,  раздвинул  шершавые  листья,
сорвал огурец,  смахнул  ладонью  колючую  щетинку  и  с  наслаждением  стал
грызть.
     - Вкусно!
     Из дома послышалось пение.
     - Слышишь,  Надюша  с  Маняшей  поют  жестокие  романсы,  -  усмехнулся
Владимир Ильич.
     В ситцевых светлых платьях, с туго заплетенными по-девичьи косами,  они
выбежали  в  сад  и  походили  на  беспечных  девушек   -   обе   смешливые,
жизнерадостные.
     - С солнечным утром! С началом  чудесного  отдыха!  -  кричали  они.  -
Пошли купаться!
     - Иди,  иди,  Володюшка,  а  я  тем  временем  приготовлю   завтрак   в
беседке.  -  Мария  Александровна  сорвала  несколько  молодых  огурчиков  и
протянула сыну: - Вам на дорогу.
     ...Вернулись с Тосны с букетами ромашек.
     - Ой, какие мы голодные!..  -  смеялась  Мария  Ильинична.  -  Мамочка,
Володя так нырял и отмахивал  саженками,  что  все  саблинское  мальчишеское
племя решило, что он знаменитый моряк.
     - А где же Володя? - спросила мать.
     Мария Ильинична и Надежда Константиновна оглянулись с недоумением.
     - Странно. Он все время шел позади нас и насвистывал, а потом  попросил
нас спеть. Куда же он исчез?
     - Я, кажется, догадываюсь, - вздохнула Надежда  Константиновна.  -  Наш
романс ему потребовался для того, чтобы улизнуть на станцию за  газетой.  Не
так-то легко ему быть неграмотным... А  вот  и  он,  и,  конечно,  с  пачкой
газет.
     Надежда Константиновна и Мария Ильинична со смехом  побежали  навстречу
Владимиру  Ильичу  с  намерением  отобрать  газеты,  но,  взглянув  на   его
помрачневшее лицо, остановились.
     - Володя,   что   случилось?   -   спросила    обеспокоенная    Надежда
Константиновна.
     - Дума разогнана, - ответил Владимир Ильич.  -  Я  так  и  предполагал.
Этого надо  было  ожидать...  Итак,  царь  переходит  в  наступление.  Нужно
немедленно собрать товарищей, посоветоваться о тактике  партии.  -  Владимир
Ильич развернул газету.
     Надежда Константиновна прочитала  набранные  большими  черными  буквами
слова:

ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА РАСПУЩЕНА.

     Мария Александровна молчала. Она поняла, что отдых кончился.
     Владимир Ильич взглянул на ее огорченное лицо.
     - Мамочка, ты понимаешь, мы должны немедленно  ехать.  -  Он  вынул  из
кармана часы. - Поезд из Питера только что  прошел,  значит,  обратно  будет
через час. Мы еще успеем позавтракать.
     Сидели молча, поглядывая на сосредоточенное лицо Владимира Ильича.
     - Маняша, ты поедешь на Выборгскую сторону по известным  тебе  адресам.
Соберемся у Менжинского. Надя поедет на Лиговку.
     Владимир Ильич одной рукой помешивал ложечкой чай, другой  перелистывал
газету.
     Скрипнула калитка. Мария Александровна  вышла  из  беседки.  У  калитки
стоял мальчик лет четырнадцати-пятнадцати и в смущении теребил картуз.
     - Ты к кому? - спросила Мария Александровна.
     - Мне Владимира Ильича.
     Мария Александровна насторожилась:
     - Здесь такой не живет.
     - Ну, если его нельзя, тогда  Надежду  Константиновну.  Скажите,  Ромка
пришел по важному делу.
     Вид у парнишки был решительный, глаза  смотрели  прямо  и  серьезно,  и
только пальцы, вцепившиеся в картуз, выдавали волнение.
     Встревоженная  Мария  Александровна  позвала  Надежду   Константиновну.
Увидев парнишку, Надежда  Константиновна  протянула  ему  руки  как  старому
знакомому. Мария Александровна успокоилась и вернулась в беседку.
     - Беда, Надежда Константиновна,  -  сказал  Ромка  не  мешкая.  -  Ефим
Петрович просил передать, - он  понизил  голос,  -  полиция  ищет  Владимира
Ильича. Я был на станции, там полно шпиков и жандармов.
     Надежда Константиновна побледнела.
     - Спасибо, Ромушка. Как в Питере сейчас, спокойно?
     - Не-е, какое там. Царь Думу разогнал. Народ возмущается.
     - Как обратно добираться будешь