-
прочитал офицер и, откозыряв, проскользнул за дубовую дверь.  -  Пожалуйста,
не задерживайте его  превосходительство,  -  предупредил  офицер,  распахнув
дверь в кабинет.
     - Ваше  превосходительство,  -   обратилась   Мария   Александровна   к
генералу, - только очень спешное дело  заставило  меня  еще  раз  беспокоить
вас. Вы были столь любезны и разрешили мне следовать в ссылку за моим  сыном
Владимиром Ульяновым. Но ему приказано выехать из Петербурга сегодня, и  для
меня это было полной неожиданностью, я не собралась и  не  купила  в  дорогу
самое неообходимое. - Она протянула прошение.
     Сановник взял двумя пальцами бумагу, пробежал ее  глазами  и  вздохнул,
раздумывая.
     - Ваше превосходительство,  только  три  дня!  -  умоляюще  воскликнула
Мария Александровна.
     - Хорошо,  хорошо,  -  с  раздражением  ответил  генерал   и,   передав
стоявшему  рядом  адъютанту  прошение,  продиктовал:  -  "Ввиду  отъезда   с
матерью, разрешить. Упомянуть об этом в бумаге градоначальнику".
     Подписывая резолюцию, генерал ворчливо заметил:
     - Напрасно,  напрасно  в  ваши  годы  вы  отправляетесь  в  Сибирь.  Не
советовал  бы.  Пусть  сын  сам  несет  наказание  за  содеянное,  не  стоит
баловать.
     - Сердечно  благодарю,  ваше  превосходительство,  -   ответила   Мария
Александровна, думая о своем.
     Владимир Ильич, едва взглянув на мать, по ее сияющим глазам понял,  что
разрешение получено. Три дня в Питере.  Это  победа,  можно  многое  успеть,
протянуть ниточки  связей  в  далекую  Сибирь,  успеть  поспорить,  отстоять
принципы, посмотреть на молодых, которым суждено продолжать  их  общее  дело
здесь, в Питере.
     Владимир Ильич бережно усадил мать в санки, пристегнул полость.
     - Сегодняшний вечер мы проведем вместе? - спросила мать.
     - Мамочка, -  шепнул  Владимир  Ильич,  -  мне  необходимо  сегодня  же
повидаться с товарищами, и мне  удобнее  сойти  по  дороге.  Если  филеры  и
следят за мной, то дежурят возле дома, а не ждут меня здесь, у  полицейского
департамента.
     Мария Александровна подавила вздох:
     - Делай как лучше, тебе виднее. Только  очень  прошу,  не  задерживайся
слишком поздно. Мы с Аней будем тебя ждать. Ты ведь и пообедать как  следует
не успел.
     Снежная пыль мела в лицо,  санки  переваливались  по  ухабам,  темнело,
один за другим зажигались газовые фонари, и вокруг них  роились  тучи  белых
комаров-снежинок, загорались фонари у подъездов домов, в их свете  искрились
инеем  гранитные  цоколи.  Невский  выглядел  торжественно  и  празднично  в
сияющем фейерверке снегов.
     Поворачивая на  Садовую,  извозчик  чуть  придержал  лошадей.  Владимир
Ильич прижал к губам руку матери, откинул полость  и  соскочил  с  подножки.
Мария Александровна следила, как ее  сын,  подняв  воротник  пальто,  словно
растворился в косматой метелице...


500 РУБЛЕЙ

     - Вы являетесь членом преступного сообщества, возмущаете  умы  рабочих.
У  вас,  неимущего  студента,  обнаружено  пятьсот  рублей,  -   перечисляет
следователь "преступления" студента Московского университета Дмитрия  Ильича
Ульянова.
     Дмитрий Ильич молчит.
     - Сознайтесь, на какие преступные  цели  и  от  кого  вы  получили  эти
деньги? - продолжает допытывать следователь.
     Дмитрий Ильич молчит.
     Да,  он  действительно  состоит  в  тайном  студенческом   марксистском
кружке, ведет занятия с  рабочими  на  заводе  Гужона,  разъясняет  им,  кто
повинен в их тяжкой  доле,  организует  их  на  борьбу  за  свои  права,  за
свободу. Даже состав членов кружка лежит перед  следователем,  записанный  в
студенческой  тетради  Дмитрия  Ильича.  Но  фамилии   записаны   невидимыми
чернилами между строчек лекции по анатомии.  А  пятьсот  рублей  студенты  и
рабочие собрали на организацию подпольной типографии.  Утратить  эти  деньги
нельзя. Типография должна действовать. А как их  спасти,  когда  они  уже  в
руках полиции?
     - Кто вам дал эти деньги? - уже кричит следователь.
     Дмитрий Ильич молчит и будет молчать до  тех  пор,  пока  не  придумает
выход из положения.
     Взбешенный следователь велит увести заключенного в камеру. Не  сегодня,
так завтра он заставит заговорить этого студента, заставит сознаться.
     "Надо написать письмо маме, - решает Дмитрий  Ильич,  -  она  выручит".
Письмо будет тщательно  просматриваться  в  тюремной  канцелярии.  Его  надо
зашифровать. Как же мама узнает, что письмо содержит шифр?
     Подумав, Дмитрий Ильич садится за письмо.  Пишет  долго,  много,  пишет
все, что приходит в голову. Следит только за  тем,  в  каком  слове  сделать
грамматическую  ошибку.  "Нелегко  писать  с  ошибками!  Просто   невероятно
трудно", - усмехается про себя Дмитрий Ильич.
     Письмо послано.
     Теперь он уверен, что мама выручит.
     ..."Что  за  странное  письмо?"  -  перелистывает  Мария  Александровна
исписанные листки. Две бессонные ночи провела она после ареста Мити - и  вот
это письмо. О чем только он не пишет: и о сердечных болезнях - это  то,  что
они проходят сейчас на медицинском факультете, и воспоминания из детства,  и
о корове Красавке. Подробно  излагает  содержание  книги  Жюля  Верна  "Дети
капитана Гранта". Огромное письмо, а о себе только  в  конце  сообщает,  что
здоров и надеется скоро быть дома. Пишет словно не из тюрьмы, а  с  прогулки
во время каникул. И так много ошибок, это непохоже  на  Митю,  с  огорчением
думает Мария Александровна. Уж не заболел ли он? Что за нелепая фраза:

                    Ву -
                    глу м ышь седит на мення глядит!
                    Бяда!

     Мария Александровна подчеркивает ошибки, всматривается в слова и  вдруг
видит, что из ошибок составилось:  "В  углу  мышь  седит  на  мення  глядит.
Бяда!" "У меня..." Письмо, видно, не простое, а шифрованное.
     Мария Александровна тщательно выписывает ошибки и  читает  подчеркнутые
ею буквы. Получилось новое письмо:
     "У меня отобрали пятьсот рублей.  Три  ассигнации  по  сто,  четыре  по
пятьдесят. Предупреди Марка, что  эти  деньги  он  дал  мне  на  обзаведение
хозяйством. Пусть получит обратно".
     Мария Александровна поспешно одевается и едет к Марку Тимофеевичу.
     ...На третий  день  следователь  вырвал  "признание"  у  арестованного.
Дмитрий Ильич сообщил, что деньги его личные и что он получил их  взаймы  от
мужа сестры Марка Тимофеевича Елизарова. "Признался", -  сердце  сжалось.  А
что, если мама не сумела раскрыть  шифр  или  письмо  задержали  в  тюремной
канцелярии?
     Следователь вызвал Елизарова.
     - Какими средствами располагает Дмитрий Ульянов? - спросил он.
     - Какие средства могут быть у студента? Никаких...  -  Марк  Тимофеевич
пожал плечами.
     - Так-с, никаких, - обрадовался следователь. -  Вот  это  нам  и  нужно
было знать.
     - Поэтому я и ссудил Дмитрию Ульянову  пятьсот  рублей  на  обзаведение
хозяйством.  Он  студент  четвертого  курса.  Я  полагал,  что   он   кончит
университет, станет работать врачом и вернет мне деньги.
     - Ульянов из университета исключен, - отрезал следователь.
     - Значит, зря я ему давал, - вздохнул Елизаров. -  Он,  наверно,  успел
их истратить?
     - Нет, - ответил следователь, - деньги отобраны при обыске.
     - Тогда прошу вернуть их мне.
     - А  не  помните  ли  вы,  сколько  ассигнаций  вы  ему  дали,   какого
достоинства?
     - Три ассигнации по сто рублей и четыре по пятьдесят, -  отвечает  Марк
Тимофеевич, вспомнив записку, переданную ему Марией Александровной.
     - Совершенно  верно,  -  вздыхает  следователь.  -  За  получением   их
обратитесь в тюремную кассу.


ЦВЕТЫ В КАМЕРЕ

     Мария Ильинична, сцепив руки за спиной, ходит  по  камере,  отсчитывает
тысячу утренних шагов. В последнем письме мама просила  не  засиживаться  за
вязанием, спрашивала, сколько шагов в  длину  ее  камера,  и  очень  просила
побольше маршировать.
     - Восемьсот  двадцать...  восемьсот  тридцать...  -  отсчитывает  Мария
Ильинична шаги десятками. Отсчитывает и знает, что мама недаром  спрашивала,
сколько шагов в камере.
     Она тоже утром делает тысячу шагов по комнате, занимается  гимнастикой,
делает холодные обтирания,  чтобы  сохранить  силы,  которые  так  нужны  ее
детям. Милая мамочка! С какой готовностью  она  пошла  бы  в  тюрьму  вместо
каждого из своих детей, так же, как добровольно решила идти в ссылку с  ней,
дочерью.
     - Восемьсот девяносто...  девятьсот...  -  считает  Мария  Ильинична  и
ходит, ходит, нахмурив темные брови, сцепив пальцы.
     Кто придумал тюрьму? Кто-то очень жестокий, с черным, волчьим  сердцем.
Нет тяжелее доли для революционера, чем заключение  в  тюрьме.  И  заключают
его в тюрьму за то, что он очень  любит  свободу  и  к  этой  свободе  зовет
людей.
     Осенью Мария  Ильинична  должна  была  ехать  в  Брюссель,  заканчивать
университет. Каникулы проводила в Москве и, конечно, не могла  сидеть  сложа
руки: включилась в работу Московской партийной организации, стала  ходить  в
рабочие кружки  и  попалась  в  лапы  полиции.  Заграничный  паспорт  у  нее
отобрали. Двери университета захлопнулись. А в  московской  охранке  в  деле
Марии Ульяновой появилась следующая запись:

               Мария     Ульянова     несомненно      поддерживает
          революционные  традиции  своей  семьи,  все  члены  коей
          отличаются крайне вредными  направлениями. Так, брат  ее
          Александр   казнен   в   1887   году   за   участие    в
          террористическом  заговоре; Владимир сослан в Сибирь  за
          государственное преступление, и Дмитрий недавно подчинен
          гласному     надзору     полиции      за      пропаганду
          социал-демократических идей, а сестра  Анна,  состоящая,
          как и муж  ее  Марк  Тимофеевич  Елизаров,  под  гласным
          надзором   полиции,   ведет   постоянные   сношения    с
          заграничными деятелями.


     - Девятьсот сорок... девятьсот пятьдесят...
     Приоткрывается форточка в двери, и  надзирательница  бросает  в  камеру
письмо.
     Мария Ильинична поднимает с пола узкий конверт.
     - От мамочки! - кладет письмо на стол и продолжает ходить.
     Надо обязательно вышагать эту  тысячу.  Мама  спросит,  и  обмануть  ее
нельзя. "В последнее свидание  я  заметила  сильную  одутловатость  на  лице
твоем", - писала Мария  Александровна  в  предыдущем  письме.  Одутловатости
быть не должно. И Мария Ильинична шагает.
     - Тысяча!  Наконец-то!  -  облегченно  вздыхает  она,  берет  письмо  и
торопится оторвать кромку конверта.
     Листок почтовой бумаги  обезображен  коричневыми  полосами  с  угла  на
угол,  вдоль  и  поперек.  Это  следы  ядовитой  кислоты,  которой  выявляют
тайнопись. Сквозь ржавые полосы еще ярче проглядывают строки письма -  мамин
изящный ровный почерк.
     Мария Ильинична с жадностью читает письмо.

               Нагулялись  досыта,  набрали  по  большому   букету
          полевых цветов. Хотелось мне очень  отвезти  свой  тебе,
          но, к сожалению, там не берут цветов...

     Эти строчки  сплошь  залиты  кислотой.  Вот  здесь-то,  наверно,  решил
полицейский чиновник, за этими цветами, и скрывается тайный  смысл.  К  чему
иначе писать в тюрьму о цветах.

               Будь здорова, моя дорогая, так  желает  очень  твоя
          мама.
                                                       М.Ульянова.

     Мария Ильинична перечитала еще раз дорогие строки и  задумчиво  смотрит
на столик в камере - грубо сколоченные три доски, почерневшие от времени.  И
в ее воображении на столе возникает большой желтый обливной кувшин,  любимый
кувшин мамы, и в нем цветы. Как красиво подобран букет... Так  умеет  только
мама. Вот клейкая полевая гвоздика, которую в поле и не заметишь,  сиреневые
левкои, желтый львиный зев, и чудится: в раструбе  цветка  копошится  пчела,
вытягивая хоботком сладкий нектар,  кукушкины  слезки  дрожат  на  тоненьких
волосках, даже красные метелки щавеля украшают букет.  И  как  много  в  нем
васильков - любимых цветов Марии Ильиничны. И вот уже не букет перед нею,  а
освещенный солнцем луг с травой по колено, и в траве  цветы,  цветы,  а  над
лугом опрокинут океан воздуха, и какой это воздух! Вкус  и  аромат  особенно
умеют ценить люди, посидевшие в тюрьме. Так пахнет свобода,  так  благоухает
сама жизнь.
     Мама понимает это.
     Сестра Аня  понимает.  "Я  по  сравнению  с  тобой  прямо  миллиардерша
какая-то относительно воздуха. Да нет, еще  богаче",  -  писала  ей  недавно
Аня.
     В дверях камеры визжит ключ.
     - На допрос! - сонным голосом говорит надзирательница.
     Мария Ильинична щурит глаза - перед нею все еще поле и  солнце,  жужжат
пчелы, теплый ветер касается щек...
     - Назовите  членов  преступной  социал-демократической  организации,  в
которой вы состоите, - начинает допрос следователь.
     - Не знаю, - коротко отвечает Мария Ильинична. - Не знаю,  -  повторяет
она, и в глазах играют отсветы солнца.
     Следователя от нее заслоняет  мамин  букет  -  васильки,  львиный  зев,
гвоздика. Полицейского и революционерку разделяет огромное поле,  освещенное
солнцем, и трава по колено, и океан воздуха.
     Ничего этого не видит следователь. Не понять его жандармской душе,  что
простые слова матери в письме к дочери, желание послать ей  в  камеру  букет
цветов и с ними воздух полей так же сильны, как сильна  вера  революционерки
в правоту своего дела, вера в победное завершение борьбы  ради  того,  чтобы
все люди могли наслаждаться и воздухом, и цветами, и самой свободой.
     Следователь бессилен перешагнуть это поле.  Он  пристально  смотрит  на
Марию Ульянову и не видит следов уныния. Что-то  очень  важное  сообщили  ей
сегодня в письме, думает он, что-то очень хитро  зашифрованное,  отчего  она
так уверенно держит себя на допросе и так безмятежен ее вид, словно  она  на
прогулке, на воле, а не в тюрьме перед ним, следователем.
     - Уведите, - приказывает он надзирательнице.


КОСТРЫ

     Дождь лил не переставая третий день. Цветы на клумбах полегли, в  лужах
плавали  мелкие  зеленые  яблоки,  сбитые  ветром.  Примолкли  птицы.   Река
вздулась от дождей и плескалась у самой изгороди.
     Ненастье и тревога полонили маленький бревенчатый домик. А еще  недавно
стояли жаркие июньские дни и в доме было  светло  и  празднично.  Вся  семья
Ульяновых ждала дорогого гостя - Владимира Ильича.
     Мария  Александровна  сняла  этот  желтый  домик  в  живописном   месте
Подмосковья, на берегу реки Пахры. Три окна смотрят на дорогу.  Позади  дома
небольшой фруктовый сад, у крыльца развесистые ивы. В углу сада  беседка,  и
перед ней крокетная площадка.
     "Все здесь напомнит Володе детство", - думала  Мария  Александровна.  И
комнату Владимиру Ильичу приготовили в мезонине.  Она  такая  же  крохотная,
какой была его комната в Симбирске.
     Для себя Мария Александровна облюбовала комнату, как  и  всегда,  окном
на дорогу, на переднем крае, чтобы видеть, когда дети возвращаются домой,  и
хоть на несколько минут сократить ожидание, и чтобы  ночью  первой  услышать
хруст гравия под тяжелыми полицейскими сапогами и суметь предупредить  детей
и первой встретить опасность.
     Еще десять дней назад матери казалось, что все беды миновали,  дети  на
свободе, Владимир Ильич вернулся из  трехлетней  сибирской  ссылки.  Полиция
запретила жить Ленину в промышленных  центрах,  и  он  поселился  в  Пскове,
чтобы быть ближе к революционному  Питеру.  Из  старинного  русского  города
стал протягивать во все концы России нити  связей  с  рабочими  кружками,  с
революционерами, готовил создание общерусской партийной газеты.
     В начале июня обещал приехать  погостить  в  Подольск.  Но  вот  пришла
тревожная весть: Владимир Ильич снова арестован  в  Петербурге,  уже  вторую
неделю сидит в тюрьме. Мария Александровна не  вынесла  нового  испытания  -
слегла. Оттого пасмурно и неуютно стало в маленьком доме и так беспокойно  у
всех на сердце. Даже собака Фридка приуныла, лежит  у  ног  Дмитрия  Ильича,
вздрагивает чутким ухом, посматривает умным  глазом  на  хозяина,  понимает,
что не до нее теперь.
     В комнате у Марии Александровны врач.
     Анна Ильинична, Мария Ильинична  и  Дмитрий  Ильич  сидят  в  столовой,
ждут, что  скажет  доктор,  вполголоса  обсуждают,  как  выручить  брата  из
тюрьмы. Дмитрий  Ильич  перелистывает  медицинский  учебник  -  ищет  способ
помочь маме справиться с болезнью. Арест Владимира Ильича  -  огромная  беда
для всех, крушение планов по созданию  революционной  газеты.  Но  сестры  и
брат ничем помочь не могут: Мария Ильинична и  Дмитрий  Ильич  сами  недавно
освободились из тюрьмы,  Анна  Ильинична  и  ее  муж  Марк  Тимофеевич  тоже
находятся под наблюдением полиции...
     За окном шумит дождь, по стеклам хрустальными спиралями стекают  струи,
листья мокрыми  ладошками  стучат  в  окна,  квохчет  курица  под  крыльцом,
уговаривает глупых цыплят посидеть спокойно под  теплым  крылом,  подождать,
пока кончится несносный дождь.
     Доктор  Левицкий  вышел  из  комнаты  Марии  Александровны.  Все   трое
поднялись ему навстречу.
     - Что вы находите,  Вячеслав  Александрович?  -  обеспокоенно  спросила
Анна Ильинична. - Какое лечение?
     - Ничего страшного,  ничего  страшного.  А  лечение  -  свежий  воздух,
прогулки и волнения только радостные.
     - Но у мамы больное сердце, ей столько  пришлось  пережить,  -  говорит
Мария Ильинична.
     - И шестьдесят пять лет дают о себе знать, - добавил Дмитрий Ильич.
     Доктор  пощипал  бородку,  внимательно  посмотрел  на  книгу,   которую
Дмитрий Ильич держал в руках.
     - Дорогой коллега, - сказал он, - не ищите!  Сердце  матери  еще  ни  в
одном медицинском учебнике не описано, тайны его могущества не  раскрыты.  А
хорошая доза радости для нее самое  лучшее  лекарство...  Да-с.  Я  разрешил
вашей матушке вставать. Завтра снова наведаюсь. Честь имею кланяться!
     Дмитрий  Ильич  пошел  проводить  доктора.  Левицкий  был  его  большим
другом. Когда Дмитрий Ильич приехал в Подольск отбывать свою  ссылку,  никто
не  хотел  брать   на   работу   крамольного   студента,   исключенного   за
революционную деятельность из университета. А Левицкий согласился взять  его
к себе помощником и сам потянулся всем сердцем к семье Ульяновых.
     Сестры направились в комнату матери, но она сама  шла  им  навстречу  -
одетая, причесанная.
     - Мамочка! Как ты себя чувствуешь?
     - Лучше,  -  ответила  Мария  Александровна.  Она  старалась  держаться
бодро, только чуть вздрагивала голова. - И сегодня я еду в Петербург.
     - Но ты же больна. Нельзя тебе! - воскликнули с отчаянием сестры.
     - Не могу я бездеятельно сидеть и ждать.  Может  быть,  мне  и  удастся
облегчить  участь  Володи.  Подам  прошение  в   жандармское   управление...
Митенька, - обратилась она к сыну, - сходи,  пожалуйста,  на  станцию,  купи
мне билет третьего класса до Петербурга. Да оденься получше,  главное  -  не
промочи ноги. Такой унылый, нескончаемый дождь.
     Все трое понимали, что отговаривать маму  от  поездки  бесполезно;  они
пытались только убедить ее ехать во втором классе.
     - Нет, нет, - возражала Мария  Александровна,  -  деньги  надо  беречь.
Может быть, Володе  потребуется  адвокат.  Анечка,  приведи  в  порядок  мое
визитное платье, а мы с Маняшей соберем саквояж.
     Дмитрий  Ильич  надел  плащ,  прицепил  поводок  к  ошейнику  Фридки  и
отправился на вокзал. Анна Ильинична вынула из  гардероба  черное  платье  и
стала прилаживать к нему свежий воротничок.
     "Славный мамочкин боевой мундир", - подумала она с нежностью.
     Не для  праздных  визитов  было  сшито  это  платье,  а  для  посещений
приемных жандармских управлений, генерал-губернаторов. Каждый раз,  когда  с
кем-нибудь из детей случалась беда,  мать  вступала  в  тяжелую,