Из школы мы уходили последними.
   - А где будем ночевать? - Боря спустил нас на землю.
   - Ты что, спать сюда приехал? - набросился на него Андрей. -
Перебьемся. Сон - это мелкая художественная деталь.
   - Ты не скажешь, - обратился Матюшин к Нине, которая запирала дверь в
комнату-музей, - здесь, наверное, есть гостиницы?
   - Конечно. Две, - ответила она. - Но что ж вы так поздно? Боюсь, что
они уже забиты. Идемте, узнаем...
   Нам вдвойне повезло. Нина провела нас через центр, по пути рассказывая,
как тут все было в 42-м, 43-м.
   С гостиницей, несмотря на все ее старания, ничего не вышло.
   - Ваша партизанщина виновата, - огорчалась Нина. - А у нас всегда на
зимних каникулах такое столпотворение, весь мир в гостях.
   - Да ты не беспокойся, мы уж как-нибудь, - успокаивал ее Андрей.
   - Как это как-нибудь! На дворе холодина. Нет уж, придется теперь за вас
думать, раз сами не умеете. А я в кино хотела пойти...
   Она куда-то звонила, директору школы, наверное.
   "Да, под мою личную ответственность. Нет, не бродяги", - слышал я ее
слова. У всех директоров, видимо, один и тот же пунктик-ответственность.
Может, они и правы. Хлопот Нине досталось. Наконец, в одном из классов мы
постелили маты, бросили на них спальники-ночлег готов. Проводили Нину до
кинотеатра. Там ее ждал какой-то парень с билетами в руках.
   - Опоздали, - сказал он уныло, косясь в нашу сторону. - Но я не хотел
без тебя...
   Мы откланялись, чувствуя себя неловко.
   - Оцените девочку, - сказал Андрей грустно. - Мы ей испортили вечер, а
она даже улыбнулась нам на прощанье.
   По улице Садовой мы вернулись назад, к Вечному огню. Ветер отрывал
куски пламени, и они, как красные листовки, тут же пропадали во тьме.
   Мне захотелось курить. И вдруг показалось, что Вий наклонился с
сигаретой к шипящему пламени: "Огонь вечный, его не убудет..." Я вздрогнул
и оглянулся. Андрей и Боря стояли рядом, ни о чем не подозревая.
   Нам трудно было представить, что по этому месту, как и по городу, как и
по всей этой земле, в 42-м прошлась нога фашиста. А когда враг был
отброшен отсюда, то в боях участвовал тот толстый дядька, который
залечивал раны в нашей школе-госпитале, а потом под Берлином руку потерял.
Да он тогда, наверное, и не был толстым. Выходит, и наша школа как-то
связана с "Молодой гвардией"?
   Боря быстро замерз. Меня тоже пробирало. Но я стащил свой шарф и молча
закутал шею Бориса. Он молча кивнул.
   - Идемте? - Я посмотрел на Андрея. Он вперился в мраморную могильную
плиту, словно хотел в полутьме различить какие-то важные письмена. Нас он
не слышал. У него бывают такие минуты, когда лучше с ним не общаться,
ничего не выйдет. Может, он стихи сочиняет? Не знаю. Но он в такое время
похож на барахлящий приемник, который вдруг настраивается совсем на другую
волну...
   - Вы что же, издалека? - Из темноты появился милиционер, который,
наверное, заступил на дежурство.
   Узнав, что в музее мы еще не были, он посоветовал:
   "На портрет Владимира Куликова обратите внимание.
   Мой родич. Двоюродный дядя. В "Молодой гвардии"
   сражался и погиб. Меня в его честь Владимиром назвали".
   Мы совсем продрогли и отправились через площадь к "своей" школе.
Заснули только на рассвете.
   В полночь Андрей сказал: "Вы представляете, они здесь учились. Может
быть, на этом самом месте стояла парта Олега Кошевого или Степы
Сафонова... Слышите! В коридоре шум, и хохочет толпа у стенгазеты
"Крокодил". Или это Ваня Земнухов читает свои стихи на литкружке?" Он еще
долго фантазировал, вспоминая то, что мы услышали от Нины, да и раньше
знали по роману Фадеева и фильму "Молодая гвардия". Он так убедил нас с
Борей, что мы накинули спальники и пошли бродить по школе. Свет зажигать
боялись, но от полутьмы и тишины наше воображение еще больше разгоралось.
Когда вернулись в "свой" класс, мне казалось, что с нами вошли и наши
сверстники из 42-го года.
   Мы молчали. Пытались уснуть и не могли.
   - 3-замерз я, - прошептал Боря. - Согреться бы...
   Конечно, пустой класс, маты. Можно было бы устроить борьбу. Но нельзя.
   - Здесь нельзя шуметь и прыгать, разве ты не понимаешь? - сказал я.
   - Зачем шуметь? - обрадованно отозвался Бо^ря. - Мы побалдеем втихую. Я
и бутылочку на такой случай припас. Из своих кровных. Путем?
   - Не путем, - отрезал Андрей. - Ехал бы тогда к морю и солнышку.
   - Ну что тут такого? - пытался спорить Матюшин, обращаясь ко мне. - Что
тут такого?
   - А то тут такого! - Я рассвирепел. - То, что некоторые подонки
нахлещутся всякой мерзости, а потом от Вечного огня прикуривают.
   - Какие подонки, что ты несешь? - Боря вскочил, сжал кулаки. - Ты кого
имеешь в виду?
   - Успокойся, сынок, - тихо ответил я. - Себя имею в виду. Себя.
   Не знаю почему, но я рассказал им про первое декабря. Все-все. Про Вия,
Минуса, компанию. Не жалея себя. И как коньяку хлебнул, как лампочки бил,
над священным местом надругался, девчонку насмерть перепугал... И странно,
только рассказав все это, я почувствовал, что теперь оно меня не давит,
что только теперь первое декабря умерло навсегда и уже не вернется.
   - Пойду вылью добро. - Матюшин вздохнул, вышел и, вернувшись, засунул
пустую бутылку поглубже в сумку. - Все. Завязал я с этим делом. Как ты,
Град, с курением. Да если честно, то я и не притрагивался с тех пор,
помнишь? Нас с отцом мачеха в такой оборот взяла. Хочет из нас людей
сделать.
   - Ложись посередине, тут теплее. - Мы с Андреем раздвинулись, а потом
все трое, закутавшись в спальники, покрепче прижались друг к другу. Очень
скоро мы согрелись. Молчали, но чувствовали, что никто не спит.
   - А у молодогвардейцев не было недостатков? - в тишине спросил Боря.
   - Я думал, у нас только Град мастер задавать дурацкие вопросы, -
съязвил Андрей. И, помолчав, продолжил: - Наверное, были недостатки, как у
всех людей. Но мне это неинтересно. Это второстепенные художественные
подробности. Я вижу, что у них было главное, без чего нельзя жить, -
ясность. Кто друг, кто враг. Помните, как Женьшень сказал: "Идейность -
высшая ясность". Вот это у них было.
   - А у нас разве нет? - спросил Боря. - Зачем мы живем?
   Зачем мы живем? Клуб "Спорщик" с факультатива переместился за тысячу
верст. Не помню точно, кто что говорил, но спорили мы до утра. Не только
мы трое. Все время казалось, что и те ребята смотрят на нас... Есть,
кажется, такое слово "испытующе". Никогда его не употреблял. Но они именно
испытывали нас. Как живем? Зачем живем?
   Они все почти погибли. Соратники наших дедушек - наши ровесники. Тому
же Олегу Кошевому было всего шестнадцать лет. Как и Степе Сафонову,
который погиб в бою. Неполных шестнадцать было Тоне Мащенко, которая
училась в этой школе. Фашисты даже пулю пожалели, столкнули ее живую в
шурф шахты. Тоне оставалось две недели до шестнадцатилетия. Две недели,
как мне сейчас, когда я пишу эти слова.
   Так жить или "балдеть"?
   Так ли живем?
   Перед рассветом Андрей сказал: "Дадим клятву".
   Мы долго подыскивали слова, отбирали самые главные.
   И все было не то. Все слова были слишком высокими для наших дел. А дела
наши казались такими маленькими для настоящих высоких слов, какими клялись
молодогвардейцы. Наверное, дела наши впереди. И они подскажут нам те
слова, до которых надо еще дорасти.
   Но дорасти надо - в этом никто из нас не сомневался.
   Клятва наша была короткой, всего девятнадцать слов.
   И каждый должен был добавить к ним еще два - свое имя и фамилию.
   Утром у музея "Молодая гвардия" мы встретили Нину.
   - Привет партизанам! Как спалось?
   У нее снова была экскурсия по школе, а мы вошли в высокое белое здание,
похожее на строгий и торжественный мавзолей, - музей "Молодая гвардия". Я
слушал экскурсовода, узнавал знакомые имена и лица на стендах и почему-то
ждал встречи с Владимиром Куликовым. Меня поразила его фотография -
мальчик с чубчиком на лбу! Наверное, меня сбило с толку то, что взрослый
мужчина сказал о нем "мой дядя". А дяде не было шестнадцати!
   Сначала мы хотели дать пашу клятву у братской могилы молодогвардейцев,
рядом с музеем, у Вечного огня. Но весь день тут были люди, стояли в
почетном карауле пионеры и комсомольцы, склоняли седые головы ветераны.
   А с полудня завеялась поземка и очень быстро разыгралась в настоящую
метель. Рано стало темнеть. Мы бродили по новому Краснодону, выспрашивали
у местных жителей, где была "черная биржа", где застенки, в которых пытали
молодогвардейцев. Постояли у домика, где жили Кошевые и собирался штаб
подполья.
   Ветер свистел и сек лицо колким снегом, но народу у Вечного огня не
убывало.
   Мы решили идти к шурфу шахты ј 5. Обстоятельный Боря еще вчера попросил
Нину нарисовать план города, и сейчас, спрятавшись за углом дома от
пронизывающего ветра, мы отщипывали по кусочку от буханки хлеба и
старались разобраться в этих квадратиках и стрелках.
   - А тогда, в сорок втором, они хлеб, наверное, по карточкам получали? -
вслух подумал я, отрывая себе горбушку.
   - Какие карточки в оккупации! Голодали, как все, - ответил Андрей,
всматриваясь в схему. - Нам вот сюда надо, видите...
   Боря подержал на ладони оставшийся ломоть хлеба и честно разделил его
на три равные части. Билеты на обратный путь съели последние рубли, а
мелочь могла еще понадобиться.
   Там и было-то километра три, но мы добирались больше часа.
   На окраине ветер бесновался еще пуще. Мы почувствовали, что одеты
легко, по-южному. Я уже подумал, не вернуться ли нам, но Андрей крикнул,
хватая нас за руки:
   - Такая пурга была и в январе сорок третьего, когда их тут казнили!
   И мы пошли дальше, пробиваясь через сугробы. Тяжело было, как в тот
день, когда впервые разгружали полувагон песка и "зачищали габарит". Но мы
упрямо продвигались вперед. Вдруг ветер стал стихать. В белой кутерьме
снежинок возникла горбатая спина высокого террикона, у подножия которого
мы вскоре обнаружили закрытый стальными прутьями пятидесятиметровый
колодец - шурф шахты ј 5. Рассказывают, что из этой бездонной могилы три
дня и три ночи неслись стоны. Чтобы скрыть следы преступления, фашисты
бросали в провал камни, гранаты, спустили вагонетку...
   На край шурфа мы положили свои комсомольские билеты.
   - Я, Андреи Босов, вступая на священную краснодонскую землю, политую
кровью "Молодой гвардии".
   ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНУСЬ БЫТЬ ДОСТОЙНЫМ
 ДЕЛА И ПАМЯТИ ПАВШИХ БОРЦОВ.
   Я, Борис Матюшин, ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНУСЬ...
   Я, Эдуард Градов, ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНУСЬ...
   Когда мы возвращались из Краснодона, ребята спали в самолете. Очень
утомились. А я думал: "И поездка наша счастье, и домой лететь счастье.
Какое оно разное! Вопли, восторг, шейк - одно. Пустота, когда зачищен
"габарит" и нет сил пошевелиться, - другое.
   И вот теперь совсем иное счастье - встреча с Краснодоном, когда мертвые
стали живыми, совсем рядом с нами Олег, Ваня, Сережа, Люба, Уля, Володя...
   Любочка пригласила нас на комитет. Мы рассказали о поездке. Не о себе,
конечно, - о "Молодой гвардии".
   - Еще мы просим комитет, - неожиданно сказал Андрей, - утвердить за
нами комсомольские поручения.
   Я хочу работать в редколлегии общешкольной стенгазеты. Градов вступает
в вожатский отряд. Матюшин желает, чтобы его направили... Борис, я забыл,
ты чего желаешь?
   - Я? - Боря был настолько изумлен, что даже ресницами не хлопал. - Я
еще не решил... Хотя можно попробовать... что-нибудь с гитарами...
Школьный эстрадный ансамбль, а?
   - Вот-вот. Что-нибудь с гитарами, - подтверди, Андрей.
   Никто не стал возражать.
   - Поздравляю вас с новым вожатым! - звонко и радостно произнесла
Любочка.
   - Не надо нам больше вожатых! - тут же воскликнула девочка с первой
парты, гневно тряхнув косичками. - Не надо, обойдемся! Они появляются,
берут списки, все расспрашивают и пропадают...
   - Этот не пропадет, - уверенно возразил Федя. - Забыла, как он спасал
вас от наших снежков? (Честно говоря, я и сам не сразу вспомнил. Это ж
было еще в начале зимы, после нашего Урока Снега!)
   - Удивляюсь тебе, Антропкина. - Любочка пожала плечами. - Человек
пришел к вам добровольцем,...
   И потом, если председатель такой негостеприимный, то что же тогда отряд?
   - Пусть она за всех не выступает!
   - Мы Эдика еще с первого снега знаем!
   Вдруг Томка стала хохотать на весь класс. Не знаю, что ее рассмешило.
Последнее время с ней такое бывает. Смех без причины - признак Тамары
Градовой.
   - Тебе смешинка в рот попала? - участливо спросила Любочка и протянула
ладошку. - А ну выплюнь, покажи хоть, какая она, смешинка?
   Томка удивилась и замолкла.
   - Давайте покажем вашему вожатому, - предложила Любочка, - как ему
повезло. Он же попал в отряд талантливых людей. Так и Евгений Евгеньевич
про вас говорит. Ну, согласны?
   И в честь нашей встречи был дан концерт художественной
самодеятельности! Школа-то готовится к смотру.
   Еще мне пришла записка: "Эдик, а мы заведем в классе живой уголок?
Света".
   Это мне паспорт и за Володю Куликова. Я так решил еще тогда, в
Краснодоне, стоя у Вечного огня.
   На братской могиле в мраморе выбито его имя:
   КУЛИКОВ В. Т. (1927-1943).
   Нина подробно о нем рассказывала. В музее я видел его листовки-плакаты.
   Я все время старался представить себя на его месте.
   Меня так поразила его незаконченная листовка, с одним-единственным
словом, написанным красным карандашом: "ТОВАРИЩ!"
   Володя - мой товарищ, мой сверстник. Правда, теперь я уже старше его.
Старше... Как странно. Но он не дожил до шестнадцати...
   Разгром. Провал. Позор.
   Я к ним шел - рассказать о Володе Куликове! Какое там! И рта не дали
открыть. Бесились, выли и прыгали как сумасшедшие. Что за дети пошли? Мы
такими не были.
   Я написал мелом на доске: "Кому неинтересно, пусть уходит". На минуту
притихли - и опять за свое.
   Чтобы держать дисциплину, видно, мне пришлось бы ворваться в отряд с
двумя кольтами приличного калибра (эта мрачная шутка принадлежит Андрею).
Или научиться погружать моих гавриков в состояние анабиоза.
   Разговора не получилось. Что мне оставалось? Отступить без паники.
   Так я и сделал. Отсалютовал и медленно, с достоинством стал удаляться.
Проводили меня, как должны были встретить, - гробовой тишиной. Так и
должны провожать неудачников и бездарей. В последний путь.
   Правда, одна девочка догнала меня в коридоре:
   "Я Света. Эдик, мы в классе заведем живой уголок?"
   - Любочка, ты меня прости... Но лучше сразу и честно: ничего у меня не
получится.
   - Что не получится?
   - Все. С ними.
   - А-а, теперь ты заговорил как я в начале года! - улыбнулась она.
   - Я серьезно.
   - И я. Не объясняй, уже все знаю. Перед тобой тут была целая делегация
рыдающих дев: "Он к нам больше не вернется?" А чего ты, собственно,
приходил?
   - Хотел беседу провести...
   - Замечательно. Только они знаешь как уже набеседовались за четыре
школьных года! Не того они от тебя ждали, Эдушка. Ты в вожатском отряде
новичок, а у нас есть Закон Игры, не слышал? Начал бы с игры - многих бы
сразу увлек и увидел... У нас есть Закон Актива, не знаешь? Начал бы с
актива, зачем тебе сразу весь отряд...
   - Теперь уже поздно.
   - Ты думаешь? А знаешь, с чем делегация приходила? "Мы кричали и
бесились, - говорят, - потому что обрадовались ему. А он психанул и..."
   Между прочим, Ваня Земнухов был пионервожатым.
   И еще многие молодогвардейцы. Я себе выписал их имена: Олег Кошевой,
Анна Сопова, Виктор Третьякевич, Михаил Григорьев, Ольга Иванцова, Юрий
Виценовский, Ульяна Громова, Майя Пегливанова, Александра Дубровина,
Александра Бондарева, Антонина Елисеенко, Лидия Андросова, Надежда
Петрачкова, Антонина Дьяченко,
   Вот только не знаю про Володю Куликова. Ничего про это не известно.
   - Чего тебе надобно, старче?
   - Да вот... Подался в вожатые и остался у разбитого корыта.
   - А ты думал, сразу поймаешь золотую рыбку?
   Да знаю я, знаю эту историю... Мне мои почемучки уже все уши
прожужжали: "Почему он ушел да почему он не приходит?" Ты что, обидчивый?
   - Вас бы выперли из класса... -
   - Ну-ну! Что за выражение?.. Ладно, давай разберемся. Все люди,
по-моему, делятся на толкующих о жизни и толкающих ее вперед. В школе тоже
так. Тебе, видимо, надоело только наблюдать да толковать.
   Очень хорошо! Но ты приладился толкнуть педагогическую колымагу, а она
ни с места. Пробуксовала. Да еще, пардон, грязью тебя из-под колеса...
   - Так что, не надо было соваться?
   - Надо! Только с умом. И не теряя мужества. Ты пришел и увидел, что не
победил... Что ж, не каждый Цезарь. Да я и не уверен, что он рискнул бы
один против сорока четвероклассников. Ну, это к слову. А теперь давай
подумаем, как быть дальше...
   Дальше было так. В начале урока литературы к нам в класс, печатая шаг,
вошли трое в парадной пионерской форме: Антропкина, Федя с горном и еще
девочка с отрядным флажком. Федя прогорнил: "Слушайте все!"
   (из соседнего класса прибегали спросить, что случилось).
   Антропкина, сутулая, как все отличницы, вдруг распрямилась и прокричала
рвущимся от волнения голосом: "Совет отряда постановил: просить прощения у
своего вожатого Эдика за то, что мы вели себя как ненормальные".
   - Все? - невозмутимо спросил Е. Е., поглаживая лысину.
   - А чего еще? - удивился Федя. - Пусть теперь приходит.

   ...И ты пришел, сын лени вдохновенный,
   О Дельвиг мои: твои голос пробудил
   Сердечный жар, так долго усыпленный,
   И бодро я судьбу благословил.

   (Пушкин, "19 октября")

   Пушкин еще весь впереди, но вот что я уже заметил: лень у него - не
лень, и праздность - не праздность, Как-то так получается, что ленивый у
Пушкина - трудолюбив, праздный - деятелен. Лень поэта - "одушевленный труд
и слезы вдохновенья" (из стихотворения "Дельвигу", которое начинается
словами "Любовью, дружеством и ленью...").
   Может быть, Пушкин предвидел, что в будущем у каждого человека появится
много свободного времени? И люди должны научиться не бессмысленно
"балдеть", а получать удовольствие от того, что думают, мечтают?
   Не взяться ли мне за вольное сочинение на эту тему? К десятому классу и
закончу?
   С живым уголком не получается: биологичка против.
   Хватит, говорит, того, что существует при кабинете.
   Пусть твоя Света в наш кружок запишется. Так и сказала: "твоя Света".
   Зато в отряде у меня уже появляется "живой уголок": моя Антропкина с
подружкой оформила пионерский стенд, мой Федя взялся подготовить еще двух
горнистов, моя Томка... Ну, с родственниками труднее.
   Правда, обхожусь без рукоприкладства.
   Вчера ходил с активом в краеведческий музей.
   И рассказал ребятам про Володю Куликова.
   Антропкина зажглась: "Давайте бороться, чтоб отряд носил его имя!"
Раньше это мне не приходило в голову.
   Что за черт! Я нравлюсь кому-то, но мне нравится совсем другой кто-то,
кому нравлюсь совсем не я... Зачем все так запутано?
   Если б Один Человек сказал мне: "Пройдись-ка на руках вокруг земного
шарика!" - я бы тотчас пошлепал по экватору. А вместо этого она говорит:
"Твой председатель не сдал мне донесение по сбору макулатуры".
   Ну, держись, Антропкина! Я из тебя металлолом сделаю!
   Наверное, я был плохим пионером. Совсем не помню, куда задевался мой
галстук. Вот бы мои гаврики удивились, если б узнали, что я совсем не
берег и не ценил его.
   Не то что сейчас. Каждый день я хожу как под знаменем. В классе сначала
смеялись: "В детство впал!"
   Но Андрей не дал меня в обиду: "Он не впал - он служит детству!" И
хочет в стенгазете завести страничку вожатского отряда - "Рыцари Детства".
   Мой нынешний пионерский галстук подарила мне Аня Левская. Он.у нее был
как новенький.
   На улице я галстук не ношу, стесняюсь. А в школе Аня мне его повяжет,
расправит узел, а иной раз и скажет: "Вот ты какой у нас, Эдик Градов..."
   Может, я действительно такой? Нет, честно, мне хочется быть таким.
   Надо идти в отряд. Боюсь.
   Вхожу. Молчат.
   - Во что играть будем? - спрашиваю.
   Иг