- Дурак!
   Ну вот, теперь все ясно. И я такой же, как все.
   И она такая же, как все.
   Вызывал следователь. Желвакастый арестован, Минус дал подписку о
невыезде. Идет следствие. А я бы этих подонков...
   Как в воду глядел: оказывается, на весеннем балу Оля. Савченко
танцевала с небрежным курсантом.
   Ко мне неожиданно заявился Ромка Сидоров и просидел весь вечер. Он тоже
бьет в железную грудь жизни не таким уж сильным человеческим кулаком...
   - И у тебя химия не получается? - удивился и обрадовался я его приходу.
- А я Боре звонил, надо...
   - Какая там химия! - Рома махнул рукой. - Все у меня не получается.
Понимаешь, все!
   - Не трепись. Уж если тебе не завидовать! Кандидат в золотые
медалисты... Дерзкий изобретатель мопедов... Автор многотомного романа
про...
   - Не язви, - спокойно сказал он. - Ты же знаешь, что все не так. В
институт я и без золотой медали поступлю, да и будет ли она? Изобретать
велосипед на уровне мировых стандартов минувшего века - чем тут
хвастаться? А роман про альфу Центавра... Не такая я бездарность, чтобы
собственной бездарности не понимать. А теперь еще этот курсант... Из-за
него мы и поссорились. Одно время она о тебе говорила, а сейчас только им
бредит. Пусть меня никто не любит в классе, это я переживу. Но если Оля со
мной четвертый день не здоровается... Не могу я так...
   Никогда бы я раньше не подумал, что нашего остроумного, самоуверенного
Рому "мучит собственная бездарность".
   - Да плюнь ты на эту Олю, - посоветовал я. - Посмотри лучше на Ирку
Макешкину. Ты ее не оценил.
   Она...
   - Заткнись, - спокойно перебил меня Роман. - Я же про твою Анюту ничего
не говорю.
   - Про "мою Анюту"? С чего вы все это взяли?
   Да она для меня...
   - Может быть. Но я не про "она для тебя", а про "ты для нее".
   - Если уж на то пошло, то ты для Ирки...
   - Заткнись, - снова потребовал Роман. - Прошу тебя.
   - Ладно. Я знаю, чего ты психуешь. Ты мне как брат. Могу же я все знать
про своего брата? Так вот, о щадящем режиме...
   - Никогда еще не говорил "заткнись" три раза подряд. - Роман пришел в
неистовство. - Если я что-нибудь ненавижу по-настоящему, братишка, то это
"щадящий режим", который отравляет мне жизнь. Беспощадный режим признаю,
только беспощадный!
   Я не мог его удержать. Он выскочил как сумасшедший.
   Недавно Босов предложил тему комсомольского собрания - "Что значит быть
идейным человеком?". Ангелина Ивановна обрадовалась: "Ты и сделаешь
доклад".
   "И сделаю, - согласился Андрей. - Если вы сядете в почетный президиум,
а собрание от начала до конца будем вести мы сами". Наша классная
руководительница обиделась: -"Да я об этом только и мечтаю".
   Босов развил бурную деятельность: раздает какие-то анкеты, просил Борю
пройти с портативным магнитофоном и взять "интервью на бегу", вывесил
"вопросы к диспуту", наприглашал гостей из других классов, готовит
спецвыпуск стенгазеты и т. д. и т. п.
   Я тоже вылезаю из молчального окопа и немного трушу. Все-таки первое
выступление на комсомольском собрании. Сначала я хотел рассказать про
Володю Куликова. Но у Андрея в докладе будет про молодогвардейцев. И я
решил взять одну мысль у Николая Островского из романа "Как закалялась
сталь". Она у меня выписана в "Пеленках", то бишь в "Тетради раздумий о
прочитанном".
   Павел Корчагин говорит Тоне Тумановой: "У тебя нашлась смелость
полюбить рабочего, а полюбить идею не можешь".
   Что это значит - "полюбить идею"? Она ведь рождается в голове, а не в
сердце.
   Меня это задело.
   Главное событие - вылазка вожатского отряда в горы и костер в честь
Любочки. Хочу написать подробнее...
   Мы выехали утром. Автобус был битком набит вожатиками, но агенты А и Б
втиснулись и пристроились поверх рюкзаков и спальников. Любочка поворчала,
но больше для виду. Настроение у всех было прекрасное.
   Мы выведали, что завтра у нашей старшей вожатой день рождения, и я
уговорил "Группу АБЭ" осуществить заброску с тайной целью - отметить это
событие.
   До обеда вожатые делились опытом, разучивали новые песни, игры. Потом
выпал свободный час, и "Группа АБЭ" провела совсекретное совещание, на
которое пригласила командира вожатского отряда Алешу Терина.
   Нужен был сюрприз. Но никто не мог придумать какой.
   - Что-нибудь такое, чтоб облакам было слышно, - размечтался Алеша.
   - Чтоб вечные снега растаяли! - поддержал я.
   - Что вы несете, - охладил наш пыл Боря, - какие тут вечные снега?
   - Костер! - крикнул я. - Костер на горе! Чтоб за сто километров было
видно.
   Мы наметили высокую поляну, на которой разведем его завтра к вечеру, и
два агента, свободные от вожатских занятий, отправились на задание. Потом
и мы с Алешей поднялись к ним, полчаса таскали ветки и хворост. Быстро
стемнело, и мы спустились в лагерь.
   А к следующему вечеру поднялся сильный ветер.
   Сначала я радовался: полыхнет наш костер вполнеба!
   Мы четверо собрались на поляне и молчали. Здесь, наверху, ветер был еще
сильней и все порывался развалить с такими трудами по бревнышку да по
веточке сложенную груду дров.
   Первым заговорил Алеша Терин:
   - Операция "Костер" отменяется.
   - Как это отменяется! - Я вскочил. - Ты о них подумай. Что же, они два
дня впустую трудились
   - Не надо о нас думать, - сказал Боря. - Подумаем о лесе. Операция
"Костер" при таком ветре может превратиться в операцию "Пожар".
   - Тогда о Любочке подумайте... - начал я.
   - Это ты о ней только и думаешь, - разозлился Андрей. - Разве нам не
обидно, что так получается?
   Но нельзя же спалить весь лес, чтобы радовался один человек. Даже если
это очень хороший человек... Боря, спички у тебя? Пошли вниз.
   - Я догоню! - крикнул я им вслед.
   Один. Ночь. Ветер. Черный силуэт незажженного костра.
   Вихрь мыслей. Провал. Пустота. Озноб.
   Не могу я этого передать. Не берусь.
   На мне был старый пиджак, еще курильных времен.
   Сбоку в подкладке я нащупал несколько спичек и серку, оторванную от
спичечной коробки.
   Было темно и холодно. Горы равнодушно молчали, ветер пробирал до
костей, порывами швыряя какую-то изморось. Меня колотила дрожь. Я никак не
мог решиться. А ведь стоило повернуться спиной к ветру, чиркнуть спичкой
и... Отступят тьма и холод, на весь мир запылает костер. И тогда Она
увидит...
   Голова моя горела.
   - Ответственности вам не хватает, - горько произнес Афанасий
Андронович. - Вселенную готовы спалить...
   Мама как-то объясняла мне, что такое слуховые галлюцинации. Я все еще
сидел съежившись, сунув ледяшки ладоней под мышки. Потом выгреб из-под
бревна пучок травы и веточки посуше, достал спички и серку, закрылся полой
пиджака.
   И тут во мне как молния взорвалась - так ясно вспомнилась МОЯ ГЛАВНАЯ
ПОДЛОСТЬ. "Что ты хочешь со мной сделать? - закричал лес голосом Той
Девчонки. - Не убивай меня!"
   Теперь от меня, ОТ МЕНЯ ОДНОГО зависели судьбы горы, осинника, этой
спиралевидной вселенной, похожей на улитку...
   Страшная тяжесть придавила меня к земле. Спички выпали из рук и,
наверное, сразу намокли. Я собирался с силами, чтобы подняться, вскочить,
бежать вниз, к небольшому уютному костру, который робко краснел там, на
берегу ручья.
   - Ну где же, где же он? - услышал я голос Любочки и подумал, что это
снова слуховые галлюцинации.
   - Вот он, миленький, греется! - Андрей так двинул меня по шее, что
сомневаться в его подлинности мог бы лишь тот, кто с этим кулаком не
встречался ни разу.
   - Прости, Любочка, - прошептал я.
   Класс наш потихонечку меняется. Ангелина Ивановна не нарадуется, и
голос ее убавился в громкости на сто децибел. Это уже не тепловозный
гудок, а флейтадудочка: "Ах вы мои активные! Тьфу, чтоб не сглазить".
   На литературе рвемся в ответы, как в атаки. Даже те, кто прочно залег в
молчальный окоп, иной раз встают во весь рост. Руки вверх!
   Иру Макешкину не узнаю. "Расцвет личности", как говорит Е. Е. Откуда
что берется? Даже Роман признает, что она нашла "свой репертуар". А я
считал, что она серая, с бесцветной совестью. Кретин.
   Шейк прыгнул мне на колени и так приластился, что я даже засомневался:
это он мурлычет или у меня в животе бурчит? Томка в своей комнате делала
уроки, а мы с мамой сидели у телевизора, смотрели что-то такое про любовь.
   - Ма, - неожиданно для себя спросил я, - а папа был на сколько старше
тебя, когда вы поженились?
   - Как и сейчас, на четыре года, - улыбнулась она.
   Когда мама растеряна, она всегда улыбается. - А почему ты спросил?
   На экране целовались.
   - Не знаю. Просто так.
   Я действительно не знал. Дурацкие вопросыэто "в моем репертуаре", как
говорит Ира Макешкина.
   Сердце колотилось, как секундная стрелка на часах перед программой
"Время".
   Сдавали домашние сочинения. Трех недосчитались.
   А перед тем было сказано: кто не сдаст, получит двойку.
   Среди трех - Анюта.
   - Есть у вас уважительные причины? - спрашивает всех Е. Е. - Что ж, как
это ни грустно...
   Но никто и не думал грустить, кроме Е. Е. Мы-то знаем, что такое липа.
Учителя в подобных случаях двоек в журнал не ставят, тем более отличникам.
А если и ставят, то "1", чтобы попугать человека, а потом переправить на
"4".
   Держал пари с Романом, что и на этот раз двойки в журнале не окажется.
И проиграл.
   Я слышал, как на перемене, в коридоре, отозвав Е. Е. к окну, Ангелина
Ивановна что-то возмущенно говорила, размахивая классным журналом. Уловил
одну фразу: "Девочка идет на медаль, а вы..."
   А вы, Евгений Евгеньевич? Неужели вы не переживаете? По вашему
невозмутимому виду понять что-нибудь невозможно. Добрый вы или жестокий?
Человек принципа или буквоед?
   Бедная Анюта. Она поникла и пожухла, как цветок после пыльной бури. Так
непривычно не слышать ее тихого голоса. А не подойдешь. После того
"дурака" мы в ссоре.
   Двойка всегда напоминала мне змею, напряженно изогнувшуюся перед
броском. И вот она кинулась, ужалила. Хоть бы уж меня, что ли. Я-то всякие
оценки коллекционирую.
   И этот хорош! Раз - и сразу в журнал. Все-таки это Анюта. Она не такая.
   Боря, Боря уже целовался! Кто этому поверит? Андрей - ладно, хотя и тот
врет. Но Боря?!
   Отстаю в развитии.
   Минус подошел на улице. Жалкий, пришибленный.
   В своей старой куртке. Просит, чтоб я его простил.
   - С тобой все ясно, - говорю. - Медицинская практика не знает ни одного
случая излечения от слабоумия. Говорю тебе как сын врача.
   - Прости, - просит. - Давай забудем.
   - Я бы тебя, гада, убил, - честно сказал я.
   - Маму жалко. У нее гипертония...
   Как же это получилось, что все мы начинали с КЮРа, были в одной "Группе
АБЭР", а теперь...
   Минус сам виноват!
   Минус сам виноват...
   Минус сам виноват?
   Сегодня, после долгого перерыва, - "литературный четверг". Мы
возвращались из школы вместе, и он сказал:
   - Знаешь, чего тебе надобно, старче? Решить для себя - будешь ли ты
учителем или вожатство не ступенька к профессии, а, как для многих, просто
комсомольское поручение. Важное, захватывающее, но временное.
   - Я давно решил: не хочу быть учителем.
   - А школа хочет. А дети хотят. Кто же прав?
   - Что же, я не могу сам распоряжаться своей судьбой?
   - А если учительство и есть твоя судьба? Ты вот твердишь: "Что за дети
пошли! Мы такими не были".
   Понимаю, понимаю, шутишь. "Лишенных юмора - в дома для юморолишенных",
как говорилось на вашем последнем сборе. Но в каждой шутке... Здесь же нет
и доли правды. Дети пошли такие же, как вы несколько лет назад. Разве
чуть-чуть, самую малость лучше. Кто же превратит это "малость лучше" в
"гораздо лучше"?
   - Да вы шутник, Евгений Евгеньевич!
   - А ты нахал. Каким тоном с учителем разговариваешь! - Мы посмеялись. -
Я же вижу, как ты переменился за полгода. Разве не ты писал: "Вечный огонь
- тот, что в нас горит". Я вижу в тебе педагогическую искорку. И дую на
нее. Погаснет - значит, я ошибся. Разгорится - мне же теплее будет. Полюби
эту идею - посвятить жизнь детям.
   - А зачем вы Левской двойку в журнал поставили?
   Он так и остановился посреди улицы.
   - И ты, брат, стал инспектором!
   Наверное, он был так ошеломлен моим нахальным вопросом, что слово
"брат" у него как-то исказилось, вроде "брут". Почему он назвал меня
братом?
   Тетрадь кончается. Жалко страницу пропускать.
   Да что поделаешь - традиция.
   Ничегошеньки не пойму! Мысли пляшут "Камаринскую". Два часа ночи, а у
меня сна ни в одном глазу.
   Что это было?
   - У нас свидание? - спросил я Анюту, когда мы прощались у ее дома.
   - Не знаю...
   Есть вопросы, на которые даже круглые отличницы не могут ответить.
   Сейчас глухая ночь. Она спит. Что ей снится? Анюта, ты меня слышишь?
   Не спится.
   Разве так бывает?
   Почему все перевернулось? Почему за весь минувший день я ни разу не
подумал о Любочке? Нет, подумал. Подумал, что Андрей прав: я ее выдумал.
Она прекрасный человек, славная вожатая, чудесная девушка, но... Во мне
что-то перегорело после того незажженного костра.
   А это с чего началось? С записки, которую я послал на биологии
Макешкиной. "Ира, давай поменяемся дежурствами". Макешкина - самый лучший
человек на Земле! Она сразу согласилась и ни о чем не спрашивала.
   В этой четверти Ангелина Ивановна опять нас пересадила, и Макешкина
оказалась за одной партой с Левской.
   Вот так и получилось, что после уроков мы с Анютой остались в классе
одни. Не успел прозвенеть звонок, как все разбежались по белу свету -
подальше от школы.
   Весна! И денек выдался такой, словно в апрель заглянуло лето.
   - Моя помощь не нужна? - небрежно спросил я, делая вид, что задержался
случайно - дипломатка не застегивается. Я просил мира.
   Она подошла ко мне с веником. У нее были такие сухие глаза, как будто
она только что выплакала все слезы. Я никогда раньше не видел ее лица.
Такого лица.
   Я понял, что имела в виду мама, когда сказала: "Красивая девочка".
   - Ты спрашивал, как я к тебе отношусь, - еле слышно проговорила
красивая девочка с веником. - Я тебе повторю: дурак ты. Самый настоящий,
если не понимаешь, что...
   - Понимаю, - перебил я. - Теперь понимаю.
   Я хочу открыть тебе одну тайну. Приходи в шесть к роще. Знаешь арку у
входа? Я тебя познакомлю с одним человеком.
   Я отнял у нее веник и вытолкал из класса. Она чтото толковала насчет
обязанностей дежурной, а я ей объяснял, что долг отличницы - все свободное
время отдавать урокам. Раз я отнимаю у нее час вечером, то имею право
подарить пятнадцать минут днем. Еле вытолкал. И тут же стал выгребать из
парт скомканные черновики и записки.
   На пороге возникла Антропкина с моими.
   - Эдик! Наконец-то! У нас репетиция к смотру, помоги.
   - Сначала вы мне.
   Уборку и репетицию мы провели в жутком темпе, и я понесся домой. В этот
день ни одни часы не показывали полшестого. Не полагаясь на свои, я
сверялся по будильнику, спрашивал у соседей, звонил маме на работу. Сделал
все уроки, выучил наизусть отрывок из Чехова к уроку-концерту, поиграл с
Шейком, сбегал за хлебом - было всего пять. Я вышел из дому. До арки семь
минут ходьбы.
   Я все время думал об Анюте. То вспоминал ее на Уроке Снега, то в
буфете, когда я толкнул ее в очереди за пирожками, то в образе процентщицы
Алены Ивановны. Она совсем не похожа на отличницу: не сутулая, с негромким
голосом.
   И вдруг я понял, что жду напрасно, хотя было уже без пяти шесть. Она не
придет. Мало ли что я пригласил.
   Она-то ничего не ответила! Дурак и есть. Настоящий.
   Наверное, на моей роже было все это нарисовано, когда ровно в шесть она
появилась совсем с другой стороны - из глубины рощи. Я не сразу узнал
Анюту. Кудряшки за зиму отросли, и теперь лицо было оплетено волосами, как
беседка виноградом в разгар лета.
   - Я уже час гуляю тут. Какой денек! - На миг она покраснела, словно в
лицо ей плеснули томатным соком. - Я там такую полянку нашла, идем,
покажу...
   Мы взялись за руки, и она привела меня на...
   Пушкинскую Полянку. Тайна открылась сама собой.
   Пробивая прошлогоднюю листву, каждая травинка тянулась вверх, дрожа от
нетерпения, как наши руки на литературе.
   - Знаешь, почему я думаю, что здесь живет Пушкин? Если помолчать, то
тебе обязательно вспомнятся какие-то строки, которые ты раньше не
произносила.
   Попробуем?
   Я даже глаза закрыл. И, услышав, не сразу понял, что это голос Анюты.

   Куницыну дань сердца и вина!
   Он создал нас, он воспитал наш пламель,
   Поставлен им краеугольный камень,
   Им чистая лампада возжена...

   - Знаешь, почему я сочинение не сдала? Оно у меня не получилось. У меня
вообще все из рук валится с тех пор, как мы поссорились...
   Я привык к ее тихому голосу, даже шепоту. А тут она вдруг так
закричала, вернее, заорала, что и Томка бы позавидовала.
   - Лягушка!
   Анюта кинулась ко мне, прижалась, обняла. Нет, это я ее обнял.
Наверное, я ее поцеловал. А может, и не поцеловал. А может, и поцеловал.
Не знаю. У меня голова кружилась.
   Возможно, я отключился в ту секунду. Во всяком случае, память мне
отшибло - про ту секунду ничего не могу вспомнить, как ни пытаюсь. Но вот
следующая!
   Я схватил Анюту в охапку и прижал к себе так, как будто не лягушка, а
свирепый зеленый дракон угрожал ей. В этот миг она опять, как когда-то,
была похожа на мышку-норушку.
   Я поцеловал ее в губы. Думал, она мне хоть по морде съездит. Ничего.
Ничего подобного! Щеки у нее были мокрыми, но она не отстранялась. Я
дотронулся губами до ее уха и прошептал:
   - Не выношу женских слез...
   - Я не такая, ты не думай... - шептала она, обнимая меня.
   И не стыдно было ни капельки!
   - Она уже? - робко спросила Анюта.
   - Уже, - вздохнул я, даже не глянув на лягушку. - Но там еще одна...
   Как важно соврать в нужную минуту! Она так прильнула ко мне, что я
задохнулся.
   - С тобой все-все ясно, - прошептала она, не отрываясь от моего лица. -
Давай больше не ссориться. С тобой все так ясно...
   Не знаю, что ей там просветлело. Наверное, я казался ей сказочным
великаном - защитником от пресмыкающихся.
   Я и был великаном. Вот когда произошло чудо, вот когда я совершил такое
открытие, что сам едва удержался от вопля.
   Провожал Анюту до самого дома, мы о чем-то говорили, но я все время
помнил, что произошло, когда мы стояли обнявшись, глаза в глаза. Я смотрел
на нее сверху вн.из, как будто под туфлями у меня выросла модная
подошва-платформа!
   Я бежал домой в сумерках. Низкая луна на восходе, огромная, желтая,
была косо перечеркнута перистым облачком и похожа на дорожный знак "Конец
ограничений".
   Дома сразу кинулся к отметине на двери. Как рельсом по черепу! 45 мм
чистого прироста! Не стыдно и в сантиметрах - 4,5. Тоже звучит. Я перерос
этот проклятый шейк, я дорос до танго!
   Акселерация ворвалась в меня, как отставший от колонны мотогонщик с
ревом нагоняет своих товарищей.
   Светает. От ночи остались рожки да ножки, как и от тетради. Сто листов
в клеточку! Что с тобой делать, Тетрадочка? Развести большой костер и...
Или начать новую? О дневник^Ьюй, дневничок! Даже с тобой не все мне ясно.
   Бессонница на семнадцатом году жизни... Может, так и должно быть?
   Погнал я к Андрею! К Борису! К Роману!



   Васильев В. П.

   В19 С тобой все ясно. Повести. М., "Молодая гвардия", 1977.

   224 с. с ил. (Компас).

   Повесть "С тобой все ясно" рассказывает о коротком периоде жизни
девятиклассника - от осени до весны. Но когда герою в начале повести
пятнадцать "с хвостиком", а в конце - почти семнадцать, для него этот
период огромен и очень ваисен. Ведь это возраст выбора, возраст раздумий и
решений_ которые иной раз определяют всю последующую жизнь. В книгу
включена и ранее публиковавшаяся повесть в. Васильева "Педагогический
арбуз". Обе повести объединены общей темой возмужания подростка.

   Р2
   237-77.

   70803-095
   078(02)77

   ДЛЯ СТАРШЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА

   ИБ ј 1026

   Владимир Петрович Васильев
   С ТОБОЙ ВСЕ ЯСНО
   Редактор Г. Быкова
   Художественный редак