Неужели у меня форма черепа некрасивая?


   Первое декабря. Этот день и этот вечер - будь они прокляты. Может,
когда-нибудь я напишу, что случилось. Но не сейчас, не сейчас.
   Был на Пушкинской Полянке. Роща в снегу. Молчит.
   И Пушкин молчит. Он тоже от меня отвернулся.
   Я измерил поляну-ровно тридцать два шага! Чую дуэль. Не знаю, с кем, но
драка будет.
   С кем? С кем? С кем?
   Может, с самим собой? Я подлец. Подонок. Как это могло случиться?
   Анюта болеет. Она знала, что я не такой. Только она знала. Она бы
помогла, объяснила.
   Мне никто не в силах помочь. Никто.
   В одиночку?
   Не могу больше! Кому рассказать? Папа далеко, мама еще не оправилась
после болезни. Томка не доросла.
   Андрею и Боре-стыдно. Они после этого не возьмут меня в поездку, а у
нас уже почти все готово. Вчера был у Марии Степановны, она уезжает до
весны. С Олей у нас дружба какая-то странная. Сидоров пишет вторую часть
своего романа и занят новой конструкцией мопеда РоСи-2...
   Остаются два человека. Нет, один! Потому что Любочке я никогда этого не
скажу, ей нельзя. Почему я не разрешил ей тогда дотронуться до моей
дурацкой башки!
   Остается один человек. Евгений Евгеньевич.
   Погнал я к нему.
   Поговорили. "Ты побывал в мире животных, Хорошо, хоть сам это
понимаешь". Это еще мягко. Животные лучше.
   Моя мама-депутат горсовета, член комиссии по делам несовершеннолетних.
После этой комиссии она всегда приходит растерянная и угнетенная. А вчера
сказала: "Я так боюсь за тебя, сынок..."
   В прошлом году на русском языке Мария Степановна продиктовала
предложение: "Материнское сердцевещун". И мы, дурошлепы, спрашивали, что
значитвещун? Теперь бы я не спросил.
   Страшно хочется курить. Третий день не курю.
   - Даже Рахметов не мог отказаться от этой привычки, а у него воля была
железная, - сказал я Е. Е.
   - Рахметов не мог, а ты сможешь, - ответил он. - Попробуй. Пусть у тебя
будет единственная слабостьникаких себе послаблений. Ты сможешь, я верю.
   Так закончился тогда "вечер вольного сочинения".
   Е. Е. предлагал мне заночевать, хотел проводить до самого дома, но я
отказался. Мы позвонили из телефонной будки, и мама встретила меня на
остановке.
   А началось с того, что я ввалился в его квартиру поздно вечером. Я
знал, что он меня не выгонит, но, думал, хоть удивится. А он обрадовался!
Он мне обрадовался! И я сразу решил, что все ему расскажу.
   У него семья-жена и дочка (которая уже спала).
   Жене он приказал громким шепотом: "Марина, банда бритоголовых требует
сей секунд чаю!" Он был веселый, наверное, был убежден, что я сам
расскажу, зачем вторгся так поздно и без приглашения. Но я вдруг испугался.
   - Вы говорили... на первых уроках, - мямлил я, - что вольные сочинения
можно... в любое время дня и ночи. Вот я...
   - Давай, давай свой свиток, - обрадовался он.
   И добавил, понизив голос: - Но если тебе честно сказать, Эдуард, то,
судя по тому, какой ты последние дни, я думал, что у тебя другое...
   - У меня другое...
   И я все ему рассказал.
   Что же случилось первого декабря? Теперь, спустя неделю, я хочу
подробно вспомнить тот злополучный день и страшный вечер.
   После уроков у школьных ворот я встретил Минуса, который был в новой
куртке с черно-красным капюшоном за плечами. Не Руслана Филиппова - Минуса.
   В компании, куда он меня пригласил, зовут друг друга только по кличкам.
Не хочу себя выгораживать - я был такой же, как они, такой же скот, хуже
всех. Но днем этого еще не понимал. Вообще слишком поздно понял, что это
за люди и какой я сам с ними был. Потому это все и случилось.
   - Держите меня трое! - заржал Минус. - Да ты и вправду облысился. Надо
тебя показать нашим. - И он провел по губе в том месте, где отращивают усы.
   Я обещал прийти вечером в сквер. Может быть, это еще не было подлостью.
Все-таки Руслан был у нас в КЮРе, в "Группе АБЭР". И я хотел у него
кое-что выяснить для "Истории нашего класса в драках и войнах".
   Вот и выяснил...
   Не надо было мне туда ходить!
   Перед тем как отправиться в сквер, я открыл холодильник и увидел
полбутылки коньяка, оставшегося еще с ноябрьских, когда у нас были гости.
Не знаю, что мне стукнуло в голову, но я сделал хороший глоток и обжег
этой мерзостью горло. Тьфу! Никогда раньше в рот не брал ничего такого. И
впредь не собираюсь. Но и это не было подлостью. Не хочу быть рыжим, когда
однокашники хвастают, что пробовали всякое зелье, а меня гонят, как
чистенького мальчика: "Град, выпади", "Сынок, отвернись". Никто мне такого
не скажет в компании Минуса.
   Еще в прошлом году я почувствовал, как таинственно выглядит сквер по
вечерам. Там какая-то своя жизнь.
   Парочки сидят на скамейках. Наверное, они целуются.
   Я стараюсь не смотреть на них, если прохожу. А все равно поглядываю
исподтишка...
   Компания пристроилась в самом дальнем и темном углу сквера (в
противоположном конце - Вечный огонь, а сразу за ним Воинское кладбище).
Встретили меня шумно и радостно. А может, мне так показалось, потому что
мир весело покачивался в те минуты.
   - Лысый пришел! - закричал Минус.
   - Шкет!
   - Фантомас!
   - Цьщ! - сказал кто-то негромко. Все замолчали. - Кликуху дадим потом.
Сначала посмотрим, что он умеет.
   - Король тебя жалует оружием, - проговорил Минус и сунул мне в руки
рогатку. (Потом я узнал, что главаря в глаза зовут Король, а за глаза
Вий.) Все двинулись в сторону Воинского кладбища.
   Когда проходили мимо Вечного огня. Король повернулся ко мне с сигаретой.
   - Дай мне в зубы, чтоб дым пошел.
   Я удивился, ведь у него была сигарета, но подумал, что он просит
прикурить, и полез за спичками.
   - От огня прикури, - приказал Вий (я рассмотрел его лицо: одно веко
тяжело наползало на глаз, почти его закрывая). - Огонь вечный. Его не
убудет.
   - А больше ты ничего не хочешь? - возразил я неуверенно.
   - Ну тогда вали отсюда, - зло бросил он.
   ЭТО БЫЛА ПЕРВАЯ МОЯ ПОДЛОСТЬ. Я побоялся, что компания меня осмеет, и,
как последняя сволочь, полез с сигаретой к металлической решетке, скользя
по мрамору. Вблизи огонь шипел и жегся, предупреждая меня, но я словно
оглох. Наконец мне удалось прикурить...
   Вспоминаю, пишу и думаю: значит, я все-таки циник?
   И сволочь?
   Я не сволочь.
   Сволочь. Настоящая!
   Я не сволочь.
   Вий запрокинул голову, прожег меня своим страшным взглядом и потянулся
к моей сигарете. Он ничего не сказал.
   - Что вы делаете, подонки! - услышал я за своей спиной. Это выкрикнул
высокий хромой мужчина, ковылявший в нашу сторону.
   - Держите меня трое, двое не удержат, - усмехнулся Вий, передернув
усами и поправляя черную перчатку. - Это уже интересно. - И вдруг
скомандовал: - Кыш!
   Минус схватил меня за руку, и все кинулись к Воинскому кладбищу. Вий не
спеша последовал за нами.
   - Продолжим урок, - как ни в чем не бывало сказал главарь, оглядывая
столб с одинокой лампочкой, болтавшейся высоко над нами. - С первого раза,
усек?
   - Что за детство! - возмутился я, потирая опаленный недавним жаром
кончик носа. Но мне было море по колено. Все происходящее казалось игрой,
требовавшей дерзости и отваги.
   - Не детство, а прощание с детством, - поправил меня Вий. - Обряд.
Вступительный взнос для малолеток. Воспитательная мера.
   Откуда берутся подонки? Только ли из дурачков и двоечников вроде
Минуса, который в школе, кроме кулаков, мало чем мог похвалиться? Мама так
и считает.
   И я раньше так думал. Но Вий-то умный! Он хитрый и жестокий - да, но в
уме ему не откажешь.
   Мама часто повторяет, вернувшись со своей комиссии: "Улица добру не
научит". Король, Вий-вот учитель улицы. Женьшень в школе царствует, а он
здесь.
   Я это на своей шкуре испытал.
   МОЯ ВТОРАЯ ПОДЛОСТЬ. Я стал целиться в живую лампочку, как будто всю
жизнь только тем и занимался. Наконец выстрелил. Промах. Компания
сдержанно заржала, оглядываясь на Короля. Я опустил рогатку и тоже смотрел
ему в лицо. Не чудовищно набрякшее веко и не подергивание тонких усиков
поразили меня.
   Лицо было мерзкое, но... меня оно чем-то завораживало. У него не было
улыбки-только ухмылка. Не было смеха-только усмешка. Шапки он не носил, а
прическа-роскошный "дикобраз".
   - Дадим ему еще шанс, - решил Вий. - А промажешь - самого вкручу в
патрон вместо лампочки...
   (Матерился он после каждого слова.)
   На этот раз я попал. Лампочка брызнула темнотой, все лица исчезли. Я не
испытал никакого удовольствия, хотя компания одобрительно заржала. Все
закурили.
   Я скорей угадал, чем увидел, что Вий достал откудато бутылку и одним
ловким ударом вышиб из нее пробку.
   - В честь твоей лысины вино. "Лучистое" называется.
   ЭТО БЫЛА МОЯ ТРЕТЬЯ ПОДЛОСТЬ, как теперь понимаю. Еще жгло в горле и
гудело в голове от той коньячной мерзости. Но я словно позабыл, что в
октябре у Бори дал себе слово никогда не пить. Я вел себя как заправский
подонок. Бутылка пошла по кругу.
   Потом мы вернулись на старое место в сквер. Плохо помню, что там было.
Вий рассказывал какие-то похабные анекдоты, и я чувствовал, что это
специально для меня, потому что компания знала их наизусть, хотя и ржала с
удовольствием. Еще я, кажется, приставал к Минусу, лез его обнимать и все
выпытывал: "Нет, откуда у тебя такие шикарные куртки?" Отвечал он
уклончиво: "С друзьями меняюсь". Во мне смутно шевелилось какое-то
подозрение, но я не мог сообразить, что к чему.
   НО ГЛАВНУЮ СВОЮ ПОДЛОСТЬ я помню до мельчайшей подробности. С той
минуты, как Вий дал знак всем "засохнуть" (замолчать). По холодной темной
аллее кто-то быстро шел. Один.
   - Ты! - Вий ткнул горящей сигаретой в мою сторону. - Сбить с катушек,
понял? А вякнет-сделаем профилактику. Не трусь, мы здесь.
   - Вот и к тебе курточка пришла. Сама, - подбодрил Минус.
   - Да мне зачем... Мне не надо...
   По аллее мимо нас шел человек, которого никто из нас никогда раньше не
видел. Я должен был сбить его с ног. За что? Зачем? Об этом я не думал. Я
разбежался (на носочках бежал, подлец, чтоб не спугнуть!). Но человек
вздрогнул, обернулся и закри...
   Оборвалось на полуслове. Целый день не прикасался к дневнику.
   Зачем я все это вспоминаю? Зачем себя мучаю? Неужели из-за одного
проклятого вечера вся моя жизнь пойдет теперь по-другому? Я не хочу.
   Вчера вызывал следователь. Несовершеннолетних можно допрашивать только
в присутствии педагога.
   Я попросил, чтоб это был Е. Е. Рассказал, как было.
   - Вас освобождает от суда то, что вы не достигли шестнадцати, - пояснил
следователь. - А человек по кличке Король, Мартын, Вий-вор-рецидивист.
Думаю, мы его скоро найдем...
   Но вполне возможно, как я думаю, что сначала он меня найдет, и тогда...
   Тогда, первого декабря, он схватил меня черной рукой (под перчаткой я
чувствовал твердость кастета) и, запрокинув свою голову, прожигая меня,
как кончиком сигареты, глазом из-под нависшего века, усмехнулся:
   "Есть такие люди. Шкет, для которых набитая морда - нормальное
состояние. Если где заикнешься про сегодняшнее... Ты меня понял?" Я его
понял. И прохрипел в ответ: "Федя, ты меня уважаешь?" Он меня отшвырнул со
словами: "Совсем окосел, щенок..."
   Человек закричал.. Это была девушка! Совсем девчонка. Может быть, она
возвращалась из кино. Может, из гостей. Может, со свидания.
   Это я сейчас так думаю. Потому что все эти дни я думаю о том, что
произошло, думаю о ней.
   Она закричала. От ужаса. Потому что вся шайка уже была тут как тут,
ухмылялась и скалила зубы.
   - О, девка!
   Она кричала: "Что вы хотите со мной сделать?
   Не убивайте меня!"
   Вот что она кричала. Вот только когда до меня дошло, что здесь творится.
   - Никто тебя не тронет. Иди и ничего не бойся, - сказал я.
   Она пошла, оглядываясь, потом побежала. Шайка засвистела вслед. Я
повернулся к ним. Помню, в голове промелькнуло: какой смысл бить в
железную грудь слабым человеческим кулаком? Мне было страшно.
   "Я не выношу женских слез! - хотел крикнуть я. - Минус вам подтвердит.
Я убью каждого, кто за ней погонится. Слышите, подонки? Убью..."
   Подонки не могли слышать, потому что я молчал.
   - Так ты, Шкет, добрый? - зловеще усмехнулся Вий, поправляя перчатку. -
Ты ее отпустил?
   - Может, не стоит? - засомневался Минус, пытаясь защитить меня хотя бы
словом. - Все-таки мы с ним...
   - И ты в добрые лезешь! - Невидимый, но страшный удар сбил Руслана с
ног, и в ту же секунду я бросился на Вия.
   Потом была хорошая минута этого проклятого вечера - я ничего не помню.
Когда пришел в себя, голова раскалывалась на десять тысяч частей и каждую
расплющивали кувалдой.
   Давно не дрался, совсем отвык от боли. Почему-то вспомнились прохладные
мамины губы, и я шептал про себя: "Ты же не будешь плакать, Эдик? Ты же у
нас мужчина, да?"
   - Он очухался, - сказал Минус, облизывая разбитую губу.
   Вот тогда Вий и схватил меня черной рукой: "Есть такие люди. Шкет, для
которых набитая морда - нормальное состояние..."
   А Томка вырастет, и какие-нибудь подонки нападут на нее?
   - Вот так вольное сочинение... - Е. Е., не перебивая, выслушал в тот
вечер весь мой рассказ, который я теперь так бессвязно записал. Жена его
ушла спать, оставила нас вдвоем. К чаю мы не притронулись. - Голова не
болит?
   - Уже нет. Финская кепка выручила: там внутри двойная зимняя
подкладка...
   Евгений Евгеньевич долго молчал, думал. Я ждал, что он скажет.
   - Согласись, Градов, в этой истории ты был и трусом и храбрецом. Вот
только в чем трусость, в чем смелость? Сам-то ты понимаешь?
   - Вы хотите, чтоб я заявил в милицию?
   - Я хочу, чтоб ты сам решил. Сам.
   - А если Вий отомстит? Пристукнет меня?
   - А если не тебя? Ту девчонку? Другую? Еще кого-нибудь? Ведь он пока
разгуливает свободно. И дружки его не стали другими.
   Легко сказать: реши сам.
   Не решается задачка. Мы еще таких не проходили.
   То кажется, что все яснее ясного, то опять туман и мрак.
   Наверное, я трус.
   Два балла за контрольную по физике. Такого еще не было. Совсем запустил
учебу.
   Андрей вызвался мне помочь. Теперь почти все уроки мы делаем вместе.
Иногда к нам присоединяется Боря.
   Я им так благодарен. Мы неразлучны. Чувствуют они, что ли? Не знаю. Но
я боюсь оставаться один. Боюсь.
   Где Та Девушка, из сквера? Что с ней? Встречу ли я ее когда-нибудь? Как
мне ее разыскать? Как мне ее убедить, что я не подонок?
   Феодальная раздробленность нашего класса, с которой ведет борьбу
Ангелина Ивановна, мало меня волнует. Я стал какой-то вялый и равнодушный.
Днем. Потому что веду ночной образ жизни. Мне не спится, а если засыпаю -
сны какие-то дикие.
   Я встаю в час, варю себе в кастрюльке кофе и до утра читаю "Войну и
мир". Остался четвертый том.
   В голове у меня Бородинская битва всех этих бесчисленных героев. Такой
вихрь мыслей, Евгений Евгеньевич!
   Болею за Пьера. Тяжко ему приходится. Неужели нельзя жить и не
мучиться? Жить тихо? Никому не мешать, ни во что не вмешиваться? Все хотят
спокойствия, все. Я же вижу: Ангелина Ивановна, Афанасий Андронович, моя
мама... Почему же Толстой считал, что "спокойствие - душевная подлость"?
   А я бы сейчас полжизни отдал за то, чтобы жить постарому, чтобы не было
в моем прошлом первого декабря.
   Анюта выздоровела!
   Вчера она передала мне через наших девчонок записку: "Э., как у тебя с
химией? Не нужна ли моя помощь?" Как все-таки здорово это устроено у людей
- тебе плохо, а кто-нибудь спрашивает: "Не нужна ли моя помощь?" Нужна,
Анюта, нужна!
   А в химии меня Боря тащит как двухсекционный электровоз! Уже и четверка
маячит на горизонте.
   Наш 9-й "Б" преподнес Анюте сюрприз. На клубе "Спорщик" Роман Сидоров
недавно предложил учредить в классе почетное звание Любимец Литературной
Общественности. Понятно, кого он прочил в первые лауреаты...
   Но получилось по-другому. Сегодня на уроке были выдвинуты три
кандидатуры: Босов, Сидоров, Левская. И большинство проголосовало за Анюту.
   Вот тебе и мышка-норушка!
   Роман хлопал глазами точно так, как это делает Боря, когда он удивлен
или сбит с толку. А Евгений Евгеньевич достал из портфеля белые гвоздики и
положил на парту перед Анютой (я заметил, как она осунулась и побледнела,
то ли от болезни, то ли от волнения)
   - Литературная общественность, - обратился он к нам, - наверное,
думает, что быть ее любимицей только приятно. Но Ане предстоит и
потрудиться - помочь мне провести Урок Снега.
   - А сам снег вы берете на себя? - поинтересовался Рома. Остроумно! В
нашем южном городе снег может за всю зиму выпасть раз-другой.
   - Да. Снег будет, - сказал учитель.
   Поживем, но увидим ли?
   Наверное, Е. Е. слышал метеосводку. И все равно это было как белое
чудо. Утром метель бушевала, словно свора белых мохнатых собак с белой
цепи сорвалась.
   Я мчался в школу на предельной скорости. На льду меня заносило, я шел
юзом, буксовал, но удерживался на самых крутых поворотах! До чего было
хорошо!
   И сейчас хорошо: "мороз и солнце; день чудесный!"
   Пол-урока мы провели в школьном саду, а теперь пишем сочинение. Ребята
строчат с таким задором и темпераментом, что просто позавидуешь. Никогда я
не видел в нашем классе такого взрыва энтузиазма. Андрей пронзает очами
потолок, небось поэму задумал, не меньше. Боря старательно выводит буковку
к буковке, словно снежки лепит. У Романа на парте целый сугроб скомканных
черновиков намело. Даже Макешкина, вижу, от усердия язычок высунула. Вот и
звонок уже, а на химию никто не торопится...
   Продолжаю дома. Сколько событий способен принести в школу
один-единственный снег!
   На Урок Снега мы вылетели как осатаневшие.
   Пожалуй, один только Рома Сидоров держался в сторонке, искоса
поглядывая, как мы резвимся. Вокруг него, конечно, сиротливо слонялась Ира
Макешкина.
   Босов и Матюшин сразу кинулись натирать снегом Савченко, но она
отбилась и растолкала их по сугробам. Сидоров поглядывал на их забавы с
завистью, но сам не вмешивался. Как всегда.
   Я разыскал Анюту, она о чем-от говорила с Евгением Евгеньевичем. Слепив
огромный снежок, с криком "Бей Любимиц Литературной Общественности!" я
ринулся в бой, не сводя с нее глаз. Лицо у нее было немного бледное, но
какое-то счастливое.
   И не было в нем этого выражения: "Эдик, ведь ты не такой..." Я
размахнулся и... получил сильный удар снежком в грудь. Евгений Евгеньевич
спешно лепил новый комок и кричал мне: "Ты что, совсем? Она же
только-только выздоровела..." Анюта выглядывала изза его плеча, и в лице
ее по-прежнему не было испуга, но вроде бы даже разочарование. Странное
такое выражение, вроде она печалилась, что я ее не натер.
   И вдруг меня пронзило чувство, что это уже было.
   У меня аж снежок вывалился из рук. Ну да! Вот так же, только на
носочках, я разбежался тогда и... Сразу померк для меня этот сияющий день.
И снег как-то потускнел. Я побрел по сугробам, мимо Сидорова и Макешкиной,
в дальний конец сада, но Та Девушка шла рядом, я слышал ее мольбу: "Что вы
хотите со мной сделать?" И те, другие, слова, от которых мне не хочется
жить, потому что это она меня, меня считала убийцей...
   Потом ребята писали сочинения, я радовался, глядя на них, а сам сдал
чистый листок. Не мог выдавить из себя ни слова.
   Остановил меня в коридоре.
   - Ты что, обиделся на мой снежок? Ну, запустил бы в меня - и квиты.
Пойми ты, Левской сейчас, после болезни, легко простудиться...
   Я молчал. Пусть думает так. Даже лучше.
   - А твоего сочинения я жду, - закончил он. - Когда посетит Муза,
напиши, о чем вы с ней беседовали...
   Снег натворил бед. Второй день приходится провожать Томку из школы. За
ней обычно цепляется целый трамвай четвероклассниц, и мы с боями
пробиваемся на улице, под градом снежков. Хорошо, если Боря с Андреем
помогут, как сегодня, а то приходишь домой похожий на Деда Мороза.
   Один пацан, особенно настырный, все лез Томку натереть. Я его схватил
за шиворот: "Как зовут?"
   Нагло так отвечает: "Федя, а что?" - "А то, - говорю, - Федя. Ты меня
уважаешь?" Вырвался и у