ощностью  10000  лошадиных  сил,  что
позволяло ему развивать скорость до 25 узлов. Он был  устойчив  на  курсе  и
обладал отличной поворотливостью. Нечего и говорить о том, что "Попович"  от
форпика до ахтерника был напичкан самым  современным  оборудованием,  подчас
даже и не особенно нужным.
   У Геннадия даже глаза разбежались, когда он впервые поднялся  на  рулевую
рубку. Непосвященному  могло  бы  показаться,  что  он  попал  в  обстановку
научно-фантастического романа, но наш "юный моряк" с  восхищением  угадал  в
замечательнейших  предметах   пульт   дистанционного   управления   главными
двигателями, репитеры гирокомпаса, экран локатора и радиопеленгатор,  эхолот
и аксиометр...
   На судне были созданы прекрасные условия  для  Труда  и  отдыха  экипажа.
Отличные  каюты  помещались  в   палубных   надстройках,   а   в   твиндеках
располагались научные лаборатории и кладовые. Надо сказать,  что  за  четыре
года экипаж "корабля  науки"  не  претерпел  почти  никаких  изменений.  Так
получилось, что коллектив сложился сразу. Все  эти  мужественные  люди,  что
называется, "притерлись" друг к другу. Атмосфера веселой  дружбы  царила  на
"Алеше Поповиче". Надо ли говорить о том, что все  моряки  и  ученые  любили
своего молодого капитана Рикошетникова и научного  руководителя  -  пожилого
гиганта, видавшего виды Шлиера-Довейко? Надо ли говорить  о  том,  что  этих
двух людей связывало взаимное уважение?
   Только лишь перед выходом в рейс к Большим Эмпиреям на  борту  "Поповича"
появились два новых человека.  Рико-шетников  привез  из  Ленинграда  своего
друга  школьника   Стратофонтова,   а   Шлиер-Довейко   вывез   из   глубины
Среднерусской возвышенности мастера  на  все  руки  Телескопова.  Коллектив,
посовещавшись, принял новичков с распростертыми объятиями.
   Между тем сгустились сумерки,  растворилось  волшебное  видение  Фудзи  и
марево разноцветных неоновых огней  затрепетало  над  огромной  Иокогамой  и
необозримым Токио.
   Уже заведены были носовой  и  кормовой  продольные  швартовы,  шпринги  и
прижимные,  когда  на  верхнюю  палубу  вышел   из   своей   каюты   капитан
Рикошетников. Он только что закончил  необходимые  формальности  с  японской
таможенной  службой,  с  пограничниками  и  карантинными  врачами  и  теперь
собирался отправиться в город. Ему предстояло нелегкое путешествие по Токио:
надо  было  найти  генеральное  консульство  Республики  Большие  Эмпиреи  и
Карбункл.
   Рикошетников огляделся и увидел, что палуба почти пуста.  Иногда  по  ней
деловито пробегали члены экипажа с  утюгами  или  галстуками  в  руках.  Все
моряки и ученые "Алеши Поповича" уже далеко не первый раз бывали в  Токио  и
сейчас готовились к встречам со своими японскими друзьями и  родственниками.
Одна лишь маленькая фигурка одиноко сидела на кнехте и задумчиво смотрела на
гигантский таинственный город.
   Рикошетников, разумеется, уже  знал  о  плачевном  эпизоде  с  борщом  на
подходе к Суранамскому проливу. Нет, артельщики оказались джентльменами и не
сказали ни слова. Обо всем капитану, задыхаясь от смеха, доложил сменившийся
с вахты рулевой  Барабанчиков,  которого  в  свою  очередь  навел  на  место
происшествия судовой кот Пуша Шуткин. Рикошетников, разумеется, сам  в  душе
чуть не  лопнул  от  смеха,  вообразив  погоню  ВЧЕРАШНЕГО  борща  за  ЖИВЫМ
человеком, но усилием воли сохранил невозмутимость и категорически предложил
Барабанчикову и Пуше Шуткину хранить  молчание  хотя  бы  в  память  русских
морских традиций.
   Сейчас, увидев  одинокую  фигурку  своего  друга,  Рикошетников  не  смог
сдержать чувства жалости и сочувствия. Он и не подозревал, что душа Геннадия
в эти миги была полна ликованием.
   "Ух ты, Япония, Токио, Иокогама! - думал в эти миги Геннадий.- Вот я сижу
на  баке  корабля,  и  вот  передо  мной   загадочный   вечерний   город   с
одиннадцатимиллионным населением. Увидели бы меня сейчас наши ребята с улицы
Рубинштейна - Валька Брюквин или Наташка Вертопрахова! Смотри, Наташа,  юнга
Билл еще вернется из Северной Канады..."
   Да, Япония была перед ним, и до нее можно было дотронуться пальцем, можно
было полежать на ней, попрыгать или просто по ней пройтись.  И  неужели  же,
неужели даже совершенно фантастические Большие Эмпиреи вот  так  же  реально
скоро предстанут перед ним?
   Геннадий был, конечно, вполне здравомыслящим мальчиком, но все-таки очень
долго не покидала его мысль о  том,  что  разные  другие  страны  существуют
только в книгах и в кино, что взрослые все  это  выдумали  для  того,  чтобы
детям не так скучно было учить географию
   - Геннадий, не хотите ли сходить со мной в город- спросил Рикошетников.
   Геннадий, ликуя и подпрыгивая в душе, спокойно изъявил согласие.
   Они спустились по трапу, прошли по причалу  и  вошли  в  здание  морского
порта, где по стеклянным коридорам двигались вереницы  пассажиров  из  обеих
Америк, Австралии, Азии, Океании и Европы, пересекаясь на  разных  этажах  и
сливаясь в огромном зале в гудящую пеструю толпу
   Рикошетников уверенно пробрался сквозь толпу  к  кон  торе  автопрокатной
компании "Херц" и арендовал там двухместный скоростной автомобиль  "бентли".
Через полчаса друзья уже мчались к Токио по  висящей  над  сонмом  маленьких
домиков бетонной автостраде.
   Центр Токио - это горная страна из стали, алюминия и стекла, а весь Токио
- это равнина маленьких  двух-  и  одноэтажных  домиков.  Если  какой-нибудь
житель столицы пригласит  вас,  милый  читатель,  в  гости,  он  обязательно
нарисует  для  вас  схему  своего  квартала,  укажет  стрелочкой  свой  дом,
пунктиром отметит путь от магистрали в глубинку. Дело в том, что в Токио нет
улиц, вернее, улицы не имеют названий.  Названия  имеют  только  кварталы  и
районы. Когда говорят: главная улица Гиндза - это неверно. Нет улицы Гиндза,
есть район Гиндза.
   Разобраться в этой системе непривычному человеку чрезвычайно трудно.
   Проколесив битый час по наполненным  людьми  и  машинами  улочкам  района
Синдзюко, Рикошетников и Страто-фонтов потеряли  надежду  найти  консульство
нужной им республики.
   Полицейские и прохожие, услышав название "Большие  Эмпиреи  и  Карбункл",
почему-то начинали безумно хохотать  и  так  слабели  от  смеха,  что  толку
добиться было трудно.
   Рикошетников махнул было уже рукой, как  вдруг  при  павший  к  ветровому
стеклу Геннадий воскликнул:
   - Остановитесь, Николай Ефимович!
   Рикошетников резко затормозил. Перед  ним  был  ничем  не  примечательный
двухэтажный домик в четыре окна, от тротуара до крыши покрытый светящимися и
несветящимися вывесками. Вывески гласили:
   Уроки игры на скрипке!
   Европейская, японская, окинавская и индийская кухня!
   Филателист, стой! Здесь самые редкие марки!
   Секреты вечной молодости!
   Гадаем по руке!
   Бокс, дзю-до, каратэ!
   Сувениры на любой вкус!
   Продажа кактусов, раковин и камней!
   Певчие птицы и меха!
   Парижская косметика, лондонские запонки, носки из Чикаго!
   Подводные зажигалки и инфракрасные очки!
   А между гирляндой чикагских носков и чучелом филина на освещенной витрине
этого обычного токийского домика помещалась маленькая, с почтовую  открытку,
эмалированная табличка:
   Консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл.
   Рикошетников и Геннадий вошли в дом и  оказались  в  небольшом  зальчике,
стены которого  были  увешаны  самурайскими  мечами,  масками  театра  "НО",
панцирями гигантских черепах, челюстями и мослами непонятных животных. Полки
были заставлены  старинными  фолиантами  с  медными  застежками,  банками  с
маринованными чудищами, кактусами, раковинами и камнями.  В  конце  зальчика
обнаруживалась стойка и четыре высоких стула перед  ней.  Большой  гелевизор
соседствовал со старинным граммофоном.
   За стойкой стоял, широко улыбаясь, тощий  высокий  старик  неопределенной
национальности в белой куртке и белой шапочке.
   - Гуд ивнинг,- сказали друзья.
   Несколько секунд старик не двигался, потом,  с  видимым  усилием  оборвав
свою затянувшуюся улыбку, быстро зашевелился и заговорил:
   - Добрый вечер, господа! Прежде всего вам  надо  закусить,  прежде  всего
закусить. Присаживайтесь, сэр! У мальчика голодный вид, сэр! Старый  Старжен
Фиц знает, чем угостить такого отличного карапуза!
   Он жутко  подмигнул  Геннадию  и  снял  крышки  с  нескольких  кастрюлек,
расположенных у него за стойкой.  Пар,  поднявшийся  из  кастрюли,  был  так
аппетитен, что Геннадий даже забыл обидного до боли в  сердце,  до  звона  в
ушах "карапуза".
   Старик между тем, ловко орудуя разливной ложкой и  деревянными  палочками
"хаши", продолжал улыбаться. Вдоль всей стойки тянулась металлическая полоса
электрической жаровни. Старик включил ее, смазал маслом в том участке, перед
которым сидели гости, масло затрещало, старик  бросил  на  жаровню  какие-то
коренья, что-то вроде грибов, слизистые  комочки  устриц,  ломтики  мяса;  в
черные фаянсовые пиалы старик  налил  супу,  в  маленькие  блюдечки  наложил
какой-то зеленой пасты.
   - Ручаюсь, господа, вам никогда не забыть кухни  старого  Старжена  Фица!
Почему бы юному  джентльмену  не  отведать  паштет  из  морского  ежа?  Сэр,
отхлебните этого окинавского супа из каракатицы, и вы уже не оторветесь!  Не
желаете ли сырой рыбы сашими? Она так  нежна,  так  нежна,  так  нежна,  так
нежна...
   Старик, словно испорченная пластинка, запнулся на "так нежна" и  повторял
эти слова все тише  и  тише,  а  потом  совсем  затих  и  застыл  с  широкой
безжизненной улыбкой на устах.
   Проголодавшиеся друзья набросились на удивительную еду и даже  забыли  на
какое-то время о цели своего прихода. Старик между тем вышел из  оцепенения,
пролез под стойкой в зал и заиграл на скрипке. Он  подходил  со  скрипкой  к
гостям, склонялся то к мальчику, то к капитану, вкрадчиво и ласково шептал:
   - Носки, галстуки, кактусы, шпильки, замки, открытки...
   Не прерывая игры на скрипке,  он  несколько  раз  взмахнул  над  головами
друзей самурайским мечом, дал холостую очередь из винтовки  "М-14",  показал
несколько приемов дзюдо и ударил страшным свингом по чучелу  медведя  панды,
скромно стоящему в углу зала. Потом он подсунул Геннадию  альбом  с  "самыми
редкими марками", схватил свободную от еды ладонь капитана и снова зашептал;
   - Феноменальное сочетание физических и духовных  качеств,  сэр,  приведет
вас к триумфу!  Все-таки,  сэр,  сохраняйте  осторожность  в  первую  неделю
новолуния... Старый Старжен Фиц, сэр, лучший хиромант Юго-Восточной Азии,  и
если бы не интриги ..
   -  Простите,  мистер  Старжен  Фиц,  -  сказал  Рикошетников,   осторожно
освобождая свою руку для собственных надобностей. - Мы  пришли  сюда  только
лишь  для  того,  чтобы  повидать  консула  Республики  Большие  Эмпиреи   и
Карбункл...
   Старик вдруг отпрыгнул в сторону с криком "О-ле! и, обращаясь  к  медведю
панде, филину, маскам и маринованным чудовищам, торжествующе воскликнул;
   - Слышали?
   После этого он нырнул под стойку, скрылся за бамбуковой  шторой  и  через
минуту  явился  оттуда  в  совершенно  уже  новом  обличии.   Преисполненный
достоинства дипломат в мундире, расшитом золотыми нитями, с высоким  стоячим
воротником, покровительственно и любезно смотрел на гостей. Лишь забытая  на
голове поварская шапочка напоминала о  прежнем  Старжене  Фице.  -  К  вашим
услугам, господа, - сдержанно поклонился генеральный консул.
   -  Мы  советские  моряки,  господин  консул,  -  оправившись  от  первого
ошеломления, пробормотал Рикошетников.- Я капитан  научно-исследовательского
судна "Алеша  Попович",  Николай  Рикошетников,  а  это  мой  друг  Геннадий
Эдуардович Стратофонтов.
   - Стратофонтов? - поднял правую бровь генеральный консул. - Не  являетесь
ли вы, сэр, одной из ветвей генеалогического древа национального героя нашей
республики русского адмирала Страттофудо, памятник  которому  возвышается  в
столице нашей страны Оук-порте?


   - Геннадий как раз является ветвью адмирала Стратофонтова, но  отнюдь  не
Страттофудо, - сказал капитан.
   Консул улыбнулся:
   - Так жители нашей страны переиначили это славное имя на свой манер.
   - Значит, мы  увидим  памятник  моему  предку?  -  воскликнул  Геннадий.-
Николай Ефимович, это потрясающе! Памятник моему дедушке!
   - Вы собираетесь посетить Большие Эмпиреи? - осторожно спросил консул.
   - Как раз по этому поводу мы и пришли к вам, сэр,- сказал  Рикошетников.-
"Алеша Попович" будет все лето  исследовать  шельф  в  районе  архипелага  и
знаменитую впадину Яу. Мы хотели бы получить согласие  вашего  правительства
на заходы в ваши порты и гавани.
   - На вашем судне есть футбольная команда?-быстро спросил консул:
   - Что-о? Футбольная  команда?  Да,  разумеется,  у  нас  есть  футбольная
команда...
   - Тогда все в порядке. Футбол - это главная страсть  нашей  республики  и
президента. Вы получите право захода во все гавани Больших Эмпиреев.
   - И Карбункла, - добавил Рикошетников.
   - Во все гавани и порты Больших Эмпиреев,- повторил консул.
   - Ну, конечно, и Карбункла? - весело спросил Рикошетников.
   Мимолетная тучка проскользнула по лицу Старжена Фица.
   - На Карбункле не играют в футбол,-сухо сказал он.
   Рикошетников не обратил внимания на странный тон, каким были сказаны  эти
слова, извлек из своего портфеля судовые бумаги  и  приступил  к  обсуждению
формальностей.
   "Почему же на Карбункле не играют в футбол? - подумал Геннадий.- И почему
консул помрачнел, когда сказал об этом?"
   - Ну все в порядке,- сказал Рикошетников, закрывая свой портфель.
   -   Наконец-то   можно   снять   проклятый   мундир!-воскликнул   Старжен
Фиц.-Надеваю я его, господа, не чаще одного раза в десять лет,  но  все-таки
терпеть  не  могу.  Что  вам  приготовить,   господа?   Итальянскую   пиццу,
швейцарскую фондю, аргентинское асадо, индийский керри-райс или, может быть,
русский борщ?
   - Что вы хотите этим сказать? - воскликнул Геннадий.
   Он побагровел и вытянулся как струнка.
   - Просто  повеяло  воспоминаниями  детства,-затараторил  вдруг  по-русски
Старжен Фиц,- Как  вы  вошли,  господа,  так  сразу  пахнуло  нашим  русским
привольем,  березовым  соком,  борщом...  Ведь   я,   господа,   родился   в
Санкт-Петербурге и покинул  его  шестьдесят  лет  назад  в  вашем  возрасте,
милостивый государь,- Он почтительно  поклонился  Геннадию.-  Судьба  мотала
меня по всему миру, господа, но об этом не будем. Единственная  страна,  где
мне не довелось побывать,- это  Республика  Большие  Эмпиреи  и  Карбункл...
Всего доброго, господа, всего доброго, но прежде прошу  оплатить  счет.  Ваш
ужин, господа, стоил три тысячи иен, игра  на  скрипке  четыреста  пятьдесят
иен, демонстрация приемов бокса и дзю-до пятнадцать иен. Извините,  господа,
я бы не взял с вас денег, но мое правительство не платит мне  жалованье  уже
двадцать четыре года. Приходится  изворачиваться,  господа.  Старость  -  не
радость... Прежде старый Старжен Фиц зарабатывал на велогонках, сейчас  соль
в коленных суставах, господа...
   Консул, видимо, мог бы так болтать еще очень долго, но моряки направились
к выходу. Старжен Фиц проводил их до  дверей,  всучил  на  дорогу  чикагский
галстук, кактус, раковину и банку с сороконожкой за 127 иен.
   - Ах, господа, - тараторил он уже в дверях,-говорят, что страна,  которую
я здесь представляю, земной рай! Хочу вам  дать  последний  полезный  совет,
господа.  Обязательно  постарайтесь  в  Оук-порте  познакомиться   с   мадам
Накамура-Бранчевской. Недавно эта леди посетила Токио" и старый Старжен  Фиц
был просто очарован...
   - Чем же знаменита эта дама?  -  усмехнулся  Рикошетников.  Чудак  консул
успел уже порядком надоесть ему.
   -  Ах,  это  просто  совершенство!  Убедительно   советую   не   избегать
приятнейшего знакомства с  этой  богатой  импозантной  и  попросту  красивой
женщиной.
   - Я никогда не чурался импозантных, а тем более красивых дам, - улыбнулся
капитан.
   - Это похвально, это  похвально,  это  похвально...-  Консул  оцепенел  с
широкой бессмысленной улыбкой на устах.
   По дороге к порту Геннадий и  капитан  во  всех  подробностях  вспоминали
визит к "генеральному консулу" и весело хохотали.
   В районе Гиндзы их "бентли" попал в автомобильную пробку. Джазовые обвалы
из окон баров, крики зазывал и  уличных  торговцев,  полицейские  свистки  и
сирены, клаксоны  автомобилей  чуть  не  оглушили  их.  В  небе,  освещенный
скрещенными лучами, поворачивался рекламный автомобиль, ниже  то  хмурилась,
то расплывалась в улыбке гигантская неоновая рожа,  все  кричало,  мелькало,
подмаргивало. Световая газета на крыше "Асахи" вещала;
   Сегодня в Токио убито 15, ранено 307!
   Битлы заявили протест министерству внутренних дел Англии!
   Советы продолжают штурм космоса!
   Заявление  генерала  Зиапа!   Экс-шахиня   Сорейя   приняла   приглашение
киностудии "МГМ"! Исчезновение панамского сухогруза в ста милях от Гонконга!
   Потеряна связь с яхтой шейха Абу-Даби, стоимость которой оценивается в 15
миллионов .. Самолет таиландских ВВС  засек  неизвестные  торпедные  катера!
Новые пираты?

   ГЛАВА 3
   в которой слышится пение кота и тявканье "Ржавой акулы"

   Стоял полный штиль. Вот уже неделю плавучий институт в идеальных условиях
исследовал семикилометровую впадину Яу.  Ничто  не  мешало  ученым  опускать
дночерпал-ки и  тралы,  запускать  радиозонды.  Корабль  медленно  двигался,
прокладывая новый промерный галс. Эхолоты прощупывали  глубину.  На  палубах
"Алеши Поповича" царила веселая суета. Казалось, что это кусок черноморского
пляжа: все ученые и моряки были в плавках и темных очках.
   Неподвижный океан горел с яркостью  вольтовой  дуги.  Иногда  в  слепящем
мареве трепещущими пятнами пролетали стайки летучих рыб.
   Геннадий никак не мог свыкнуться с мыслью, что под днищем их судна  такая
гигантская толща воды - семнадцать с половиной кругов стадиона имени Кирова,
четырнадцать останкинских телебашен! Подолгу он стоял, опершись на  планшир,
глядя, как из темноты в прозрачные слои выплывают акулы. Эти  мерзкие  твари
постоянно кружили вокруг судна и испарялись только тогда,  когда  появлялись
быстроглазые, иронически улыбающиеся дельфины-афалины.
   -  Почему  же  все-таки  целая  стая  акул  боится   одного-единственного
дельфина?-спрашивал  Гена  своего  непосредственного  руководителя   доктора
биологических наук
   Верестищева.
   - Дельфин отважен, а акула трус,- отвечал Самсон  Александрович.-  Акула,
Гена, это своего рода морской фашист.
   - Вы думаете, что фашизм труслив? - пытливо спрашивал мальчик.-  Но  ведь
он всегда нападает первым...
   -  Это  сложная  проблема,  Гена,  очень  сложная,-   задумчиво   говорил
Верестищев,- Всегда ли смел тот, кто нападает первым?
   Препарируя моллюсков и глубоководных рыб, ученый и  лаборант  часто  вели
содержательные  беседы,  которые  иной  раз  соскальзывали   к   философской
плоскости.
   - Вы знаете, Гена,-сказал как-то Верестищев,-  как  индонезийские  рыбаки
мстят акулам, когда от их зубов погибает человек? Они  вылавливают  хищника,
разжимают ему челюсти, засовывают  ему  в  желудок  живого  морского  ежа  и
выпускают в море. Акула обречена на долгие нестерпимые муки.
   - Б-р-р...-  содрогнулся  Геннадий.-  Все-таки  это  слишком  жестоко  по
отношению к бессмысленной твари...
   - Акулы кажутся этим рыбакам не животными, а враждебным племенем.
   - Тем более это жестоко! - воскликнул Геннадий.-Рубанули бы  гадину  -  и
дело с концом!
   - Это очень сложная этическая проблема,- задумчиво сказал Верестищев.- Вы
мыслите, Геннадий, не по возрасту серьезно. Давайте-ка  займемся  чем-нибудь
попроще. Вот перед нами медуза...
   Они погрузились пинцетами в довольно-таки неаппетитное желе распластанной
медузы.
   -  Знаете  ли  вы,  Гена,  что  акустический  аппарат  медузы   угадывает
приближение шторма больше чем за сутки? - спросил Верестищев.