вич молчал, причем вид имел крайне недовольный.
     - Господин Фандорин жил в гостях у турецкого паши, - вкрадчиво сообщила
Варя.
     - И тебя там опекал весь гарем? - оживился граф. - Ну расскажи, не будь
скотиной.
     - Не  весь  г-гарем,  а  только  кучук-ханум,  -  пробурчал  титулярный
советник,  явно  не  желая  углубляться  в  подробности.  -  Очень  славная,
отзывчивая д-девушка. И вполне современная. Знает французский и  английский,
любит Байрона. Медициной интересуется.
     Агент открывался с новой, неожиданной стороны, которая  Варе  отчего-то
совсем не понравилась.
     - Современная женщина не станет жить  в  гареме  пятнадцатой  женой,  -
отрезала она. - Это унизительно и вообще варварство.
     - Пгошу пгощения, мадемуазель, но это не совсем справедливое замечание,
-  снова  заграссировал  по-русски  д'Эвре,  однако  сразу  же  перешел   на
французский. - Видите ли, за годы странствий по  Востоку  я  неплохо  изучил
мусульманский быт.
     - Да-да, Шарль, расскажите, - попросил Маклафлин. - Я помню вашу  серию
очерков о гаремной жизни. Она была превосходной. -  И  ирландец  расцвел  от
собственного великодушия.
     - Любой общественный институт, в  том  числе  и  многоженство,  следует
воспринимать в историческом контексте, - профессорским тоном  начал  д'Эвре,
но Зуров скорчил такую  физиономию,  что  француз  образумился  и  заговорил
по-человечески. - На самом деле в  условиях  Востока  гарем  для  женщины  -
единственно возможный способ выжить. Судите сами: мусульмане с самого начала
были народом воинов и пророков.  Мужчины  жили  войной,  гибли,  и  огромное
количество женщин оставались вдовами или же вовсе не могли найти себе  мужа.
Кто бы стал кормить их и их детей? У Магомета было пятнадцать жен, но  вовсе
не из-за его непомерного сластолюбия, а из человечности.  Он  брал  на  себя
заботу о вдовах погибших соратников, и в западном смысле эти женщины даже не
могли называться его женами. Ведь что такое гарем, господа? Вы представляете
себе журчание фонтана, полуголых  одалисок,  лениво  поедающих  рахат-лукум,
звон монист, пряный аромат духов, и все окутано этакой развратно-пресыщенной
дымкой.
     - А посредине властелин всего этого курятника, в халате, с  кальяном  и
блаженной улыбкой на красных устах, - мечтательно вставил гусар.
     - Должен вас огорчить, мсье ротмистр. Гарем  -  это  кроме  жен  всякие
бедные родственницы,  куча  детей,  в  том  числе  и  чужих,  многочисленные
служанки, доживающие свой век старые рабыни и еще бог  знает  кто.  Всю  эту
орду  должен  кормить  и  содержать  кормилец,  мужчина.  Чем  он  богаче  и
могущественней, тем больше у него иждивенцев,  тем  тяжелей  возложенный  на
него  груз  ответственности.  Система  гарема  не  только  гуманна,   но   и
единственно возможна в условиях Востока - иначе многие женщины просто умерли
бы от голода.
     - Вы  прямо  описываете  какой-то  фаланстер,  а  турецкий  муж  у  вас
получается вроде Шарля Фурье, - не  выдержала  Варя.  -  Не  лучше  ли  дать
женщине возможность самой зарабатывать на жизнь, чем держать ее на положении
рабыни?
     - Восточное общество медлительно и не склонно к переменам,  мадемуазель
Барбара, - почтительно ответил француз,  так  мило  произнеся  ее  имя,  что
сердиться на него стало совершенно невозможно. - В нем  очень  мало  рабочих
мест, за каждое приходится сражаться, и женщине конкуренции с  мужчинами  не
выдержать. К тому же жена вовсе не рабыня. Если муж  ей  не  по  нраву,  она
всегда может вернуть себе  свободу.  Для  этого  достаточно  создать  своему
благоверному такую невыносимую жизнь, чтобы  он  в  сердцах  воскликнул  при
свидетелях: "Ты мне больше не жена!" Согласитесь, что довести мужа до такого
состояния совсем нетрудно. После этого можно забирать свои, вещи и  уходить.
Развод на Востоке прост, не то что на Западе. К тому же получается, что  муж
одинок, а женщины представляют собой целый коллектив. Стоит  ли  удивляться,
что истинная власть принадлежит гарему, а вовсе не  его  владельцу?  Главные
лица в Османской империи не султан и великий везир, а мать  и  любимая  жена
падишаха. Ну и, разумеется, кизляр-агази - главный евнух гарема.
     - А сколько все-таки султану дозволено иметь жен? - спросил  Перепелкин
и виновато покосился на Соболева.  -  Я  только  так,  для  познавательности
спрашиваю.
     - Как и любому правоверному, четыре. Однако кроме  полноправных  жен  у
падишаха есть еще икбал - нечто вроде фавориток -  и  совсем  юные  гедикли,
"девы, приятные глазу", претендентки на роль икбал.
     - Ну, так-то лучше, - удовлетворенно кивнул Лукан и подкрутил ус, когда
Варя смерила его презрительным взглядом.
     Соболев (тоже хорош) плотоядно спросил:
     - Но ведь кроме жен и наложниц есть еще рабыни?
     - Все женщины султана - рабыни, но лишь до тех  пор,  пока  не  родился
ребенок. Тогда мать сразу получает титул принцессы и  начинает  пользоваться
всеми подобающими привилегиями. Например, всесильная  султанша  Бесма,  мать
покойного Абдул-Азиса, в свое время была простой банщицей,  но  так  успешно
мылила Мехмеда II, что он сначала  взял  ее  в  наложницы,  а  потом  сделал
любимой  женой.  У  женщин  в  Турции  возможности  для   карьеры   поистине
неограниченны.
     - Однако, должно быть, чертовски утомительно, когда у тебя на шее висит
такой обоз, - задумчиво произнес один из  журналистов.  -  Пожалуй,  это  уж
чересчур.
     - Некоторые султаны тоже приходили к  такому  заключению,  -  улыбнулся
д'Эвре. - Ибрагиму I, например, ужасно надоели все его жены. Ивану  Грозному
или
     Генриху VIII в такой ситуации было проще - старую жену на плаху  или  в
монастырь, и можно брать новую. Но как быть, если у тебя целый гарем?
     - Да, в самом деле, - заинтересовались слушатели.
     - Турки, господа, перед трудностями не пасуют. Падишах  велел  запихать
всех женщин в мешки и утопить в  Босфоре.  Наутро  его  величество  оказался
холостяком и мог обзавестись новым гаремом.
     Мужчины захохотали, а Варя воскликнула:
     - Стыдитесь, господа, ведь это ужас что такое!
     - Но вот уже без малого  сто  лет,  мадемуазель  Варя,  как  нравы  при
султанском дворе смягчились, - утешил ее д'Эвре. -  И  все  благодаря  одной
незаурядной женщине, кстати моей соотечественнице.
     - Расскажите, - попросила Варя.
     - Дело было так. По Средиземному морю плыл французский корабль, а среди
пассажиров была семнадцатилетняя девушка необычайной красоты. Звали  ее  Эме
Дюбюк де Ривери, и родилась она на волшебном острове  Мартиника,  подарившем
миру немало легендарных красавиц, среди которых были  мадам  де  Ментенон  и
Жозефина Богарне. С последней, которую тогда еще звали просто  Жозефиной  де
Ташери, наша юная Эме была хорошо знакома и даже дружна. История умалчивает,
зачем прелестной  креолке  понадобилось  пускаться  в  плавание  по  кишащим
пиратами морям. Известно  лишь,  что  у  берегов  Сардинии  судно  захватили
корсары, и француженка попала в Алжир, на невольничий рынок,  где  ее  купил
сам алжирский дей - тот самый, у кого по утверждению  monsieur  Popristchine
{Мсье Поприщина} под носом шишка. Дей был стар, и женская красота его уже не
интересовала, зато его очень интересовали хорошие отношения с  Блистательной
Портой, и бедняжка Эме поплыла в Стамбул, в качестве живого подарка  султану
Абдул-Гамиду I, прадеду нынешнего Абдул-Гамида П. Падишах отнесся к пленнице
бережно, как к бесценному сокровищу: ни  к  чему  не  принуждал  и  даже  не
заставил обратиться в магометанство. Мудрый владыка проявил терпение,  и  за
это  Эме  вознаградила  его  любовью.  В  Турции   ее   знают   под   именем
Нашедил-султан.  Она  родила  принца  Мехмеда,  который  впоследствии   стал
монархом и  вошел  в  историю  как  великий  реформатор.  Мать  научила  его
французскому языку, пристрастила к французской литературе и  к  французскому
вольнодумству. С тех пор Турция повернулась лицом к Западу.
     - Вы просто сказочник, д'Эвре, - сварливо произнес Маклафлин. -  Должно
быть, как всегда, приврали и приукрасили.
     Француз озорно улыбнулся и промолчал, а Зуров, с некоторых пор начавший
проявлять явственные признаки нетерпения, вдруг с воодушевлением воскликнул:
     - А вот кстати, господа, не заложить ли нам банчишко?  Что  же  мы  все
разговоры да разговоры. Право слово, как-то не по-людски.
     Варя услышала, как глухо застонал Фандорин.
     - Эразм, тебя не  приглашаю,  -  поспешно  сказал  граф.  -  Тебе  черт
ворожит.
     - Ваше превосходительство, - возмутился Перепелкин. -  Надеюсь,  вы  не
допустите, чтобы в вашем присутствии шла азартная игра?
     Но Соболев отмахнулся от него, как от докучливой мухи:
     -  Бросьте,  капитан.  Не  будьте  занудой.  Хорошо  вам,  вы  в  своем
оперативном отделе какой-никакой работой занимаетесь, а я весь  заржавел  от
безделья. Я, граф, сам не играю - больно натура  неуемная,  -  а  посмотреть
посмотрю.
     Варя увидела,  что  Перепелкин  смотрит  на  красавца-генерала  глазами
прибитой собаки.
     - Разве что по маленькой? - неуверенно протянул Лукан. - Для укрепления
боевого товарищества.
     - Конечно, для укрепления и исключительно по маленькой, - кивнул Зуров,
высыпая из ташки на стол запечатанные колоды. - Заход по сотенке.  Кто  еще,
господа?
     Банк составился в минуту, и вскоре в палатке зазвучало волшебное:
     - Шелехвосточка пошла.
     - А мы ее султанчиком, господа!
     - L'as de carreau {Туз бубей (фр.)}.
     - Ха-ха, бито!
     Варя подошла к Эрасту Петровичу, спросила:
     - А что это он вас Эразмом называет?
     - Так уж п-повелось, - уклонился от ответа скрытный Фандорин.
     - Эхе-хе,  -  шумно  вздохнул  Соболев.  -  Криденер,  поди,  к  Плевне
подходит, а я все сижу, как фоска в сносе.
     Перепелкин  торчал  рядом  со  своим  кумиром,  делая  вид,  что   тоже
заинтересован игрой.
     Сердитый  Маклафлин,  сиротливо  стоя  с  шахматной  доской  подмышкой,
пробурчал что-то по-английски и сам себя перевел на русский:
     - Был пресс-клаб, а стал какой-то прытон.
     - Эй, человечек, шустовский есть? Неси! - крикнул гусар, обернувшись  к
буфетчику. - Веселиться так веселиться.
     Вечер и вправду складывался весело.
     Зато назавтра пресс-клуб было  не  узнать:  русские  сидели  мрачные  и
подавленные, корреспонденты же были взвинченны, переговаривались вполголоса,
и время от времени то один, то другой, узнав  новые  подробности,  бежал  на
телеграфный пункт - произошла большущая сенсация.
     Еще в обед по лагерю поползли какие-то  нехорошие  слухи,  а  в  шестом
часу, когда Варя и Фандорин шли  со  стрельбища  (титулярный  советник  учил
помощницу  обращаться  с  револьвером  системы   "кольт"),   им   встретился
хмуро-возбужденный Соболев.
     - Хорошенькое дело, - сказал он, нервно потирая руки. - Слыхали?
     - Плевна? - обреченно спросил Фандорин.
     - Полный разгром. Генерал Шильдер-Шульднер шел напролом, без  разведки,
хотел опередить Осман-пашу. Наших было семь тысяч,  турок  -  много  больше.
Колонны атаковали в лоб и угодили  под  перекрестный  огонь.  Убит  командир
Архангелогородского полка Розенбом, смертельно ранен  командир  Костромского
полка Клейнгауз, генерал-майора Кнорринга принесли на носилках. Треть  наших
полегла. Прямо мясорубка. Вот вам и три табора. И турки какие-то другие,  не
те, что раньше. Дрались как черти.
     - Что д'Эвре? - быстро спросил Эраст Петрович.
     -  А  ничего.  Весь  зеленый,  лепечет   оправдания.   Казанзаки   его,
допрашивать увел... Ну, теперь начнется. Может,  наконец  и  мне  назначение
дадут. Перепелкин намекал, что есть шанс. - И генерал  пружинистой  походкой
зашагал в сторону штаба.
     До  вечера   Варя   пробыла   в   госпитале,   помогала   стерилизовать
хирургические инструменты. Раненых навезли столько, что  пришлось  поставить
еще  две  временные  палатки.  Сестры  сбивались  с  ног.  Пахло  кровью   и
страданием, раненые кричали и молились.
     Лишь к ночи удалось выбраться в корреспондентский шатер, где,  как  уже
было сказано, атмосфера разительно отличалась от вчерашней.
     Жизнь кипела лишь за карточным столом, где вторые сутки не  прекращаясь
шла игра. Бледный Зуров, дымя сигарой, быстро сдавал карты. Он ничего не ел,
зато не переставая пил и при этом  нисколько  не  пьянел.  Возле  его  локтя
выросла гора банкнот, золотых монет и  долговых  расписок.  Напротив,  ероша
волосы, сидел обезумевший полковник Лукан. Рядом спал какой-то  офицер,  его
светло-русая голова лежала на скрещенных руках. Поблизости жирным  мотыльком
порхал буфетчик, ловя на лету пожелания везучего гусара.
     Фандорина в клубе не было, д'Эвре тоже, Маклафлин играл  в  шахматы,  а
Соболев, окруженный офицерами, колдовал над трехверсткой и на Варю  даже  не
взглянул.
     Уже жалея, что пришла, она сказала:
     - Граф, вам не стыдно? Столько людей погибло.
     - Но мы-то  еще  живы,  мадемуазель,  -  рассеянно  откликнулся  Зуров,
постукивая по колоде. - Что ж хоронить себя  раньше  времени?  Ой  блефуешь,
Лука. Поднимаю на две.
     Лукан рванул с пальца бриллиантовый перстень:
     - Вскрываю. - И дрожащей рукой  медленно-медленно  потянулся  к  картам
Зурова, небрежно лежавшим на столе рубашкой кверху.
     В этот миг Варя увидела, как в  шатер  бесшумно  вплывает  подполковник
Казанзаки, ужасно похожий на  черного  ворона,  унюхавшего  сладкий  трупный
запах. Она вспомнила,  чем  закончилось  предыдущее  появление  жандарма,  и
передернулась.
     - Господин Кэзанзаки, где д'Эвре? - обернулся к вошедшему Маклафлин.
     Подполковник многозначительно помолчал, выждав,  чтобы  в  клубе  стало
тихо. Ответил коротко:
     - У меня. Пишет об®яснение. - Откашлялся,  зловеще  добавил.  -  А  там
будем решать.
     Повисшую паузу нарушил развязный басок Зурова:
     - Это и есть знаменитый жандарм  Козинаки?  Приветствую  вас,  господин
битая  морда.  -  И,  блестя  наглыми  глазами,  выжидательно  посмотрел  на
залившегося краской подполковника.
     - И я  про  вас  наслышан,  господин  бретер,  -  неторопливо  произнес
Казанзаки, тоже глядя на гусара в упор. -  Личность  известная.  Извольте-ка
прикусить язык, не то кликну часового  да  отправлю  вас  на  гауптвахту  за
азартные игры в лагере. А банк арестую.
     - Сразу видать серьезного человека, - ухмыльнулся граф. - Все  понял  и
нем, как могила.
     Лукан наконец вскрыл зуровские карты, протяжно застонал и схватился  за
голову. Граф скептически разглядывал выигранный перстень.
     - Да нет, майор, какая к черту измена!  -  услышала  Варя  раздраженный
голос Соболева. - Прав Перепелкин, штабная голова,  -  просто  Осман  прошел
форсированным маршем, а наши шапкозакидатели такой прыти от турок не  ждали.
Теперь шутки кончены. У нас  появился  грозный  противник,  и  война  пойдет
всерьез.




        Глава шестая, в которой Плевна и Варя выдерживают осаду

     "Винер Цайтунг" (Вена),
     30(18) июля 1877 г.

     "Наш корреспондент сообщает  из  Шумена,  где  находится  штаб-квартира
турецкой Балканской армии.
     После конфуза под Пленной русские оказались в преглупом  положении.  Их
колонны вытянуты на  десятки  и  даже  сотни  километров  с  юга  на  север,
коммуникации  беззащитны,  тылы   открыты.   Гениальный   фланговый   маневр
Осман-паши позволил туркам выиграть время для перегруппировки,  а  маленький
болгарский город стал для русского медведя славной занозой в мохнатом  боку.
В кругах, близких к константинопольскому двору, царит атмосфера  сдержанного
оптимизма".


     С одной стороны, дела  обстояли  скверно,  даже,  можно  сказать,  хуже
некуда. Бедный Петя все  томился  за  семью  замками  -  после  плевненского
кровопролития зловредному Казанзаки стало не  до  шифровальщика,  но  угроза
трибунала никуда не делась. Да и военная фортуна оказалась переменчива -  из
золотой рыбки обратилась в колючего ерша и ушла в пучину, до  крови  ободрав
ладони.
     С другой стороны (Варя стыдилась себе в этом признаться),  никогда  еще
ей не жилось настолько... интересно. Вот  именно:  интересно,  самое  точное
слово.
     А причина, если честно, была непристойно проста.  Впервые  в  жизни  за
Варей ухаживало сразу столько поклонников, да  каких  поклонников!  Не  чета
давешним железнодорожным попутчикам или золотушным петербургским  студентам.
Пошлая бабья натура, сколько ее  в  себе  ни  дави,  пролезала  из  глупого,
тщеславного сердца сорной травой. Нехорошо.
     Вот и утром 18 июля, в день важный и примечательный, о чем позже,  Варя
проснулась с улыбкой.  Даже  еще  не  проснулась  -  только  ощутила  сквозь
зажмуренные веки солнечный свет, только сладко  потянулась,  и  сразу  стало
радостно, празднично, весело. Это уже потом, когда вслед за телом  проснулся
разум, вспомнилось про Петю и про войну. Варя усилием  воли  заставила  себя
нахмуриться надумать о грустном, но в  непослушную  спросонья  голову  лезло
совсем другое, в  духе  Агафьи  Тихоновны:  если  б  к  Петиной  преданности
прибавить соболевскую славу, да зуровскую бесшабашность, да  таланты  Шарля,
да фандоринский прищуренный взгляд.:.  Хотя  нет,  Эраст  Петрович  сюда  не
подходил, ибо к поклонникам, даже с натяжкой, причислить его было нельзя.
     С  титулярным  советником  выходило  как-то  неясно.  Помощницей   Варя
по-прежнему числилась у него чисто номинально. В свои секреты Фандорин ее не
посвящал, а  между  тем  какие-то  дела  у  него  были  и,  похоже,  что  не
пустяковые. Он то надолго исчезал, то, наоборот, безвылазно сидел в палатке,
и к нему наведывались какие-то болгарские мужики в пахучих бараньих  шапках.
Верно, из Плевны, догадывалась Варя, но из гордости ни о чем не  спрашивала.
Эка невидаль - плевненские жители в русском  лагере  появлялись  не  так  уж
редко.   Даже   у   Маклафлина   был   собственный   информант,   сообщавший
корреспонденту уникальные сведения о жизни турецкого  гарнизона.  Правда,  с
русским  командованием  ирландец  этими  знаниями  не  делился,  напирая  на
"журналистский этос", зато читатели "Дейли ньюс" знали и про распорядок  дня
Осман-паши, и про мощные редуты, которыми не по дням, а  по  часам  обрастал
осажденный город.
     Но и в Западном отряде русской армии на  сей  раз  к  битве  готовились
основательно. Штурм был назначен на сегодня,  и  все  говорили,  что  теперь
"плевненское недоразумение" непременно будет разрешено. Вчера Эраст Петрович
начертил для Вари прутиком на земле все турецкие укрепления и об®яснил,  что
по имеющимся у него совершенно достоверным данным, Осман-паша имеет  20  000
аскеров и 58 орудий, а генерал-лейтенант Криденер стянул  к  городу  32  000
солдат и 176 пушек, да еще румыны  должны  подойти.  Диспозиция  разработана
хитрая, строго секретная, со скрытным обходным  маневром  и  ложной  атакой.
Фандорин так хорошо об®яснял, что Варя  сразу  поверила  в  победу  русского
оружия и даже не очень слушала - больше смотрела на титулярного советника  и
гадала, кем ему приходится  та  блондинка  из  медальона.  Казанзаки  что-то
странное говорил про женитьбу. Уж  не  благоверная  ли?  Больно  молода  для
благоверной, совсем девчонка.
     А вышло так. Три дня назад  Варя  после  завтрака  заглянула  к  Эрасту
Петровичу в палатку и увидела, что он лежит на  кровати  одетый,  в  грязных
сапогах и спит беспробудным сном. Весь предыдущий день  он  отсутствовал  и,
видно, вернулся только под утро. Она хотела было  потихоньку  удалиться,  но
вдруг заметила,  что  из  расстегнутого  ворота  на  грудь  спящего  свисает
серебряный  медальон.  Искушение  было  слишком  велико.  Варя  на  цыпочках
подкралась к кровати, не отрывая взгляда от лица Фандорина. Тот дышал ровно,
рот приоткрылся, и  похож  титулярный  советник  сейчас  был  на  мальчишку,
который из озорства вымазал виски пудрой.
     Варя осторожненько, двумя  пальцами,  приподняла  меда