бы, клянусь... В общем, Варвара Андреевна, считайте, что
я делаю вам официальное...
     - Ваше превосходительство! - крикнул Перепелкин,  чтоб  ему  под  землю
провалиться. - Сан-Стефано! Выгружаемся?
     Операция прошла без сучка без задоринки.  Разоружили  ошалевшую  охрану
станции (смешно сказать - шестеро сонных  солдат),  рассыпались  по  городку
взводными командами.
     Пока с улиц доносилась редкая перестрелка, Соболев ждал на станции. Все
закончилось в полчаса. Потери - один легко раненный, да и того, похоже, свои
по ошибке задели.
     Генерал наскоро осмотрел освещенный газовыми фонарями центр  городка  -
чуть дальше начинался темный лабиринт кривых улочек, и туда соваться  смысла
не было. В качестве резиденции и оплота обороны  (на  случай  неприятностей)
Соболев выбрал массивное здание филиала Османо-Османского банка. Одна из рот
разместилась непосредственно у стен и внутри, вторая  осталась  на  станции,
третья распределилась дозорами по окрестным улицам. Поезд немедленно  укатил
обратно - за подкреплениями.
     Сообщить по телеграфу  в  штаб  верховного  о  захвате  Сан-Стефано  не
удалось - линия молчала. Видно, турки постарались.
     - Второй батальон прибудет не позже полудня, - сказал Соболев.  -  Пока
ничего интересного не  предвидится.  Будем  любоваться  огнями  Цареграда  и
коротать время за приятной беседой.
     Временный штаб устроили на  третьем  этаже,  в  директорском  кабинете.
Во-первых, из окон,  действительно,  было  видно  далекие  огоньки  турецкой
столицы, а во-вторых, прямо из кабинета стальная  дверь  вела  в  банковское
хранилище. На чугунных полках  ровными  рядами  стояли  мешки  с  сургучными
печатями. Д'Эвре прочитал арабскую вязь, сказал, что в каждом мешке  по  сто
тысяч лир.
     - А говорят, Турция обанкротилась, - удивился Митя. - Тут же миллионы!
     - Именно поэтому обоснуемся в кабинете, - решил Соболев. - Целее будут.
Меня один раз уже обвиняли в похищении ханской казны. Хватит.
     Дверь в  хранилище  осталась  приоткрытой,  и  про  миллионы  никто  не
вспоминал. Со станции  в  приемную  перенесли  телеграфный  аппарат,  провод
протянули прямо  через  площадь.  Раз  в  пятнадцать  минут  Варя  пробовала
связаться хотя бы с Адрианополем,, но аппарат признаков жизни не подавал.
     Явилась депутация от местного купечества и духовенства, умоляла дома не
грабить и мечети не разорять, а лучше назначить контрибуцию - тысяч  этак  в
пятьдесят, больше  бедным  горожанам  не  собрать.  Когда  глава  депутации,
толстый горбоносый турок в сюртуке и феске,  понял,  что  перед  ним  -  сам
легендарный Ак-паша,  сумма  предлагаемой  контрибуции  немедленно  возросла
вдвое.
     Соболев  успокоил  туземцев,  об®яснил,  что  контрибуцию  взимать   не
уполномочен.  Горбоносый  покосился  на  незапертую   дверь   в   хранилище,
почтительно закатил глаза:
     - Понимаю, эфенди. Сто тысяч лир для такого большого человека  -  сущий
пустяк.
     Вести тут разносились быстро.  Не  прошло  и  двух  часов  после  ухода
сан-стефанских просителей, а  к  Ак-паше  уже  прибыла  депутация  греческих
торговцев из самого  Константинополя.  Эти  контрибуции  не  предлагали,  но
принесли "храбрым христианским воинам" сладостей и  вина.  Говорили,  что  в
городе много православных, и просили не стрелять из пушек, а если  уж  очень
надо пострелять, то не по Пере, ибо там магазины и склады с  товаром,  а  по
Галате, еще лучше  -  по  армянскому  я  еврейскому  кварталам.  Попробовали
всучить Соболеву золотую шашку с драгоценными камнями,  были  выставлены  за
дверь и, кажется, ушли успокоенные.
     - Царьград! - взволнованно сказал Соболев, глядя в  окно  на  мерцающий
огнями великий город. - Вечная недостижимая мечта русских государей.  Отсюда
- корень нашей веры и цивилизации. Здесь ключ ко всему Средиземноморью.  Как
близко! Протяни руку и возьми. Неужто опять уйдем не солоно хлебавши?
     - Не может быть,  ваше  превосходительство!  -  воскликнул  Гриднев.  -
Государь не допустит!
     - Эх, Митя. Поди, торгуются уже тыловые умники, корчаковы да  гнатьевы,
виляют хвостом перед англичанами. Не хватит у них  пороху  забрать  то,  что
принадлежит России по древнему праву, ох  не  хватит!  В  29-ом  году  Дибич
остановился в Адрианополе, нынче вот мы дошли до Сан-Стефано. Близок локоть,
а не укусишь. Я вижу великую, сильную Россию, об®единившую славянские  земли
от Архангельска до Царьграда  и  от  Триеста  до  Владивостока!  Лишь  тогда
Романовы выполнят свою историческую миссию и, наконец, смогут от вечных войн
перейти к благоустройству своей многострадальной  державы.  А  отступимся  -
значит, будут наши сыновья и внуки  снова  проливать  свою  и  чужую  кровь,
прорываясь к царьградским стенам. Таков уж крестный путь, уготованный народу
русскому!
     - Представляю, что  сейчас  творится  в  Константинополе,  -  рассеянно
произнес д'Эвре по-французски, тоже глядя в окно. - Ак-паша  в  Сан-Стефано!
Во дворце паника, эвакуация гарема, бегают евнухи,  трясут  жирными  задами.
Интересно, Абдул-Гамид уже переправился на азиатский берег или нет? И никому
в голову не придет, что вы, Мишель, явились сюда всего с  одним  батальоном.
Если б это была игра в покер, отличный мог  бы  получиться  блеф,  с  полной
гарантией, что противник бросит карты и спасует.
     - Час от часу не легче? - всполошился Перепелкин. - Михаил  Дмитриевич,
ваше превосходительство, да не слушайте вы его! Ведь погубите себя! И так уж
залезли прямо волку в пасть! Бог с ним, с Абдул-Гамидом!
     Соболев и корреспондент посмотрели друг другу в глаза.
     - А что я, собственно, теряю? - Генерал с хрустом сжал пальцы в  кулак.
- Ну, не  испугается  султанская  гвардия,  встретит  меня  огнем  -  отойду
обратно, только и всего. Что, Шарль, сильна ли гвардия у Абдул-Гамида?
     - Гвардия хороша, да только Абдул-Гамид ее от себя нипочем не отпустит.
     - Значит, преследовать не будут. Войти в город колонной, с  развернутым
знаменем и барабанным боем, я - впереди, на Гульноре, - распаляясь,  заходил
по кабинету Соболев. - Пока не рассвело, чтоб не видно было, как нас мало. И
к дворцу. Без единого выстрела! Вынесут мне ключи от Константинополя?
     - Непременно вынесут! - горячо воскликнул д'Эвре. -  И  это  уже  будет
полная капитуляция!
     - Англичан поставить перед фактом! - рубил рукой воздух генерал. - Пока
очухаются, город уже русский, и турки капитулировали. А коли что сорвется  -
семь бед, один ответ. Сан-Стефано захватывать мне тоже никто не дозволял!
     - Это  будет  беспрецедентный  финал!  И  подумать  только,  я  окажусь
непосредственным свидетелем! - взволнованно молвил журналист.
     - Не свидетелем, а участником, - хлопнул его по плечу Соболев.
     - Не пущу? - встал перед дверью Перепелкин. Вид у него был отчаянный  -
карие глаза выпучены, на лбу капли  пота.  -  Как  начальник  штаба  заявляю
протест! Опомнитесь, ваше превосходительство!  Ведь  вы  генерал  свиты  его
величества, а не башибузук какой-нибудь! Заклинаю!
     - Прочь, Перепелкин, надоели!  -  прикрикнул  на  рационалиста  грозный
небожитель.  -  Когда  Осман-паша  из  Плевны  на  прорыв  пошел,  вы   тоже
"заклинали" без приказа не выступать. Аж на коленки бухнулись! А  кто  [174]
оказался прав? То-то! Вот увидите, будут мне ключи от Царьграда!
     - Как здорово! -  воскликнул  Митя.  -  Правда,  замечательно,  Варвара
Андреевна?
     Варя промолчала, потому что не знала,  замечательно  это  или  нет.  От
Соболевской лихости у нее закружилась голова. И еще возникал вопрос: а ей-то
как быть? Маршировать под барабан с егерским батальоном, держась  за  стремя
Гульноры? Или оставаться среди ночи во вражеском городе одной?
     - Гриднев, оставляю тебе моих конвойцев, будешь  стеречь  банк.  Не  то
местные разворуют, а свалят на Соболева, - сказал генерал.
     - Ваше превосходительство! Михал Дмитрич! - взвыл прапорщик. - Я тоже в
Константинополь хочу!
     - А кто будет Вагвагу  Андгевну  охганять?  -  укоризненно  прокартавил
д'Эвре.
     Соболев достал из кармана золотые часы, со звоном откинул крышечку.
     - Половина шестого. Часа через два - два с  половиной  начнет  светать.
Эй, Гукмасов!
     -   Слушаю,   ваше   превосходительство!    -    влетел    в    кабинет
красавец-хорунжий.
     -  Собирай  роты!  Строить  батальон  в  походную  колонну!   Знамя   и
барабанщиков вперед! И песенников  тоже  вперед!  Пойдем  красиво!  Гульнору
седлать! Живо! В шесть ноль-ноль выступаем!
     Ординарец стремглав выбежал, а Соболев сладко потянулся и сказал:
     - Ну-с, Варвара Андреевна,  или  стану  героем  почище  Бонапарта,  или
сложу, наконец, свою дурную голову.
     - Не сложите, - ответила она, глядя на генерала с искренним восхищением
- уж до того он сейчас был хорош, истинный Ахиллес.
     - Тьфу-тьфу-тьфу, - суеверно поплевал Соболев.
     - Еще не поздно одуматься!  -  встрепенулся  Перепелкин.  -  Позвольте,
Михаил Дмитриевич, я верну Гук-масова!
     Он уж и шаг к выходу сделал, но в этот миг...
     В  этот  миг  с  лестницы  донесся  грохот   множества   сапог,   дверь
распахнулась и вошли двое: Лаврентий Аркадьевич Мизинов и Фандорин.
     - Эраст Петрович! - взвизгнула Варя и чуть не бросилась ему на шею,  да
вовремя спохватилась.
     Мизинов пробурчал:
     - Ага, он здесь! Отлично!
     - Ваше высокопревосходительство? - нахмурился  Соболев,  видя,  что  за
спинами вошедших синеют жандармские мундиры. - Откуда вы здесь? Я,  конечно,
допустил своеволие, однако арестовывать меня - это уж чересчур.
     - Арестовывать вас? - удивился Мизинов. - С какой стати? Еле пробился к
вам на дрезинах  с  жандармской  полуротой.  Телеграф  не  работает,  дорога
перерезана. Трижды был обстрелян, потерял семерых. Шинель вот пулей пробита.
- Он показал дырявый рукав.
     Вперед  шагнул  Эраст  Петрович.  За  время  отсутствия  он  совсем  не
изменился, только одет был по-цивильному, сущим  франтом:  цилиндр,  плащ  с
пелериной, крахмальный воротничок.
     - Здравствуйте,  Варвара  Андреевна,  -  приветливо  сказал  титулярный
советник. - К-как у вас волосы отрасли. Пожалуй, так все-таки лучше.
     Соболеву слегка поклонился:
     - Поздравляю с б-бриллиантовой  шпагой,  ваше  превосходительство.  Это
высокая честь.
     Перепелкину просто кивнул, а напоследок обратился к корреспонденту:
     - Салям алейкум, Анвар-эфенди.




        Глава тринадцатая, в которой Фандорин произносит длинную речь

     "Винер цайтунг" (Вена),
     21(9) января 1878 г.

     "... Соотношение сил  между  враждующими  сторонами  на  заключительном
этапе  войны  таково,  что  мы  не  можем   более   игнорировать   опасность
панславянской экспансии, угрожающей южным рубежам  двуединой  империи.  Царь
Александр и его сателлиты  Румыния,  Сербия  и  Черногория  сконцентрировали
700-тысячный  железный  кулак,  оснащенный  полутора   тысячью   пушек.   И,
спрашивается, против кого? Против деморализованной турецкой  армии,  которая
по самым оптимистическим подсчетам насчитывает на сегодняшний день не  более
120 тысяч голодных, перепуганных солдат?
     Не смешно, господа! Нужно быть страусом, чтобы не видеть  нависшую  над
всей просвещенной Европой опасность. Промедление  подобно  смерти.  Если  мы
будем, сложа руки, сидеть и смотреть, как скифские орды... "


     Фандорин откинул с плеча плащ, и  в  его  правой  руке  тускло  блеснул
вороненой сталью маленький красивый  револьвер.  В  ту  же  секунду  Мизинов
щелкнул  пальцами,  в  кабинет  вошли  двое   жандармов   и   наставили   на
корреспондента карабины.
     - Это что за балаган?! - гаркнул Соболев. - Какой еще  "салям-алейкум"?
Какой еще "эфенди"?
     Варя оглянулась на Шарля. Тот стоял у стены, скрестив руки на груди,  и
смотрел на титулярного советника с недоверчиво-насмешливой улыбкой.
     -  Эраст  Петрович!  -  пролепетала  Варя.  -  Но  ведь  вы  ездили  за
Маклафлином!
     - Варвара Андреевна, я ездил в Англию, однако вовсе не за  Маклафлином.
Мне б-было ясно, что его там нет и быть не может.
     - Но вы  ни  словом  не  возразили,  когда  его  величество...  -  Варя
осеклась, чуть не выболтав государственный секрет.
     - Мои д-доводы были бы голословны. А  в  Европу  наведаться  все  равно
следовало.
     - И что же вы там обнаружили?
     - Как и следовало ожидать, происки английского кабинета не при чем. Это
первое. Да, в Лондоне нас не  любят.  Да,  готовятся  к  большой  войне.  Но
убивать  гонцов  и  устраивать  диверсии  -  это  уж  слишком.  Противоречит
британскому спортивному духу. То же мне сказал и граф Шувалов.
     П-побывал в редакции  "Дейли  пост",  убедился  в  полной  невиновности
Маклафлина. Это второе. Д-друзья  и  коллеги  отзываются  о  Шеймасе  как  о
человеке прямом и бесхитростном, отрицательно  настроенном  по  отношению  к
британской политике и,  более  того,  чуть  ли  не  связанном  с  ирландским
национальным  движением.  Агент  коварного  Дизраэли  из   него   никак   не
вырисовывается.
     На обратном пути - все равно уж по д-дороге - я заехал в Париж, где  на
некоторое время задержался. Заглянул в редакцию "Ревю паризьен"...
     Д'Эвре шевельнулся, и жандармы  вскинули  карабины,  готовые  стрелять.
Журналист выразительно покачал головой  и  спрятал  руки  назад,  под  фалды
дорожного сюртука.
     - Тут-то и выяснилось, -  как  ни  в  чем  не  бывало  продолжил  Эраст
Петрович, - что прославленного Шарля д'Эвре в  родной  редакции  никогда  не
видели. Это третье. Он присылал свои блестящие статьи, очерки и фельетоны по
почте или телеграфом.
     - Ну и что с того? - возмутился Соболев. - Шарль не  паркетный  шаркун,
он искатель приключений.
     - И даже в б-большей степени, чем предполагает ваше превосходительство.
Я порылся  в  подшивках  "Ревю  паризьен",  и  выяснились  очень  любопытные
совпадения. Первые публикации господина д'Эвре присланы из  Болгарии  десять
лет назад - как  раз  в  ту  пору  в  Дунайском  вилайете  губернаторствовал
Мидхат-паша, при котором состоял секретарем молодой чиновник Анвар.  В  1868
году д'Эвре присылает из Константинополя ряд блестящих  зарисовок  о  нравах
султанского двора. Это период первого взлета Мидхат-паши, когда он приглашен
в  столицу  руководить  Государственным  Советом.  Год  спустя   реформатора
отправляют  в  почетную  ссылку,  в  далекое  Междуречье,  и   бойкое   перо
талантливого журналиста, как зачарованное перемещается из Константинополя  в
Багдад. Три года (а именно столько губернаторствовал  в  Ираке  Мидхат-паша)
д'Эвре пишет о раскопках ассирийских  городов,  арабских  шейхах  и  Суэцком
канале.
     -  Подтасовка!  -  сердито  прервал  говорившего   Соболев.   -   Шарль
путешествовал по всему Востоку. Он писал и из других  мест,  которые  вы  не
упоминаете, потому что они выбиваются  из  вашей  гипотезы.  В  73-ем  году,
например, он был со мной в Хиве. Вместе умирали от жажды,  вместе  плавились
от зноя. И никакого Мидхата там не было, господин следователь!
     - А откуда он приехал в Среднюю Азию? - спросил генерала Фандорин.
     - Кажется, из Ирана.
     - Полагаю, что не из Ирана, а  из  Ирака.  В  конце  1873  года  газета
печатает его лиричные этюды об Элладе. Почему вдруг об Элладе? Да потому что
патрона нашего Анвара-эфенди в  это  время  переводят  в  Салоники.  Кстати,
Варвара Андреевна, помните дивную новеллу про старые сапоги?
     Варя кивнула, глядя на Фандорина, как зачарованная. Тот явно нес  нечто
несусветное, но как уверенно, красиво, властно! И заикаться совсем перестал.
     - Там упомянуто кораблекрушение, произошедшее в Термаикосском заливе  в
ноябре 1873 года. Между прочим, на  берегу  этого  залива  расположен  город
Салоники. Из той же статьи я понял, что в 1867 году автор находился в Софии,
а в 1871 году - в Междуречье, ибо именно тогда арабские  кочевники  вырезали
британскую археологическую экспедицию  сэра  Эндрю  Уэйарда.  После  "Старых
сапог" я стал  подозревать  мсье  д'Эвре  уже  всерьез,  но  своими  ловкими
маневрами он не раз сбивал меня  с  толку...  А  теперь,  -  Фандорин  убрал
револьвер в карман и обернулся  к  Мизинову,  -  давайте  подсчитаем  ущерб,
нанесенный нам деятельностью господина Анвара. Мсье д'Эвре  присоединился  к
корпусу военных корреспондентов в конце июня прошлого года. Это  был  период
победоносного наступления  нашей  армии.  Дунай  преодолен,  турецкая  армия
деморализована, открыта дорога на Софию,  а  оттуда  и  на  Константинополь.
Отряд генерала Гурко  уже  захватил  Шипкинский  перевал,  ключ  к  Большому
балканскому хребту. По сути дела война нами уже выиграна. Но что  происходит
дальше? Из-за роковой путаницы с шифровкой наша  армия  занимает  никому  не
нужный Никополь, а тем временем корпус Осман-паши беспрепятственно входит  в
пустую Плевну, сорвав  нам  все  наступление.  Вспомним  обстоятельства  той
загадочной истории. Шифровальщик Яблоков совершает тяжкий проступок, оставив
на столе секретную  депешу.  Почему  Яблоков  это  сделал?  Потому  что  его
потрясла весть о неожиданном приезде невесты, госпожи Суворовой.
     Все  взглянули  на  Варю,  и  она  почувствовала  себя   чем-то   вроде
вещественного доказательства.
     - А кто сообщил Яблокову о приезда  невесты?  Журналист  д'Эвре.  Когда
обезумевший  от  радости  шифровальщик  умчался   прочь,   достаточно   было
переписать шифровку, заменив в ней "Плевну"  на  "Никополь".  Наш  армейский
шифр, мягко говоря, несложен. О предстоящем  маневре  русской  армии  д'Эвре
знал, потому что при нем я рассказал вам, Михаил Дмитриевич, об  Осман-паше.
Припоминаете кашу первую встречу?
     - Соболев угрюмо кивнул.
     - Далее вспомним историю с мифическим Али-беем, у которого д'Эвре якобы
брал интервью. Это "интервью" обошлось нам в две  тысячи  убитых,  и  теперь
русская армия застряла под Плевной уже всерьез и надолго. Рискованный трюк -
Анвар неминуемо навлекал на себя подозрение, но у него не было выхода.  Ведь
в конце концов русские просто могли оставить против Османа заслон, а главные
силы двинуть дальше на юг. Однако разгром первого  штурма  создал  у  нашего
командования преувеличенное  представление  об  опасности  Плевны,  и  армия
развернулась против маленького болгарского городишки всей своей мощью.
     - Погодите, Эраст Петрович, но ведь Али-беи действительно  существовал!
- встрепенулась Варя. - Его видели в Плевне наши лазутчики!
     - К этому мы вернемся чуть  позже.  А  сейчас  вспомним  обстоятельства
второй  Плевны,  вина  за  которую  была  возложена  нами  на  предательство
румынского полковника Лукана, выдавшего  туркам  нашу  диспозицию.  Вы  были
правы, Лаврентий Аркадьевич, J из записной книжки Лукана - это  "журналист",
да только не Маклафлин, а д'Эвре. Румынского фата он завербовал  без  особых
трудностей - карточные долги и непомерные амбиции сделали полковника  легкой
добычей. А в Букареште д'Эвре ловко воспользовался госпожой Суворовой, чтобы
избавится от  агента,  утратившего  свою  ценность  и,  наоборот,  начавшего
представлять опасность. Кроме  того,  я  допускаю,  что  у  Анвара  возникла
потребность повидаться с Осман-пашой. Изгнание из  армии  -  временное  и  с
заранее  запланированной  реабилитацией  -  давало  ему  такую  возможность.
Французский корреспондент отсутствовал месяц. И как раз в этот  период  наша
разведка донесла, что у турецкого командующего имеется таинственный советник
Али-беи.  Этот  самый  Али-беи  нарочно  помелькал  в  людных  местах  своей
приметной бородой. Должно быть, вы здорово  потешались  над  нами,  господин
шпион.
     Д'Эвре не ответил. Он смотрел на титулярного советника  внимательно  и,
казалось, чего-то ждал.
     - Появление в Плевне Али-бея  понадобилось  для  того,  чтобы  снять  с
журналиста д'Эвре подозрение за  то  злополучное  интервью.  Впрочем,  я  не
сомневаюсь, что  Анвар  провел  этот  месяц