Турция  как  раз
расположена на перекрестке Запада и Востока, у этой  страны  могло  бы  быть
великое будущее.
     - Давайте без лекций,  -  оборвала  его  рассуждения  Варя.  -  Что  вы
намерены делать?
     - Как что? - удивился Анвар. -  Натурально,  ждать  половины  восьмого.
Первоначальный план сорвался, но анатолийские стрелки  все  равно  прибудут.
Начнется бой Если одолеют наши гвардейцы - а у них и численное преимущество,
и выучка, и фактор внезапности - я спасен. Если же соболевцы удержатся... Но
не будем загадывать. Кстати. - Он серьезно посмотрел Варе в глаза.
     - Я знаю вашу решительность, но не вздумайте предупреждать ваших друзей
о нападении. Едва вы откроете рот,  чтобы  крикнуть,  как  я  буду  вынужден
засунуть вам кляп. Я сделаю это, несмотря на уважение и симпатию, которые  к
вам испытываю.
     С этими словами он развязал галстук,  сделал  из  него  плотный  ком  и
положил в карман.
     - Даме кляп? - усмехнулась Варя. - Французом вы мне нравились больше.
     - Уверяю вас, французский шпион поступил бы на моем месте точно так же,
если б от его действий зависело столь многое. Я привык не жалеть собственной
жизни, много раз ставил ее на кон в интересах дела. И это дает мне право  не
жалеть жизни других. Тут, мадемуазель  Барбара,  игра  на  равных.  Жестокая
игра, но жизнь вообще  жестокая  штука.  Вы  полагаете,  мне  было  не  жаль
смельчака Зурова или добряка Маклафлина? Еще  как  жаль,  но  есть  ценности
поважнее сантиментов.
     - Что же это за ценности такие? - воскликнула Варя.
     - Об®ясните мне, господин интриган, из каких  это  высоких  идей  можно
убить человека, который относится к тебе как к другу?
     - Отличная тема для  беседы.  -  Анвар  пододвинул  стул.  -  Садитесь,
мадемуазель Барбара, нам нужно  скоротать  время.  И  не  смотрите  на  меня
волком. Я не чудовище, я всего лишь враг вашей страны.  Не  хочу,  чтобы  вы
считали меня бездушным монстром, каковым  изобразил  меня  сверх®естественно
проницательный  мсье  Фандорин.   Вот   кого   надо   было   заблаговременно
обезвредить... Да, я убийца. Но мы все  тут  убийцы  -  и  ваш  Фандорин,  и
покойный Зуров, и Мизинов. А Соболев
     - тот суперубийца, он просто купается в крови. В наших мужских  забавах
возможны  только  две  роли:  убийца  или  убитый.   Не   стройте   иллюзий,
мадемуазель, все мы живем в джунглях.  Постарайтесь  отнестись  ко  мне  без
предубеждения, забыть о том, что вы русская, а я турок.
     Я - человек, выбравший в жизни очень трудный путь. К тому же,  человек,
которому вы небезразличны. Я даже немножко влюблен в вас.
     Варя нахмурилась, покоробленная словом "немножко":
     - Премного благодарна.
     - Ну вот, я нескладно выразился, - развел руками Анвар.  -  Я  не  могу
разрешить себе влюбиться всерьез, это было  бы  непозволительной  и  опасной
роскошью. И не будем об этом. Лучше давайте я отвечу на ваш вопрос. Обмануть
или убить друга - тяжкое испытание, но иногда приходится переступать и через
это. Мне  доводилось...  -  Он  нервно  дернул  углом  рта.  -  Однако  если
подчиняешь  всего  себя  великой  цели,  то  приходится  жертвовать  личными
привязанностями. Да что далеко ходить  за  примерами!  Уверен,  что,  будучи
девицей передовой, вы с горячим одобрением относитесь к революционным идеям.
Ведь так? Я смотрю, у вас в России революционеры уже начали постреливать.  А
скоро  начнется  настоящая  тайная  война  -  уж   поверьте   профессионалу.
Идеалистически настроенные юноши и девушки станут взрывать дворцы, поезда  и
кареты. А там, кроме реакционера-министра или злодея-губернатора,  неминуемо
окажутся неповинные люди - родственники,  помощники,  слуги.  Но  ради  идеи
ничего, можно. Дайте срок. Будут ваши идеалисты и вкрадываться в доверие,  и
шпионить, и обманывать, и убивать отступников - и все из-за идеи.
     - А в чем ваша-то идея? - резко спросила Варя.
     - Извольте, расскажу. - Анвар  оперся  локтем  о  стеллаж,  на  котором
лежали мешки с деньгами. - Я вижу спасение не в  революции,  а  в  эволюции.
Только эволюцию следует выводить на верное направление, ей  нужно  помогать.
Наш девятнадцатый век решает судьбу человечества, в этом я глубоко  убежден.
Надо помочь силам разума и терпимости  взять  верх,  иначе  Землю  в  скором
будущем ждут тяжкие и ненужные потрясения.
     -  И  где  же  обитают  разум  и  терпимость?   Во   владениях   вашего
Абдул-Гамида?
     - Нет, конечно. Я имею в виду те страны, где человек  понемногу  учится
уважать себя и других, побеждать  не  дубиной,  а  убеждением,  поддерживать
слабых,   терпеть   инакомыслящих.   Ах,   какие   многообещающие   процессы
разворачиваются на западе Европы и в североамериканских Соединенных  Штатах!
Разумеется, я  далек  от  идеализации.  И  у  них  там  много  грязи,  много
преступлений, много глупости. Но общий курс верный. Нужно, чтобы  мир  пошел
именно по этому пути, иначе человечество утонет в пучине  хаоса  и  тирании.
Светлое  пятно  на  карте  планеты  пока  еще  очень  мало,  но  оно  быстро
расширяется. Надо только уберечь  его  от  натиска  тьмы.  Идет  грандиозная
шахматная партия, и в ней я играю за белых.
     - А Россия, стало быть, за черных?
     - Да. Ваша огромная держава сегодня представляет главную опасность  для
цивилизации.  Своими  просторами,   своим   многочисленным,   невежественным
населением, своей неповоротливой и агрессивной  государственной  машиной.  Я
давно присматриваюсь к России, я выучил язык, я много путешествовал, я читал
исторические труды, я изучал  ваш  государственный  механизм,  знакомился  с
вашими вождями. Вы только послушайте душку Мишеля,  который  метит  в  новые
Бонапарты! Миссия русского народа - взятие Царьграда и  об®единение  славян?
Ради чего? Ради того, чтобы  Романовы  снова  диктовали  свою  волю  Европе?
Кошмарная перспектива! Вам неприятно это слышать,  мадемуазель  Барбара,  но
Россия таит в себе страшную угрозу для  цивилизации.  В  ней  бродят  дикие,
разрушительные силы, которые рано или поздно вырвутся наружу, и  тогда  миру
не поздоровится. Это нестабильная, нелепая страна, впитавшая все  худшее  от
Запада и от Востока. Россию необходимо  поставить  на  место,  укоротить  ей
руки. Это пойдет вам же на  пользу,  а  Европе  даст  возможность  и  дальше
развиваться в нужном направлении. Знаете, мадемуазель Барбара, -  тут  голос
Анвара неожиданно дрогнул, - я очень люблю мою несчастную Турцию. Это страна
великих  упущенных  возможностей.  Но  я  сознательно   готов   пожертвовать
османским государством, только бы отвести от  человечества  русскую  угрозу.
Если уж говорить о  шахматах,  известно  ли  вам,  что  такое  гамбит?  Нет?
Поитальянски gambette значит "подножка".  Dare  il  gambetto  -  "подставить
подножку". Гамбитом называется начало шахматной партии, в котором противнику
жертвуют  фигуру  ради  достижения  стратегического  преимущества.   Я   сам
разработал рисунок этой шахматной партии  и  в  самом  ее  начале  подставил
России соблазнительную фигуру - жирную, аппетитную, слабую Турцию. Османская
империя погибнет,  но  царь  Александр  игры  не  выиграет.  Впрочем,  война
сложилась так удачно, что, может быть, и для Турции еще не все  потеряно.  У
нее остается Мидхат-паша. Это замечательный человек, мадемуазель Барбара,  я
нарочно на время вывел его из игры, но теперь я его верну... Если,  конечно,
у меня будет такая возможность. Мидхат-паша вернется в Стамбул незапятнанным
и возьмет власть в свои руки. Может быть, тогда  и  Турция  переместится  из
зоны тьмы в зону света.
     Из-за двери донесся голос Мизинова:
     - Господин Анвар,  к  чему  тянуть  время?  Это  же  просто  малодушие!
Выходите, я обещаю вам статус военнопленного.
     - И виселицу за Казанзаки и Зурова? - прошептал Анвар.
     Варя набрала полную грудь воздуха, но турок  был  начеку  -  достал  из
кармана кляп и выразительно покачал головой. Потом крикнул:
     - Мне надо подумать, мсье генерал! Я отвечу вам в половине восьмого!
     После этого он надолго замолчал. Метался по  хранилищу,  несколько  раз
смотрел на часы.
     - Только бы выбраться отсюда!  -  наконец,  пробормотал  этот  странный
человек, ударив кулаком по чугунной полке. -  Без  меня  Абдул-Гамид  сожрет
благородного Мидхата!
     Виновато взглянул на Варю ясными голубыми глазами, пояснил:
     - Простите, мадемуазель Барбара, я нервничаю. Моя жизнь значит  в  этой
партии не так уж мало. Моя жизнь - это тоже фигура, но я ценю ее  выше,  чем
Османскую империю. Скажем так: империя - это слон, а я - это  ферзь.  Однако
ради победы можно пожертвовать и ферзем... Во всяком случае, партию я уже не
проиграл, ничья-то обеспечена! - Он возбужденно рассмеялся.  -  Мне  удалось
продержать вашу армию под Плевной гораздо дольше, чем я надеялся. Вы попусту
растратили силы и время. Англия успела подготовиться к конфронтации, Австрия
перестала трусить. Если даже второго этапа войны не будет, Россия все  равно
останется с  носом.  Двадцать  лет  она  приходила  в  себя  после  Крымской
кампании, еще двадцать лет она будет зализывать раны нынешней войны.  И  это
сейчас, в конце девятнадцатого столетия, когда каждый год значит так  много.
За двадцать лет Европа уйдет далеко вперед. России же отныне уготована  роль
второстепенной  державы.  Ее  раз®ест  язва  коррупции  и   нигилизма,   она
перестанет представлять угрозу для прогресса.
     Тут Варино терпение лопнуло.
     - Да кто вы такой, чтобы судить, кто несет  цивилизации  благо,  а  кто
гибель?! Государственный механизм он  изучал,  с  вождями  знакомился!  А  с
графом Толстым, с  Федором  Михайловичем  Достоевским  вы  познакомились?  А
русскую литературу вы читали? Что, времени не хватило? Дважды два это всегда
четыре, а трижды три всегда девять, да? Две параллельные прямые  никогда  не
пересекаются?  Это  у  вашего  Эвклида  они  не  пересекаются,  а  у  нашего
Лобачевского пересеклись!
     - Я не понимаю вашей метафоры, -  пожал  плечами  Анвар.  -  А  русскую
литературу, конечно, читал.  Хорошая  литература,  не  хуже  английской  или
французской. Но литература - игрушка, в нормальной стране она не может иметь
важного значения. Я ведь и  сам  в  некотором  роде  литератор.  Надо  делом
заниматься, а не сочинять душещипательные сказки. Вон  в  Швейцарии  великой
литературы нет, а жизнь там не в пример достойнее, чем  в  вашей  России.  Я
провел в Швейцарии почти все детство и отрочество, и можете мне поверить...
     Он не договорил - издали раздался треск стрельбы.
     - Началось! Ударили раньше времени!
     Анвар припал ухом к двери, глаза его лихорадочно заблестели.
     - Проклятье, и как назло в этом чертовом хранилище ни одного окна!
     Варя тщетно пыталась унять неистово  бьющееся  сердце.  Гром  выстрелов
приближался. Она услышала,  как  Соболев  отдает  какие-то  команды,  но  не
разобрала слов. Где-то закричали "алла!", ударил залп.
     Вертя барабан револьвера, Анвар бормотал:
     - Я мог бы сделать вылазку, но осталось только три патрона...  Ненавижу
бездействие!
     Он встрепенулся - выстрелы звучали в самом здании.
     - Если наши победят, я отправлю вас в Адрианополь, -  быстро  заговорил
Анвар. - Теперь, видимо, война закончится. Второго этапа не будет. Жаль.  Не
все получается, как планируешь. Может быть, мы с вами еще увидимся.  Сейчас,
конечно, вы меня ненавидите, но пройдет время, и вы поймете мою правоту.
     - Я не испытываю к вам ненависти, - сказала Варя. - Просто мне  горько,
что  такой  талантливый  человек,  как  вы,  занимается  всякой  грязью.   Я
вспоминаю, как Мизинов читал историю вашей жизни...
     - В самом деле? - рассеянно перебил Анвар, прислушиваясь к перестрелке.
     - Да. Сколько интриг, сколько смертей! Тот черкес, который перед казнью
пел арии, ведь был вашим другом? Им вы тоже пожертвовали?
     - Я не люблю вспоминать эту историю, - строго произнес  он.  -  Знаете,
кто я? Я - акушер, я помогаю младенцу появиться на свет, и руки  у  меня  по
локоть в крови и слизи...
     Залп грянул совсем близко.
     - Сейчас я открою дверь, - сказал  Анвар,  взводя  курок,  -  и  помогу
своим. Вы  оставайтесь  здесь  и  ради  Бога  не  высовывайтесь.  Скоро  все
закончится.
     Он потянул засов и вдруг замер - в банке больше не стреляли.  Слышалась
речь, но непонятно какая, русская или турецкая. Варя затаила дыхание.
     - Я тебе  харю  сворочу!  В  уголочке  отсиживался,  мать-мать-мать!  -
рявкнул унтерский бас,  и  от  этого  сладостно-родного  голоса  внутри  все
запело.
     Выстояли! Отбились!
     Выстрелы  откатывались  все  дальше  и  дальше,   отчетливо   донеслось
протяжное "ура!"
     Анвар стоял, закрыв глаза. Его лицо было спокойным и  печальным.  Когда
стрельба совсем прекратилась, он отодвинул засов и приоткрыл дверь.
     - Все, мадемуазель Барбара. Ваше заточение окончено. Выходите.
     - А вы? - прошептала Варя.
     - Ферзь пожертвован без особой выгоды. Жаль. В остальном все остается в
силе. Ступайте и желаю вам счастья.
     - Нет! - увернулась она от его руки. - Я вас тут не оставлю.  Сдайтесь,
я буду свидетельствовать на суде в вашу пользу.
     - Чтобы мне зашили горло,  а  потом  все-таки  повесили?  -  усмехнулся
Анвар. - Нет уж, благодарю покорно. Больше всего на свете не терплю две вещи
- унижение и капитуляцию. Прощайте, мне надо побыть одному.
     Он все-таки ухватил Варю за рукав и, слегка  подтолкнув,  спровадил  за
дверь. Стальная створка тут же захлопнулась.
     Варя увидела перед собой бледного Фандорина, а у  выбитого  окна  стоял
генерал Мизинов и покрикивал на жандармов, подметавших  стеклянные  осколки.
Снаружи уже рассвело.
     - Где Мишель? - испуганно спросила Варя. - Убит? Ранен?
     - Жив и здоров, - ответил Эраст Петрович, внимательно ее  оглядывая.  -
Он в своей стихии -  преследует  неприятеля.  А  бедного  Перепелкина  снова
ранили - ятаганом  полуха  отхватили.  Видно,  опять  орден  получит.  И  за
прапорщика Гриднева не беспокойтесь, он тоже жив.
     - Я знаю, - сказала она, и Фандорин чуть прищурился.
     Подошел Мизинов, пожаловался:
     - Еще одна дырка в шинели. Ну и денек. Выпустил? Отлично! Теперь  можно
и динамитом.
     Он осторожно приблизился к двери в хранилище, провел рукой по стали.
     - Пожалуй, двух шашек в самый раз хватит. Или много? Хорошо бы мерзавца
живьем взять.
     Из-за  двери  хранилища  донеслось  беззаботное  и  весьма   мелодичное
насвистывание.
     - Он еще свистит! - возмутился Мизинов. -  Каков,  а?  Ну,  ты  у  меня
сейчас досвистишься. Новгородцев! Пошлите в саперный взвод за динамитом!
     - Д-динамит не понадобится, - тихо сказал Эраст Петрович, прислушиваясь
к свисту.
     - Вы снова заикаетесь, - сообщила ему Варя. - Это значит, все позади?
     Грохоча сапогами вошел Соболев  в  распахнутой  белой  шинели  с  алыми
отворотами.
     - Отступили! - охрипшим после боя голосом об®явил он. - Потери ужасные,
но ничего, скоро должен эшелон подойти. Кто это так славно  выводит?  Это  ж
"Лючия де  Ламермур",  обожаю!  -  и  генерал  принялся  подпевать  приятным
сипловатым баритоном.

     Del ciel clemente un riso,
     la vita a noi sara!

     - прочувствованно допел он последнюю строфу, и тут за  дверью  раздался
выстрел.



     Эпилог

     "Московские губернские ведомости",
     19 февраля (3 марта) 1878 г.

     МИР ПОДПИСАН!
     "Сегодня,  в  светлую  годовщину  Высочайшего   милосердия,   явленного
крестьянству 17 лет назад, в летопись царствования Царя-Освободителя вписана
новая светлая  страница.  Русские  и  турецкие  уполномоченные  подписали  в
Сан-Стефано мир, завершивший  славную  войну  за  освобождение  христианских
народов от турецкого владычества. По условиям  трактата,  Румыния  и  Сербия
обретают полную независимость, образуется обширное Болгарское  княжество,  а
Россия получает в  компенсацию  военных  затрат  1  миллиард  410  миллионов
рублей, причем основная часть  этой  суммы  будет  внесена  территориальными
уступками, в число которых входят Бессарабия и Добруджа,  а  также  Ардаган,
Каре, Батум, Баязет... "


     - Ну вот, мир и подписан, причем очень хороший. А вы каркали,  господин
пессимист, - сказала Варя, и опять не о том, о чем хотела.
     С   Петей   титулярный   советник   уже   попрощался,    и    вчерашний
подследственный, а ныне вольный человек Петр  Яблоков  поднялся  в  вагон  -
осваивать купе и раскладывать вещи. По случаю победоносного окончания  войны
вышли Пете и полное помилование, и даже медаль за ревностную службу.
     Уехать можно было еще две недели назад, да и Петя торопил, но Варя  все
тянула, ждала непонятно чего.
     Жалко, с Соболевым рассталась плохо, обиделся Соболев. Ну да бог с ним.
Такого героя быстро кто-нибудь утешит.
     И вот пришел день, когда нужно было прощаться с Эрастом  Петровичем.  С
утра Варя была на нервах, закатила бедному Пете истерику из-за  потерявшейся
брошки, потом расплакалась.
     Фандорин оставался в Сан-Стефано - с подписанием  мира  дипломатическая
возня отнюдь не заканчивалась. На станцию он пришел прямо с какого-то приема
- во фраке, цилиндре, белом шелковом галстуке. Подарил Варе  букет  пармских
фиалок, повздыхал, попереминался с ноги на ногу, но красноречием сегодня  не
блистал.
     - Мир ч-чересчур хороший, - ответил он. - Европа его не признает. Анвар
отлично п-провел свой гамбит, а я проиграл. Мне дали орден, а  надо  бы  под
суд.
     -  Как  вы  к  себе  несправедливы!  Ужасно  несправедливы!  -   горячо
заговорила Варя, боясь, что выступят слезы. -  За  что  вы  все  время  себя
казните? Если бы не вы, я не знаю, что бы со всеми нами было...
     -  Примерно  то  же  мне  сказал  Лаврентий  Аркадьевич,  -  усмехнулся
Фандорин. - И п-пообещал любую награду, какая в его власти.
     Варя обрадовалась:
     - Правда?! Ну слава Богу! И чего же вы пожелали?
     - Чтобы меня  отправили  служить  куда-нибудь  за  т-тридевять  земель,
подальше от всего этого. - Он неопределенно махнул рукой.
     - Глупости какие! И что Мизинов?
     - Разозлился. Но слово есть слово. К-кончатся переговоры,  и  поеду  из
Константинополя в Порт-Саид, а оттуда пароходом в  Японию.  Назначен  вторым
секретарем посольства в Токио. Дальше уж не б-бывает.
     - В Японию... - Слезы все-таки брызнули, и  Варя  яростно  смахнула  их
перчаткой.
     Зазвенел колокол, паровоз дал гудок. Из окна вагона высунулся Петя:
     - Варенька, пора. Сейчас отбываем.
     Эраст Петрович замялся, опустил глаза.
     - Д-до свидания, Варвара Андреевна. Был очень рад... - И не договорил.
     Варя порывисто схватила его за руку, часто-часто заморгала, сбрасывая с
ресниц слезинки.
     - Эраст... - внезапно вырвалось у нее, но  слова  застряли,  так  и  не
выплеснулись.
     Фандорин дернул подбородком и ничего не сказал.
     Лязгнули колеса, вагон качнулся.
     - Варя! Меня увозят без тебя! - отчаянно крикнул Петя. - Скорей!
     Она оглянулась, еще секунду помешкала и  вскочила  на  поплывшую  вдоль
перрона ступеньку.
     -... и первым делом горячую ванну. А потом  в  Филипповскую  и  пастилы
абрикосовой, которую ты так любишь. И в книжную лавку за новинками, а  потом
в университет. Представляешь, сколько будет расспросов, сколько...
     Варя стояла у окна и кивала в такт  счастливому  Петиному  лепету.  Все
хотела насмотреться на черную фигуру, что осталась на платформе,  но  фигура
вела себя странно, расплывалась. Или с глазами что-то было не так?


     "Таймс" (Лондон),
     10 марта (26 февраля) 1878 г.
     Правительство ее величества говорит "нет"
     "Сегодня лорд Дерби заявил, что британское правительство,  поддержанное
правительствами большинства европейских  стран,  категорически  отказывается
признавать  грабительские  условия  мира,  навязанные   Турции   непомерными
аппетитами царя Александра. Сан-Стефанский  трактат  противор