а кивнуть, а наутро его в
лагере уже не было. Денщик Трифон сказал: "Уехали. Через месяц заходите".
     Но месяц прошел, а титулярного советника все  не  было.  Видимо,  найти
Маклафлина в Англии оказалось не так-то просто.
     Не то чтобы Варя скучала - наоборот. Как снялись с плевненского лагеря,
жизнь  стала  увлекательной.  Что  ни  день  -   переезды,   новые   города,
умопомрачительные горные пейзажи и бесконечные торжества по поводу  чуть  ли
не ежедневных викторий. Штаб верховного  переехал  сначала  в  Казанлык,  за
Балканский хребет, потом еще южнее, в Германлы. Тут  и  зимы-то  никакой  не
было. Деревья стояли зеленые, снег виднелся только на вершинах дальних гор.
     Без Фандорина заняться  было  нечем.  Варя  по-прежнему  числилась  при
штабе, исправно получила жалованье и за декабрь, и за январь, плюс походные,
плюс наградные к Рождеству. Денег накопилось изрядно, а тратить не  на  что.
Хотела раз в Софии купить очаровательный медный светильник  (ну  точь-в-точь
лампа Аладдина) - какое там. Эвре и Гриднев сцепились чуть не до драки - кто
преподнесет Варе безделушку. Пришлось уступить.
     Да,  о  Гридневе.  Восемнадцатилетнего  прапорщика  к  Варе   приставил
Соболев. Герой Плевны и Шейнова был денно и нощно занят ратными трудами,  но
про  Варю  не  забывал.  Когда  удавалось  вырваться  в   штаб,   непременно
заглядывал, присылал гигантские букеты, приглашал на  праздники  (Новый  Год
вот дважды  встречали  -  по  западному  стилю  и  по-русски).  Но  и  этого
настырному Мишелю было мало. Откомандировал в Варино распоряжение одного  из
своих ординарцев - "для помощи в дороге и защиты". Прапорщик сначала дулся и
смотрел на начальство в юбке волчонком, но  довольно  быстро  приручился  и,
кажется, даже проникся романтическими чувствами. Смешно, но лестно.  Гриднев
был некрасив (красивого стратег Соболев не прислал бы), но мил и  по-щенячьи
пылок.  Рядом  с  ним  двадцатидвухлетняя  Варя  чувствовала  себя  женщиной
взрослой и бывалой.
     Положение у нее было довольно странное. В  штабе  ее,  судя  по  всему,
считали Соболевской любовницей. Поскольку отношение к Белому  Генералу  было
восторженно-всепрощающее,  никто  Варю   не   осуждал.   Напротив,   частица
Соболевского сияния как  бы  распространялась  и  на  нее.  Пожалуй,  многие
офицеры даже возмутились бы, узнав, что  она  смеет  отказывать  преславному
Ахиллесу во взаимности и хранит верность какому-то жалкому шифровальщику.
     С Петей, по правде говоря, складывалось не очень. Нет, он не  ревновал,
сцен не устраивал. Однако после  несостоявшегося  самоубийства  Варе  с  ним
стало трудно. Во-первых, она его  почти  не  видела  -  Петя  "смывал  вину"
трудом, поскольку смыть вину кровью в шифровальном отделе  было  невозможно.
Дежурил по две смены подряд, спал там  же,  на  складной  койке,  в  клуб  к
журналистам не ходил,  участия  в  пирушках  не  принимал.  И  Рождество,  и
сочельник пришлось отмечать без него. При  виде  Вари  его  лицо  загоралось
тихой, ласковой радостью. А говорил с  ней,  словно  с  иконой  Владимирской
Богоматери: и светлая она, и единственная  надежда,  и  без  нее  он  совсем
пропал бы.
     Жалко его было безумно. И в то же время все чаще  подступал  неприятный
вопрос: можно ли выходить замуж из жалости? Получалось, что нельзя.  Но  еще
немыслимей было бы сказать: "Знаешь, Петенька, я передумала и твоей женой не
стану". Это все равно что подранка добить. В общем, куда ни кинь, все клин.
     В кочевавшем  с  места  на  место  пресс-клубе  по-прежнему  собиралась
многочисленная компания, но уже не такая шумная, как в незабвенные зуровские
времена.  В  карты  играли  умеренно,  по-маленькой.  Шахматные   партии   с
исчезновением Маклафлина  вовсе  прекратились.  Об  ирландце  журналисты  не
поминали, во всяком случае при русских,  однако  двое  остальных  британских
корреспондентов были подвергнуты демонстративному бойкоту и бывать  в  клубе
перестали.
     Случались, конечно, и попойки, и скандалы.  Дважды  чуть  не  дошло  до
кровопролития, и оба раза, как на грех, из-за Вари.
     Сначала,  еще  в  Казанлыке,  один  заезжий   ад®ютантик,   не   вполне
разобравшийся в Барином статусе, неудачно  пошутил:  назвал  ее  "герцогиней
Мальборо", явно намекая на то,  что  "герцог  Мальборо"  -  Соболев.  Д'Эвре
потребовал от наглеца извинений, тот спьяну заартачился, и пошли стреляться.
Вари тогда в шатре не было, а то она, конечно, прекратила бы  этот  дурацкий
конфликт.  Но  ничего,  обошлось:  ад®ютантик  промазал,   д'Эвре   ответным
выстрелом сбил ему  с  головы  фуражку,  после  чего  обидчик  протрезвел  и
признал, свою неправоту.
     В другой раз к барьеру вызвали уже самого француза, и опять за шутку  -
но на сей раз, на взгляд Вари, довольно смешную. Это было  уже  после  того,
как ее повсюду стал сопровождать юный Гриднев.  Д'Эвре  опрометчиво  заметил
вслух,  что  "мадемуазель  Барбара"  теперь  похожа  на  Анну  Иоанновну   с
арапчонком,  после  чего  прапорщик,  не  устрашившись   грозной   репутации
корреспондента, потребовал от него немедленной сатисфакции. Поскольку  сцена
произошла в Варином присутствии, до пальбы не  дошло.  Гридневу  она  велела
помалкивать, а д'Эвре - взять  свои  слова  обратно.  Корреспондент  тут  же
покаялся,  признав,  что  сравнение  неудачно  и  monsieur   sous-lieutenant
{Господин младший лейтенант (фр.)} скорее напоминает Геркулеса, захватившего
керинейскую лань. На том и помирились.
     Временами Варе казалось, что д'Эвре бросает на нее взоры, которые можно
растолковать только в одном смысле, однако  внешне  француз  держался  сущим
Баярдом.  Как  и  другие  журналисты,  он  по  нескольку  дней  пропадал  на
передовой, и виделись они теперь реже, чем под Плевной. Но однажды произошел
у них наедине некий разговор,  который  Варя  впоследствии  восстановила  по
памяти и слово в слово записала в дневнике (после от®езда  Эраста  Петровича
почему-то потянуло писать дневник - должно быть, от безделья).
     Сидели в придорожной корчме, на горном перевале. Грелись у  огня,  пили
горячее вино, и журналиста немножко развезло с мороза.
     - Ах, мадемуазель Барбара, если бы я был  не  я,  -  горько  усмехнулся
д'Эвре, не ведая,  что  почти  дословно  повторяет  обожаемого  Варей  Пьера
Безухова. - Если бы я был в  ином  положении,  с  иным  характером,  с  иной
судьбой... - Он посмотрел на нее так, что сердце у Вари в  груди  запрыгало,
как через скакалку. - Я бы непременно посоперничал с блистательным  Мишелем.
Как, был бы у меня против него хоть один шанс?
     - Конечно, был  бы,  -  честно  ответила  Варя  и  спохватилась  -  это
прозвучало как приглашение к флирту. - Я хочу сказать,  что  у  вас,  Шарль,
было бы шансов не меньше и не больше, чем у  Михаила  Дмитриевича.  То  есть
никаких. Почти.
     А "почти" все-таки прибавила. О ненавистное, неистребимое, женское!
     Поскольку  д'Эвре  казался  расслабленным,  как  никогда,  Варя  задала
вопрос, давно ее интересовавший:
     - Шарль, а есть ли у вас семья?
     - Вас, конечно, на самом деле  интересует,  есть  ли  у  меня  жена?  -
улыбнулся журналист.
     Варя смутилась:
     - Ну, не только. Родители, братья, сестры...
     Собственно, зачем лицемерить, одернула себя она. Совершенно  нормальный
вопрос. И решительно добавила:
     - Про жену, конечно, тоже хотелось бы знать. Вот Соболев  не  скрывает,
что женат.
     - Увы, мадемуазель Барбара. Ни жены, ни невесты. Нет и никогда не было.
Не тот образ жизни. Интрижки, разумеется, случались - говорю вам об этом без
стеснения, потому что, вы женщина современная и  лишены  глупой  жеманности.
(Варя польщенно улыбнулась). А семья... Только отец, которого я горячо люблю
и по которому очень скучаю. Он сейчас во Франции. Когда-нибудь расскажу  вам
о нем. После войны, ладно? Это целая история.
     Итак, выходило, что все-таки неравнодушен, но соперничать  с  Соболевым
не желает. Верно, из гордости.
     Однако это обстоятельство не мешало  французу  поддерживать  с  Мишелем
дружеские отношения. Чаще всего д'Эвре пропадал именно  в  отряде  у  Белого
Генерала, благо тот постоянно находился в самом авангарде наступающей армии,
и корреспондентам там было чем поживиться.


     В полдень 8 января Соболев прислал за Варей трофейную карету с казачьим
конвоем - пригласил пожаловать в только что занятый Адрианополь.  На  мягком
кожаном сиденье лежала охапка оранжерейных роз. Собирая эту растительность в
букет, Митя Гриднев изорвал шипами новенькие перчатки и  очень  расстроился.
По дороге Варя его утешала, из озорства пообещала отдать свои (у  прапорщика
были маленькие, девичьи руки). Митя насупил белесые брови, обиженно  шмыгнул
носом и с полчаса дулся,  моргая  длинными,  пушистыми  ресницами.  Пожалуй,
ресницы - вот единственное, с чем заморышу повезло, думала Варя.  Такие  же,
как у Эраста Петровича, только светлые.  Далее  мысли  естественным  образом
переключились на неведомо где скитающегося Фандорина. Скорей бы уж приезжал!
С ним... Спокойней? Интересней? Так сразу и не определишь, но определенно  с
ним лучше.
     Доехали, когда уже смеркалось. Город притих, на улицах  ни  души,  лишь
звонко цокали копытами конные  раз®езды,  да  грохотала  подтягивавшаяся  по
шоссе артиллерия.
     Временный штаб находился в здании вокзала.  Еще  издали  Варя  услышала
бравурную музыку - духовой  оркестр  играл  "Славься".  Все  окна  в  новом,
европейского типа здании светились, на привокзальной площади горели  костры,
деловито дымились трубы походных кухонь. Больше всего Варю поразило то,  что
у  платформы  стоял  самый  что  ни  на  есть  обычный  пассажирский  поезд:
аккуратные вагончики, паровоз мирно попыхивает - словно и нет никакой войны.
     В зале ожидания,  разумеется,  праздновали.  Вокруг  наскоро  сдвинутых
разномастных столов с нехитрой снедью, но значительным  количеством  бутылок
пировали офицеры. Когда Варя с Гридневым вошли, все как раз  грянули  "ура",
подняв кружки и обернувшись к столу, за которым сидел  командир.  Знаменитый
белый китель генерала резко контрастировал с  черными  армейскими  и  серыми
казачьими мундирами. Кроме самого Соболева за почетным столом сидели старшие
военачальники (из них Варя знала только Перепелкина) и д'Эвре. Лица  у  всех
были веселые, раскрасневшиеся - кажется, праздновали уже давно.
     - Варвара Андреевна! - закричал Ахиллес,  вскакивая.  -  Счастлив,  что
сочли возможным! "Ура", господа, в честь единственной дамы!
     Все встали и заорали столь оглушительно, что Варя  испугалась.  Никогда
ее еще не приветствовали таким активным  образом.  Не  зря  ли  она  приняла
приглашение? Баронесса Врейская, начальница походного лазарета, с персоналом
которого квартировала Варя, предупреждала своих подопечных:
     - Mesdames, держитесь подальше от мужчин,  когда  те  разгорячены  боем
или, того пуще, победой. В них просыпается атавистическая дикость,  и  любой
мужчина, хоть бы даже выпускник Пажеского корпуса, на время  превращается  в
варвара. Дайте им побыть в мужской компании, поостыть,  и  тогда  они  снова
примут цивилизованный облик, станут контролируемы.
     Впрочем, ничего особенно  дикого  кроме  преувеличенной  галантности  и
чрезмерно громких голосов Варя в соседях по столу не заметила.  Посадили  ее
на самое почетное место - справа от  Соболева.  С  другой  стороны  оказался
д'Эвре.
     Выпив шампанского и немного успокоившись, она спросила:
     - Мишель, скажите, что это там за  поезд?  Я  уже  не  помню,  когда  в
последний раз видела, чтоб паровоз  стоял  на  рельсах,  а  не  валялся  под
откосом.
     - Так вы ничего не знаете! - вскричал  молодой  полковник,  сидевший  с
края  стола.  -  Война  закончилась!  Сегодня  из  Константинополя   прибыли
парламентеры! По железной дороге, как в мирное время!
     - И сколько их, парламентеров? - удивилась Варя. - Целый состав?
     - Нет, Варенька, - пояснил Соболев. -  Парламентеров  только  двое.  Но
турки так испугались падения Адрианополя, что, не желая  терять  ни  минуты,
просто  прицепили  штабной  вагон  к  обычному   поезду.   Без   пассажиров,
разумеется.
     - А где парламентеры?
     - Отправил в экипажах к великому князю. Дорога-то дальше взорвана.
     - Ах, сто лет не ездила по железной  дороге,  -  мечтательно  вздохнула
она. - Откинуться на мягкое сиденье, раскрыть книжку, попить горячего чаю...
За окном мелькают телеграфные столбы, колеса стучат...
     - Я бы вас прокатил, - сказал Соболев, -  да  жаль  маршрут  ограничен.
Отсюда только в Константинополь.
     - Господа, господа! - воскликнул д'Эвре. - Пгекасная  идея!  La  guerre
est en fait fini {Война фактически окончена (фр.)}, тугки не стгеляют! А  на
паговозе, между пгочим, тугецкий флаг! Не пгоехаться  ли  до  Сан-Стефано  и
обгатно?  Aller  et  retour  {Туда  и  обратно  (фр.)},  a,  Мишель?  -   Он
окончательно перешел на французский, все  более  распаляясь.  -  Мадемуазель
Барбара прокатится в мягком вагоне, я напишу шикарный  репортаж,  а  с  нами
с®ездит кто-нибудь  из  штабных  офицеров  и  посмотрит  на  турецкие  тылы.
Ей-богу, Мишель, пройдет как по маслу! До Сан-Стефано  и  обратно!  Им  и  в
голову не придет! А если и придет, стрелять все равно не посмеют  -  ведь  у
вас их парламентеры! Мишель, из Сан-Стефано  огни  Константинополя,  как  на
ладони! Там загородные виллы турецких везиров! Ах, какой шанс!
     - Безответственность и авантюризм, - отрезал подполковник Перепелкин. -
Надеюсь, Михаил Дмитриевич, у вас хватит благоразумия не соблазниться.
     Сухой, неприятный человек  Еремей  Перепелкин.  По  правде  говоря,  за
минувшие месяцы Варя успела проникнуться к нему живейшей неприязнью, хоть  и
принимала  на  веру  якобы  непревзойденные  деловые  качества  Соболевского
начальника штаба. Еще бы он не  усердствовал!  Шутка  ли  -  меньше  чем  за
полгода из капитанов в  подполковники  скакнул,  да  еще  "Георгия"  сорвал,
анненскую шашку за боевое ранение. И все благодаря Мишелю. А смотрит волком,
как будто Варя у него что-нибудь украла. Впрочем понятно -  ревнует,  хочет,
чтоб Ахиллес ему одному принадлежал. Как там, интересно, у  Еремея  Ионовича
по части казанзакинского греха? Однажды в разговоре  с  Соболевым  она  даже
позволила себе ехидный намек на эту тематику - Мишель так хохотал, что  даже
закашлялся.
     Однако на сей раз противный Перепелкин был абсолютно прав.  "Прекрасная
идея" Шарля показалась Варе сущей дикостью.  Впрочем,  у  пирующих  вздорный
прожект получил  полную  поддержку:  один  казачий  полковник  даже  хлопнул
француза по спине и назвал "отчаянной башкой".  Соболев  улыбался,  но  пока
молчал.
     - Пустите меня, Михаил  Дмитриевич,  -  попросил  бравый  кавалерийский
генерал (кажется, его фамилия была  Струков).  -  Посажу  по  вагонам  своих
казачков, прокатимся с ветерком. Глядишь,  еще  какого-нибудь  пашу  в  плен
захватим. А что, имеем право! Приказа о прекращении военных действий пока не
поступало.
     Соболев взглянул на Варю, и она заметила,  что  глаза  его  засветились
каким-то особенным блеском.
     - Э нет, Струков. Хватит с вас Адрианополя. - Ахиллес хищно улыбнулся и
повысил голос. - Слушайте мой приказ, господа! - В зале тут же  стало  очень
тихо. - Я переношу свой  командный  пункт  в  Сан-Стефано!  Третий  егерский
батальон посадить по вагонам. Пусть набьются, как селедки в бочку,  но  чтоб
все до одного влезли. В штабном вагоне поеду  сам.  Затем  поезд  немедленно
вернется в Адрианополь за подкреплениями и  будет  курсировать  по  маршруту
безостановочно. Завтра к полудню у  меня  будет  целый  полк.  Ваша  задача,
Струков, - прибыть туда же с кавалерией не позднее завтрашнего вечера.  Пока
же  мне  хватит  батальона.  По  разведывательным  донесениям,  боеспособных
турецких  войск  впереди  нет  -   только   султанская   гвардия   в   самом
Константинополе, а ее дело - охранять Абдул-Гамида.
     - Не турок надо опасаться, ваше превосходительство, - скрипучим голосом
сказал Перепелкин. - Турки вас, предположим, не тронут - выдохлись.  Но  вот
главнокомандующий по головке не погладит.
     - А это еще не факт, Еремей Ионович, - хитро прищурился Соболев. -  Все
знают, что Ак-паша сумасброд, на сие многое списать можно.  В  то  же  время
известие о  занятии  константинопольского  пригорода,  поступившее  в  самый
разгар переговоров, может оказаться его императорскому высочеству очень даже
кстати. Вслух выбранят, а  втихую  спасибо  скажут.  Уж  не  раз  бывало.  И
извольте-ка не дискутировать после отдания приказа.
     - Absolument! - восхищенно покачал головой д'Эвре. - Un tour de  genie,
Michel! {Безусловно! Гениальный ход, Мишель! (фр.)} Получается, что моя идея
была не самая пгек'асная. Гепогтаж будет лучше, чем я думал.
     Соболев поднялся, церемонно предложил Варе руку:
     - Не угодно ли взглянуть на огни Константинополя, Варвара Андреевна?
     Состав несся сквозь тьму быстро, Варя едва успевала  прочесть  названия
станций: Бабаэски, Люлебургаз, Чорлу. Станции как станции -  такие  же,  как
где-нибудь на Тамбовщине, только  не  желтые,  а  белые.  Огоньки,  стройные
силуэты кипарисов, один раз сквозь железное кружево  моста  блеснула  лунная
полоса реки.
     Вагон был удобный, с плюшевыми  диванами,  с  большим  столом  красного
дерева. Конвойцы и белая соболевская кобыла Гульнора расположились в  отсеке
для свиты. Оттуда то и дело  доносилось  ржание  -  Гульнора  все  не  могла
успокоиться после нервного процесса погрузки. В салоне  ехали  сам  генерал,
Варя, д'Эвре и несколько офицеров, в том числе и Митя Гриднев, мирно спавший
в  углу.  Офицеры  толпились  вокруг  Перепелкина,  отмечавшего   по   карте
продвижение поезда, и курили, корреспондент писал что-то в блокноте, а  Варя
с Соболевым стояли поодаль, у окна, и вели непростой разговор.
     -... Я думал, это любовь, - вполголоса исповедывался Мишель,  вроде  бы
глядя в черноту за окном, но Варя-то знала, что на самом деле он смотрит  на
ее отражение в стекле. - Впрочем, не стану вам врать. Про любовь  не  думал.
Моя главная страсть - честолюбие, все остальное потом. Так  уж  устроен.  Но
честолюбие не грех, если устремлено к  высокой  цели.  Я  верю  в  звезду  и
судьбу, Варвара Андреевна. Звезда у меня яркая, а судьба  особенная.  Это  я
сердцем чувствую. Еще когда юнкером был...
     - Вы  про  жену  начали  рассказывать,  -  мягко  вернула  его  Варя  к
интересному.
     - Ах да. Женился из честолюбия, каюсь. Ошибку совершил.  Из  честолюбия
можно под пули лезть, жениться - ни  в  коем  случае.  Ведь  как  сложилось?
Вернулся из Туркестана. Первые лучи славы, но все равно - выскочка, парвеню,
черная кость. Дед из нижних чинов выслужился. А тут княжна  Титова.  Род  от
Рюрика. Прямиком из гарнизона - да в высшее общество. Как не соблазниться?
     Соболев  говорил  отрывисто,  горько   и,   кажется,   искренне.   Варя
искренность оценила. И еще, конечно, догадывалась, к чему дело  идет.  Могла
бы вовремя остановить, увести разговор в сторону, но не хватило характера. А
у кого бы хватило?
     - Очень скоро я понял, что в высшем обществе мне делать нечего.  Климат
не для моего организма. Так и жили - я в походах, она  в  столице.  Кончится
война, потребую развода. Могу себе позволить, заслужил. И никто не осудит  -
как-никак герой. - Соболев лукаво улыбнулся. - Так что скажете, Варенька?
     - О чем? - с невинным видом спросила она. Проклятая  кокетливая  натура
так и пела. Вроде бы и ни к чему это признание, одни осложнения от  него,  а
все равно - праздник.
     - Разводиться мне или нет?
     - Это уж вы сами решайте. (Вот сейчас, сейчас скажет те самые слова).
     Соболев тяжко вздохнул и - головой в омут:
     -  Я  давно  на  вас  заглядываюсь.  Вы  умная,  искренняя,  смелая,  с
характером. Именно такая спутница мне нужна. С вами я стал бы  еще  сильнее.
Да и вы не пожалели