едного  климата  или  неплодородия.  Однако если
климат и  почва  мало-мальски  приличны, то  личное  хозяйничанье  владельца
всегда принесет  больше  дохода,  чем сдача в аренду колонам; даже хозяйство
через  посредство вилика дает больший результат  - при условии, конечно, что
вилик не  окажется  небрежным  и  алчным  рабом.  Вилик  - раб,  управляющий
имением.  Последнее  же, без всякого сомнения, случается по  вине самого  же
владельца.  Поэтому  надлежит остерегаться  поручать хозяйство такому  рабу;
если  же  такая  ошибка  допущена,  следует сместить негодного вилика  с его
должности. Однако в имениях отдаленных, которых  владелец не может  навещать
часто,  обработку всякого поля предпочтительнее  поручать свободным колонам,
чем  рабу-вилику;  это правило в особенности  относится  к полям,  засеянным
хлебом, которым колон может гораздо меньше принести вреда, чем виноградникам
или садовым насаждениям; рабы же и этим полям приносят величайший  вред: они
дают  за  деньги господский скот для  работы  на стороне, пасут  и рабочий и
остальной  скот плохо,  дурно пашут землю;  показывают  при  посеве  гораздо
больший против  настоящего расход  семян; они  не  заботятся  о  том,  чтобы
семена, брошенные в землю, дали богатый урожай; а свезя  его  на  гумно, они
даже уменьшают его количество во время молотьбы либо утайкой его части, либо
небрежной  работой. Ибо они и сами крадут зерно, и от других воров плохо его
оберегают. Наконец, при уборке  зерна в амбар они неправильно показывают его
количество в  счетной  записи.  Таким образом, как управляющий, так  и  рабы
мошенничают, а поле  приходит  в  негодное состояние.  Поэтому,  как  я  уже
сказал,  такое   имение,  которое  лишено  частого   присутствия  владельца,
необходимо сдавать в аренду.
     70. Филострат, V. Ар. VI 42. Кризис виноделия в конце I в.
     В то время император Домициан издал закон, которым строго был воспрещен
распространенный  обычай  оскопления  евнухов  и  виноделие; уже  посаженные
виноградники должны были быть уничтожены. Тогда Аполлоний прибыл  в  Ионию и
сказал: "Меня самого  эти законы  не затрагивают, ибо из всех людей я меньше
всего нуждаюсь в половых органах и в вине, но высочайший  господин не видит,
что,  щадя  людей,  он  кастрирует  землю".  Тогда  Иония  решилась  послать
посольство к  императору по  поводу запрещения виноделия и просила  отменить
закон, который вел к тому, чтоб земля  опустела,  а не обрабатывалась. Закон
этот,   вызванный  кризисом  сбыта  вина,   был  отменен  частично:   старые
виноградники остались, но закладывать новые было запрещено.
     71. Плиний, N. Н. XVIII 6
     Древние  считали нужным прежде всего соблюдать меру в землепользовании.
Они рассуждали,  что  выгоднее меньше засевать,  но лучше  пахать. Такого же
мнения был, я вижу, Вергилий. По  правде сказать, латифундии погубили Италию
и  начинают уже губить  и провинции. Шесть хозяев владели  половиной Африки,
когда их казнил принцепс Нерон.
     72. Варрон, г. г. 1 17, 2
     Все  поля  возделываются  либо рабами,  либо  свободными,  либо  теми и
другими  одновременно:  "свободными"  -  это  когда  работают сами с членами
семьи, как большинство бедняков;  или при  помощи наемного труда,  когда для
более крупных работ, как  сбор винограда  или  сенокос, применяется  наемный
труд свободных людей. Сюда же относятся и те, которых у нас называют obaerat
и которых так много теперь в Азии, Египте и Иллирике.  "Обремененные долгом"
-    должники,    вынужденные    отрабатывать     свой    долг    вследствие
неплатежеспособности.  О всех  только  что  упомянутых я скажу, что в местах
нездоровых выгоднее  обрабатывать землю наемными  рабочими,  чем рабами, а в
здоровых  местах  также выгоднее применять их труд для более крупных  работ,
как уборка винограда или жатва.
     73. Плиний, ер. VI 19
     ...(Император) принял меры: он законом ограничил знаменитые безобразные
траты кандидатов и позорные подкупы: он также  распорядился, чтобы они треть
своего  состояния поместили в земельных владениях,  считая  безобразием, что
лица, домогающиеся государственных должностей, рассматривают Рим и Италию не
как отечество,  а как  гостиницу или стойло для приезжающих. Итак, кандидаты
стекаются и наперерыв  покупают все,  что продается, и стараются, чтобы было
возможно больше для продажи. Поэтому если тебя тяготят твои имения в Италии,
то теперь столь же благоприятные условия для их продажи, как и для покупки в
провинции,  потому что те же кандидаты продают  в  провинции,  чтобы  купить
здесь.

        5.
        РИМСКИЙ БЫТ. УГЛУБЛЕНИЕ И УСЛОЖНЕНИЕ КЛАССОВЫХ ПРОТИВОРЕЧИЙ
     74. Петроний Арбитр, Сатирикон
     Каи  (или  Тит)  Петроний  Арбитр  -  римский аристократ-землевладелец,
занимавший  высшие должности  (был  consul suffectus при  Нероне),  славился
своим образованием и тонкостью вкуса; его прозвали "arbiter  elegantiae". По
сообщению   Тацита,  Петроний,  заподозренный  как  соучастник  в  Пизоновом
заговоре  против  Нерона,  вынужден  был  покончить  самоубийством  в  66 г.
Петронию приписывают дошедший  до  нас в  отрывках  роман "Сатирикон" с ярко
выраженной сатирической окраской. Особый интерес представляет для нас эпизод
"Пир     Тримальхиона",    где    в     почти    карикатурном    изображении
выскочки-вольноотпущенника,  разбогатевшего на темных делишках и спекуляции,
рассеяно множество ценных  описаний  быта  и экономики  Рима  середины I  в.
XXXVIL.
     Земли у Тримальхиона - соколу не облететь, денег  - тьма-тьмущая: здесь
в каморке привратника больше серебра валяется, чем у иного за  душой есть. А
рабов-то,  рабов-то сколько.  Честное  слово,  едва  ли десятая часть  знает
хозяина  (в лицо). В общем, он любого  из  здешних балбесов  в рутовый  лист
свернет.
     Нет того, чтобы он что-нибудь покупал на стороне:
     шерсть, померанцы, перец - все дома растет; куриного молока захочется -
и то найдешь.  Показалось ему, что домашняя шерсть недостаточно добротна, он
пустил  в  стадо  баранов,  купленных  в  Таренте.  Чтобы  производить  дома
аттический мед, велел привезти из Афин  пчел,- кстати, и доморощенные пчелки
станут лучше  благодаря гречанкам; на днях еще он написал в Индию, чтобы ему
прислали  груздевых  семян.  Нет  у него ни единого мула, рожденного  не  от
онагра.  Видишь, сколько  подушек! Ведь все до  единой  набиты пурпурной или
багряной  шерстью. Душа  радуется!  Но  и  его  товарищей-вольноотпущенников
остерегись презирать.  И  они  не  без  сока.  Видишь  вон того,  ниже  всех
возлежащего? Теперь у  него 800 000  сестерциев, а  ведь  вырос  из  ничего:
недавно еще бревна на спине носил...
     XLIV...  Говорите  вы  все  ни к  селу  ни  к городу; почему  никто  не
побеспокоится, что ныне хлеб кусаться  стал? Честное слово,  я сегодня хлеба
найти не мог. А засуха-то все по-прежнему! Целый год голодаем. Эдилы,- чтобы
им пусто было! - с пекарями стакнулись. Да, "ты мне, я тебе". А бедный народ
страдает, а этим обжорам всякий день сатурналии. Эх, если бы у нас были  еще
те львы, которых я застал,  когда только что приехал из Азии!  Вот  это была
жизнь!.. В те поры хлеб не дороже  грязи был. Купишь его на асс - вдвоем  не
с®есть;  теперь же он  не больше  бычьего глаза. Увы! Увы! С каждым днем все
хуже; наша колония - словно телячий хвост, народ растет. А кто нам  виноват,
что у нас эдил трехгрошовый, которому асс дороже нашей  жизни. Он втихомолку
над  нами  посмеивается.  А в день получает больше, чем  иной  по отцовскому
завещанию. Уж я-то знаю, за что он перехватил тысячу золотых.  О, если бы мы
были настоящими мужчинами, ему бы не так привольно жилось. Нынче народ: дома
- львы, на  людях -  лисицы.  Что же касается  до меня, то  я проел все свои
животы, и, если голод продолжится, придется и домишко продать.
     XXI. Друзья,-  сказал... Тримальхион,-  и рабы  -  люди:  одним с  нами
молоком вскормлены, и не виноваты они, что участь их горькая. Однако по моей
милости скоро  все напьются  вольной воды. Я  их всех в завещании  своем  на
свободу  отпускаю,  Филагиру,  кроме  того,   завещаю  его  сожительницу   и
поместьице. Кариону - домик, и двадесятину, и кровать  с постелью. Фортунату
же делаю главной наследницей и поручаю ее всем друзьям моим. Двадцатая часть
выкупной суммы,  которую  отпущенный на волю раб  вносил в  казну. Все это я
сейчас об®являю  затем,  чтобы  челядь  меня теперь любила так же, как будет
любить, когда я умру.
     Все  принялись  благодарить хозяина за его  благодеяния. Он же, оставив
шутки,  велел   принести  экземпляр  завещания  и  посреди  всеобщего  вопля
сожаления прочел его от начала  до конца.  Потом, переводя глаза на Габинну,
проговорил:  "Что  скажешь, друг  сердечный?  Ведь  ты воздвигнешь надо мною
памятник, как я тебе заказал? Я очень прошу тебя: изобрази у ног моей статуи
собачку мою,  венки,  сосуды  с ароматами  и все  бои Петраита,  (знаменитый
гладиатор)  чтобы  я по милости твоей еще и  после смерти  пожил. Вообще  же
памятник  будет по  прямому фасаду -  сто футов, а  по боковому -  двести. Я
хочу,  чтобы вокруг праха моего были всякого рода  плодовые деревья, а также
обширный  виноградник. Ибо большая  ошибка украшать дома  при жизни, а о тех
домах, где нам  больше  жить, не  заботиться. А поэтому прежде всего  желаю,
чтобы в завещании  было помечено: "Этот  монумент наследованию не подлежит".
Впрочем, это  уже  мое дело предусмотреть  в завещании,  чтобы я после своей
смерти не претерпел  обиды. Поставлю кого-нибудь  из вольноотпущенников моих
стражем у гробницы,  чтобы у моего памятника никто не ходил за нуждой. Прошу
тебя также вырезать на фронтоне мавзолея корабли, на всех парусах бегущие, а
я будто в тоге-претексте  (тога с красной оборкой, которую носили сенаторы и
высшие магистраты) на трибуне восседаю, с пятью золотыми кольцами на  руках,
(то есть сделал его  своим наследником наряду  с  цезарем,  которому знатные
люди обычно завещали долю наследства) и из кошелька рассыпаю в народ деньги.
Ибо, как тебе  известно, я  устраивал общественную трапезу и раздавал по два
денария  на  человека. Хорошо бы,  если ты находишь  возможным, изобразить и
самую трапезу и все гражданство, как оно ест  и пьет в свое удовольствие. По
правую руку помести  статую моей Фортунаты с голубкой в руке, и пусть она на
цепочке собачку держит. Мальчишечку моего также, а главное - побольше винных
амфор, хорошо запечатанных, чтобы вино не вытекало. Конечно, изобрази и урну
разбитую и отрока, над ней рыдающего. В середине часы, так чтобы каждый, кто
пожелает узнать, который час, волей-неволей прочел бы мое имя.  Что касается
надписи, то вот прослушай внимательно и  скажи, достаточно ли она хороша, по
твоему мнению:
     "Здесь  покоится  Г.  Помпей  Тримальхион Меценатион.  Ему  заочно  был
присужден почетный севират. Он мог бы  украсить собою любую декурию Рима, но
не пожелал.  Благочестивый,  мудрый,  верный,  но вышел из  маленьких людей,
оставил 30 миллионов сестерциев и никогда не слушал ни одного философа. Будь
здоров. И ты также".
     LXXV... Веселитесь, прошу вас, друзья, ибо я таким  же, как вы, был, да
вот благодаря уму своему  до  всего  дошел.  Смекалка делает человеком,  все
остальное ничего не стоит. Хорошо купишь, хорошо  продашь. Пусть  другой вам
другое скажет. Я  лопаюсь  от счастья...  Да, как  я вам уже говорил, своему
благоразумию обязан  я богатством. Из  Азии приехал  я  не больше вон  этого
подсвечника, даже каждый день по нем свой рост мерил;
     чтобы  борода  скорее  росла,  верхнюю губу  ламповым маслом  смазывал.
Четырнадцать лет по-женски был любезным моему хозяину; ничего тут постыдного
нет  - хозяйский приказ. И  хозяйку ублаготворял тоже. Понимаете, что я хочу
сказать, но умолкаю, ибо я не из хвастунов.
     LXXVI. Итак, с помощью богов я стал хозяином в доме;
     заполонил   сердце  господина.  Чего   больше?   Хозяин   сделал   меня
сонаследником  Цезаря.  Золотой  перстень  был  признаком  принадлежности  к
сословию всадников.  Получил  я  сенаторскую  вотчину. Но человек никогда не
бывает доволен:  вздумалось  мне торговать. Чтобы  не  затягивать  рассказа,
скажу кратко  - снарядил я пять кораблей.  Вином нагрузил - оно тогда на вес
золота было - ив Рим отправил. Но подумайте, какая неудача: все потонуло. Не
выдумка, а факт: в один день Нептун проглотил тридцать миллионов сестерциев.
Выдумаете,  я пал духом? Ей-ей, я даже не поморщился от этого убытка. Как ни
в чем  не бывало снарядил другие корабли,  больше, крепче и удачнее, так что
никто меня за слабого  человека почесть  не мог. Знаете, чем больше корабль,
тем он крепче. Опять  нагрузил  я их  вином, свининой, благовониями, рабами.
Тут Фортуната доброе дело сделала - продала все свои драгоценности, все свои
наряды и мне сто золотых в руку положила: это были дрожжи моего богатства.
     Чего  боги  хотят, то быстро  делается. В первую же  поездку округлил я
десять миллионов. Тотчас же выкупил я прежние все земли моего патрона. Домик
построил;
     рабов,  лошадей,  скота  накупил;  к  чему  бы  я  ни  прикасался,  все
вырастало,  как медовый сот. А когда  стал  богаче, чем вся  округа, тогда -
руки прочь:  торговлю  бросил и  стал вести дела через  вольноотпущенных.  Я
вообще от всяких  дел хотел отстраниться,  да отговорил  меня подвернувшийся
тут случайно звездочет...
     LXXVII... Вот какова моя судьба. И если удастся мне еще в Апулии имений
накупить  - цель жизни  моей  исполнена. Между тем  пока Меркурий бдит  надо
мной, я этот дом  перестроил: помните, хижина  была,  а  теперь храм. В  нем
четыре столовых, двадцать спален, два мраморных портика; во втором этаже еще
помещение;   затем   моя   собственная   опочивальня,  логово   этой   змеи,
(аристократическая  фамилия)  прекраснейшая  каморка  для  привратника, есть
помещение для гостей.
     Одним словом, когда Скавр (Ср. Мф., 13:13, 12) приезжает, всегда у меня
останавливается, хотя у его отца есть превосходное имение около моря. Многое
еще имеется в этом доме - я вам  все сейчас покажу. Верьте мне:  асс  у тебя
есть,  асса  ты стоишь.  Имеешь, еще  иметь  будешь. Так-то  ваш  друг:  был
лягушкой, а стал царем.
     XXVIII...  Мы...  пришли  к  дверям,  на  которых   висело  об®явление,
гласившее:
     "Если раб  без приказания господского выйдет за  ворота, то получит сто
ударов".
     У самого входа стоял привратник в зеленом платье, подпоясанный вишневым
поясом,  и чистил  на серебряном  блюде горох.  Над  порогом висела  золотая
клетка, из коей пестрая сорока приветствовала входящих.
     XXIX. (Об  этот  порог)  я впрочем чуть  не переломал себе ноги,  пока,
задрав  голову,  рассматривал  все.  По  левую  руку,  недалеко  от  каморки
привратника,  была  нарисована  на стене  огромная  цепная собака, а над нею
большими квадратными буквами написано: "Берегись собак и".
     Товарищи  меня обхохотали. Я же,  оправившись от падения, не  поленился
пройти вдоль всей стены. На ней  был нарисован невольничий рынок с вывесками
и    сам   Тримальхион,   еще    кудрявый,   (то   есть   несовершеннолетний
(несовершеннолетние носили  длинные  волосы), с  кадуцеем  в руках,  ведомый
Минервой,   (торжественно)  вступал  в  Рим.   Все   передал  своей   кистью
добросовестный  художник  и об®яснил надписями:  и  как  Тримальхион  учился
счетоводству,  и как сделался  рабом-казначеем. В  конце  портика  Меркурий,
подняв Тримальхиона за  подбородок, возносил его  на высокую эстраду. Тут же
была и Фортуна с рогом изобилия, и три парки, прядущие золотую нить. Заметил
я  в  портике  и   целый  отряд  скороходов,  обучающихся   под  наблюдением
наставника. Кроме того, увидел я в углу большой шкаф, в нише которого стояли
серебряные лары, мраморное изображение Венеры и довольно большая засмоленная
золотая шкатулка, где, как говорили, хранилась первая борода самого хозяина.
Я расспросил привратника, что изображает живопись внутри дома.
     Илиаду и Одиссею, ответил он, и бой гладиаторов, устроенный Лэнатом.
     XXX. Но  некогда  было все разглядывать.  Мы  уже достигли триклиния, в
передней половине которого  домоуправитель  проверял  отчетность...  Но  что
особенно  поразило меня  в этом триклинии,  так  это пригвожденные к  дверям
дикторские  связки с  топорами,  оканчивавшиеся  внизу  бронзовыми подобиями
корабельного носа, а на носу была  надпись: "Г. Помпею Тримальхиону - севиру
а вгусталов (то есть  одному из 6 старшин (севиров) коллегии культа Августа.
Эта должность  была открыта  и  для вольноотпущенников) -  Киннам-казначей".
Надпись освещалась спускавшимся с потолка Другим светильником, а по бокам ее
были прибиты две дощечки;  на одной из них, помнится, имелась  нижеследующая
надпись: "III январских календ  и накануне  наш Гай  обедает  вне дома".  На
другой же  были изображены фазы луны  и ход  семи светил  и  равным  образом
показывалось, посредством разноцветных шариков, какие дни счастливые и какие
несчастные.  Достаточно  налюбовавшись  этим великолепием, мы хотели войти в
триклиний, как вдруг мальчик, специально назначенный для этого, крикнул нам:
"Правой  ногой!",  мы,  конечно,  несколько  смутились,   опасаясь,  как  бы
кто-нибудь из нас не нарушил обычая.
     XXXI...  Между  тем  подали  совсем  невредную  закуску...  В  середине
закусочного  стола находился ослик коринфской бронзы  с  тюками на спине,  в
которых лежали  с одной стороны черные,  с  другой - белые оливки. Над ослом
возвышались  два серебряных блюда, по краям  которых были выгравированы  имя
Тримальхиона и  вес  серебра, а  на  припаянных  к  ним перекладинах  лежали
(жареные) сони,  обрызганные маком и  медом. Были тут также шипящие колбаски
на  серебряной жаровне,  а под сковородкой -  сирийские сливы  и  гранатовые
зерна... Подали первое блюдо  с  корзиной,  в которой, расставив крылья, как
наседка на яйцах,  сидела деревянная курица. Сейчас же подбежали два  раба и
под звуки неизменной музыки принялись шарить в соломе;
     вытащив оттуда павлиньи яйца, они раздали их пирующим.  Тут Тримальхион
обратил внимание на это зрелище и сказал:
     "Друзья, я велел подложить под курицу павлиньи яйца. И, ей-богу, боюсь,
что в них уже цыплята вывелись. Попробуйте-ка, с®едобны ли они".
     Мы взяли по ложке, весившей не менее полуфунта каждая, и вытащили яйца,
сработанные из крутого теста. Я  едва не  бросил  своего яйца, заметив в нем
нечто  вроде цыпленка. Но затем я услыхал,  как какой-то старый  сотрапезник
крикнул:  - Э,  да  тут что-то вкусное! И  я  вытащил  из  скорлупы  жирного
винноягодника, приготовленного под соусом из перца и яичного желтка.
     XXXIV. Тримальхион,  кончив игру, потребовал  себе всего, что перед тем
ели  мы,  и громким  голосом дал разрешение всем, кто  хочет, требовать  еще
медового вина. В это  время  по  данному знаку грянула музыка, и поющий  хор
убрал подносы с закусками. В суматохе упало большое (серебряное) блюдо; один
из  отроков  его поднял, но заметивший  это Тримальхион  велел надавать рабу
затрещин, а блюдо бросил обратно на пол. Явившийся раб стал выметать серебро
вместе с прочим мусором  за  дверь. Затем пришли два  молодых  эфиопа, оба с
маленькими бурдюками, вроде тех, из которых рассыпают песок в амфитеатрах, и
омыли нам руки вином. Воды никому не подали.
     75. Марциал, Epigr.
     М.  Валерий Марциал родился в Испании около 40  г., умер  около 100  г.
Выбился  в  люди  благодаря  своему  поэтическому  таланту  и  беспардонному
подхалимству.  Император Тит  оценил его  талант  и возвел его в достоинство
всадника;   он   был   придворным  поэтом   Домициана,  которому   посвящена
значительная  часть его эпиграмм.  Он прямо  афиширует  свою продажность.  В
эпиграмме VIII 24 он пишет, обращаясь к Домициану:

     Если чего попрошу в стыдливой и тоненькой книжке,
     Коль не бесстыдным тебе лист мой покажется, дай
     И, если ты и не дашь, допусти прошение, Цезарь;
     Зевсу о