Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
троить лучше на чистом месте.
Религиозный еврей молится три раза в день -- утром, днем и вечером.
Молитвы эти различны в разное время дня и в разное время года. Некоторые
основополагающие молитвы всегда остаются одинаковыми. Однако в Святые Дни
литургия более пространна.
В синагоге
Даже у самого убежденного безбожника иной раз возникает религиозное
настроение или фантазия, как бы он сам себя за это ни осуждал, подобно тому,
как самый верный муж хоть иногда испытывает волнение в крови, встречаясь с
хорошенькой девушкой. Это голос природы. Человеческое чувство -- или, если
угодно секуляристам, человеческая слабость, которая создала и тысячелетиями
поддерживала религию, -- есть в сердце каждого человека. И вот такой прилив
религиозного чувства может заставить еврейского скептика зайти в синагогу
посмотреть, что ему может дать вера его отцов.
В синагоге ему вручают молитвенник с хаотическим, по его мнению,
набором текстов, снабженных переводом, длинные периоды которого кажутся ему
лишь немногим понятнее, чем подлинник. Наш скептик начинает осматривать
синагогу: одни углубились в молитву, другие рассеянно оглядываются,
молящиеся повторяют что-то на иврите и сопровождают это ритмическими
движениями, пока чтец продолжает говорить что-то нараспев. Время от времени
все встают -- непонятно почему -- и начинают петь в унисон -- неизвестно что
(а если какие-то смутные детские воспоминания и возникают, в молитвеннике
этот текст отсутствует). Наконец, наступает момент, когда из ковчега
извлекается священный свиток, и этот свиток торжественно помещается на
кафедре, при этом на серебряной крышке позванивают колокольчики. Чтение --
на диковинный восточный манер -- кажется совершенно бесконечным. Видно, что
и другим прихожанам это тоже надоедает: они проявляют явное безразличие,
начинают шептаться или даже дремать. Далее следует проповедь. Эта проповедь,
особенно если раввин молод, -- скорее всего конспективное изложение статей
из либеральных газет и журналов за прошлую неделю с краткими комментариями и
ссылками на Танах. И наш скептик покидает синагогу в твердом убеждении, что
его религиозный порыв был вызван всего лишь преходящим и случайным приступом
хандры и что если еврейский Б-г существует, то синагога -- не то место, где
можно устанавливать с ним контакт.
Возможно, впечатление будет иным, если он попадет в старомодную
ортодоксальную синагогу, где раввин -- седобородый старец, который говорит
на языке идиш. В этом случае молящиеся покажутся более ревностными (хотя
также порою склонными поболтать во время службы), а проповедь, если он еще
не совсем забыл идиш, покажется ему глубокой, хотя и своеобразной по форме.
И он уйдет из синагоги, сожалея о былых временах, ибо, разумеется,
невозможно возродить идиш как язык общины или обучать ему детей, которые,
вероятно, уже ходят в прогрессивную частную школу.
Все сказанное относится к посещению традиционной синагоги. В
консервативных и реформистских синагогах, где совсем другие обычаи и обряды,
можно увидеть лишь часть того, что есть в синагогах традиционных. Но если уж
целое не производит впечатления, то часть наверняка не произведет.
Вечер в опере
Здесь уместно вспомнить первое посещение оперы. Читатель, возможно,
посетил оперу в юности или в молодости" скорее всего под влиянием подруги.
Не исключено также, что до этого он относился к опере весьма скептически и
считал, что это скучное надувательство, пересаженное на американскую почву
мертвое европейское искусство, которым снобы и пижоны восхищаются -- или
делают вид, что восхищаются -- только потому, что ходить в оперу считается
хорошим тоном среди европейской аристократии. Насколько мне известно, именно
так думают об опере очень многие из моих читателей.
Однако тот, кто изменил свое мнение об опере, вспомнит, наверно, что
случилось это отнюдь не после первого визита. В первое посещение опера,
казалось, подтвердила его худшие опасения. В ложах дремлют жирные старики;
их жены больше интересуются лицами и туалетами в ложах напротив, чем самим
представлением; взбудораженные суб®екты, по которым давно плачет
парикмахерская, толпятся за оркестром и, приседая, изображают восторг; на
сцене какая-то визгливая толстуха делает вид, что она застенчивая
деревенская простушка, а низенький пузатый человек с короткими толстыми
руками изображает заядлого сердцееда; хор стареющих размалеванных дам и
джентльменов время от времени конвульсивно дергается (что, по их мнению,
должно быть воспринято как актерская игра), в то время как оркестр тянет
что-то слащавое и бесконечно тоскливое, -- таково, по всей вероятности,
первое впечатление от одного из бессмертнейших творений человеческого гения
-- оперы Моцарта "Дон Жуан".
Сэр Томас Бичем как-то сказал, что "Дон Жуан" Моцарта еще ни разу не
нашел себе полноценного сценического воплощения, что еще ни разу не было
одновременно ансамбля певцов, способных постигнуть суть замысла Моцарта, и
аудитории, способной воспринять этот замысел. Среди певцов одного поколения
не находится достаточно артистов, удовлетворяющих требованиям Моцарта. Люди,
которые каждый вечер заполняют оперный театр, -- это всего лишь люди:
выдающиеся и обыкновенные, умные и глупые, податливые и неуступчивые; одного
приобщила к опере его супруга, другой пришел сюда, чтобы продемонстрировать
свою интеллигентность, третий --по привычке, четвертый -- чтобы рассказать у
себя в провинции, что такое нью-йоркская опера;
а некоторые пришли потому, что Моцарт для них то же, что солнечный
свет. И они готовы вынести все недостатки еще одного неважного спектакля
ради отдельных лучей, сияющих сквозь тучи.
Подобно тому как и исполнители и публика обычно не поднимаются до
Моцарта, точно так же раввин и его конгрегация не поднимаются до Моисея. Но
это отнюдь не означает, что Закон Моисея не является тем возвышенным
Законом, который чтит мир, или что формы общественного поклонения, которое
этот Закон вызывает, не способны оказывать своего воздействия на людей.
Несомненно, что синагога при всех человеческих слабостях ее служителей
выполняет эту задачу. В каждой синагоге на каждой службе присутствуют люди,
для которых произносимые слова и совершаемые церемонии -- это источник силы
и мудрости. Иногда в синагоге таких людей мало, иногда много, но обычно они
есть. Беглый взгляд случайного посетителя не может проникнуть в мысли и
сердца таких людей: как удачно выразился один любитель джаза, этот
посетитель "не видит того, на что смотрит".
Синагога
Когда-то, более двух тысяч лет назад, синагога была своего рода
народной школой вероучения. В классической синагогальной архитектуре всегда
предусматривались письменные столы, расположенные там, где больше всего
света. По мере того как синагога вместе с еврейством перемещалась в другие
страны, столы эти постепенно исчезали, и в современных американских
синагогах их либо вовсе нет, либо они превратились в чисто декоративный
элемент. Понятно, что раньше раввин ходил между столами, за которыми сидели
его ученики, поясняя им Закон.
Подобно нашей американской доктрине, гласящей, что все люди созданы
равными, -- доктрине, которая, хоть мы и считаем ее чересчур романтичной,
все же остается нашим жизненным идеалом, -- подобно этой доктрине социальная
аксиома иудаизма заключается в том, что евреи должны изучать Закон, начиная
с пяти лет. И это изучение Торы продолжается всю жизнь. Лучшие ученики
становятся раввинами, то есть учителями, в буквальном переводе. Однако
согласно правилам иудаизма, преподаванием раввин отнюдь не занимается, --
напротив, он учится вместе со своими учениками. Кто-то очень точно сказал о
знатоке Талмуда: "Он умеет учиться". Согласно теоретическим нормам, еврей
обязан трудиться ровно столько, сколько необходимо, чтобы прокормить семью,
а остальное время -- посвящать изучению Закона. В лучшем случае эту норму
соблюдает один процент. Тем не менее в качестве жизненного идеала эта
концепция наложила отпечаток на наши учреждения и наши обычаи. Ею
определяется, например, литургия и атмосфера в синагоге, ею определяется то,
что мы в синагоге делаем и как мы это делаем. Самая суть синагогальной
службы -- это чтение Торы, разделенной на пятьдесят два отрывка, -- чтение,
которое проводится раз в неделю в течение всего года, так что за год мы
имеем возможность обозреть и обсудить весь Закон.
После падения Первого Храма прекратились ежедневные великие
богослужения в Иерусалиме. Однако еврейство, обладавшее волшебной
способностью самовосстановления, создало новый религиозный институт. В
синагогах, существовавших повсюду в Иудее и Вавилоне, было учреждено чтение
молитвы, заменившей прежние храмовые церемонии. В ней также просили Б-га
положить конец изгнанию и восстановить Храм. Школа превратилась в
молитвенный дом. Характер массовой школы Закона сохранился, но установился
твердый порядок служб.
Второй Храм возродил еврейскую жизнь в Палестине, но многие евреи
остались в Вавилоне. И синагога сохранила свою роль центра поклонения Б-гу и
законоучения. Когда римляне сравняли с землей Второй Храм, синагога
сделалась цитаделью веры, местом, где собирались евреи, где они учили Закон
и где они молились, -- интеллектуальной цитаделью, а нередко, во время
нападений врагов, также и цитаделью в прямом смысле этого слова.
В таком качестве синагога успешно пережила двадцать столетий.
Естественно, что столь долгий период истории не мог не оставить на синагоге
своих следов. В литургию входили все новые и новые молитвы и обряды. В
простую службу вошли добавления из Танаха и Талмуда вместе с сочинениями
раввинов позднейших веков. Копиисты и печатники считали, что было бы
святотатством сокращать и выбрасывать что-либо, существовавшее ранее.
Молитвенники становились все более пространными, иврит и формы молитв
усложнялись (самый простой -- древний иврит). В начале 19-го века утренняя
праздничная служба могла бы продолжаться шесть-семь часов (если относиться
ко всему этому материалу с подобающей серьезностью). Поэтому возникла
привычка пробегать молитвы. В детстве меня удивляло, как это взрослым
удается такой скороговоркой прочитывать труднейшие произведения
средневековой поэзии. Я с нетерпением ждал того дня, когда и я настолько
овладею ивритом, что тоже приобрету способность так концентрироваться на
чтении. Теперь-то я знаю, что никто этой способностью не обладает.
За то время, которое отводится на обучение юношей ивриту, трудно
научить их понимать основное ядро литургии. Сам механизм американского
религиозного центра (кампании за вступление новых членов и за строительство
новых зданий, заседания комитетов, мужские клубы, женские кружки, молодежные
лиги и так далее) подавляет все. Молодой раввин, только что посвященный в
духовный сан и полный талмудической мудрости, неожиданно попадает в
водоворот, где все знатоки вероучения: и председатель синагоги, и
руководительница женского кружка, и даже сочинитель романов, которому
случалось порою заглядывать в Талмуд. Раввину указывают, чтобы он раз®яснял
людям последние известия или чтобы qh их не раз®яснял; его упрекают в том,
что он в своих проповедях слишком заумен, и в том, что он приспосабливается
к низкому уровню невзыскательных умов; ему говорят, что современный раввин
призван быть лидером своей общины; от него требуют, чтобы он возглавил
кампании за сбор средств, произносив пламенные речи, был душой общества,
умел играть в карты и в то же самое время своим благочестием внушал уважение
не меньше, чем его предшественники, приехавшие из Европы. И в этом вихре
противоречивых наставлений и пожеланий раввин должен проводить свои дни и
зарабатывать себе на хлеб. Просто удивительно, что до сих пор еще не
перевелись люди, которые хотят стать раввинами, что постоянно растет число
синагог. Причина тому -- жизнеспособность иудаизма. И пока идет спор о
форме, которую примет в будущем дерево, старое дерево выпускает все новые и
новые побеги. Как говорят французы, "чем больше все меняется, тем больше все
остается по-старому".
Религия и служба
В центре всех наших литургий -- как обычной сорокаминутной утренней
службы во вторник, так и двенадцатичасовой службы в Судный День -- лежат две
молитвы. Я назову их "Символом веры" и "Службой": эти названия хорошо
передают их сущность. Их синагогальные названия на иврите -- "Шма" и "Шмоне
Эсре", что в буквальном переводе означает "Слушай" и "Восемнадцать".
Вокруг этих двух ключевых молитв концентрируются отрывки из таких
классических произведений еврейской литературы и еврейской
религиозно-философской мысли как Тора, Книги Пророков, Псалмы, Талмуд. Ибо
синагога, как и прежде, остается местом изучения Торы. Молящийся, который
ежедневно читает молитвы, одновременно повторяет тем самым большую часть
еврейского духовного наследия, выполняя при этом долг каждого еврея:
постоянно учиться.
Две основные молитвы очень коротки. Молитва "Символ веры" может быть
произнесена за несколько секунд, а "Служба" -- за несколько минут.
"Шма" содержит один стих из Писания, который, возможно, все евреи в
мире знают наизусть или по крайней мере часто слышали: "Слушай, Израиль,
Г-сподь, Б-г наш, Г-сподь един" (Второзаконие, 6:4).
Верующий еврей каждый день произносит этот стих поутру и перед сном,
сопровождая его тремя связанными с ним стихами Торы. У евреев --это первая
фраза ребенка, и она должна быть последней фразой человека в жизни.
По этому поводу мне хочется рассказать об одном событии в моей жизни.
Меня всегда удивляло: неужели действительно человек может в свой смертный
час вспомнить и прочесть "Символ веры"? И вот однажды во время тайфуна в
Тихом океане меня чуть не смыло с корабельной палубы; и я очень ясно помню,
что в те короткие секунды, когда волна волокла меня в море, я подумал: "Не
забыть бы прочесть "Шма" перед тем, как пойти ко дну!" К счастью, я успел
вовремя ухватиться за какой-то трос или поручень, что отсрочило тот час,
когда мне суждено в последний раз прочесть эту молитву. И вот результат: в
мире появилось еще несколько романов и пьес, без которых он мог бы отлично
обойтись, и терпеливый читатель следит за ходом моих рассуждений. Я уверен,
что есть два-три литературных критика, которые, дойдя до этих строк,
пожалеют, что мне так и не довелось тогда прочесть в море "Шма", но тут уж я
ничего не могу поделать: каждый человек держится, пока может.
"Служба" -- это чрезвычайно древняя молитва из восемнадцати
благословений. Девятнадцатое благословение было добавлено уже во времена
Талмуда. В шабат и по праздникам читается лишь семь благословений, однако
именно восемнадцать благословений составляют в глазах евреев канонический
полный текст молитвы. Чтобы провести службу в соответствии с храмовыми
традициями, существуют три формы "Шмоне Эсре":
утренняя, дневная и вечерняя.
Обязательно ли молиться на иврите?
Первый трактат Талмуда "Благословения" указывает, когда и как читать
"Шма" и "Шмоне Эсре", а затем рассказывает о других молитвах. Древность
"Символа веры" и "Службы" видна хотя бы из того, что Талмуд говорит о них
как о чем-то само собой понятном.
В трактате "Берахот" содержатся указания, что следует благодарить
Создателя за все блага мира, а также какие молитвы следует читать при
получении плохих вестей. Но больше всего поражает современного читателя то,
что Талмуд разрешает молиться по-английски -- точнее говоря, на любом языке,
которым владеет молящийся. Несмотря на традицию, которая отстаивает
еврейскую литургию, мы молились во все времена на разных языках:
по-гречески, по-арамейски, по-латыни, по-египетски, по-арабски, по-испански,
по-французски, по-турецки, по-немецки, по-польски или по-русски. Однако же
еврейские общины все же избирали для богослужения язык Писания. И в
Соединенных Штатах, даже в реформистском и консервативном движениях,
литургия становится с каждым годом все более еврейской.
В настоящее время есть печатные переводы еврейской литургии. В прежние
времена, когда иврит был гораздо менее распространен, в каждой синагоге был
специальный служитель, так называемый метургеман, или переводчик, который
строчку за строчкой выкрикивал на местном языке текст Торы. В некоторых
сефардийских молитвенниках и сейчас вы можете найти подстрочный испанский
перевод молитв. И тем не менее наш народ продолжал молиться на иврите. Я
думаю, так будет всегда. У языка есть свой дух. Некоторые слова переводятся
хорошо и легко, другие непереводимы. Пьесы Мольера совершенны только
по-французски. Не зная арабского языка, невозможно полностью понять Коран.
Пушкин до сих пор принадлежит в основном русской культуре, хотя Толстого
принял весь мир. Вообще говоря, легче всего переводятся произведения
наименее типичные по своей национальной принадлежности.
Танах звучит выразительно и сильно на всех языках, однако ни для кого
он не звучит так, как для евреев. Вторая скрижаль Десяти Заповедей в
буквальном переводе с иврита звучит так: "Не убивай, не развратничай, не
воруй, не лги, не желай ничьей жены, ничьего дома, ничьего скота, ничего из
того, что он имеет...". По-английски это режет слух. В восприятии
англичанина или американца религия есть нечто возвышенное и торжественное --
это, так сказать, Кентерберийский собор, а не маленькая синагога. Поэтому
приподнятое "не убий", "не укради" -- гораздо вернее. Для еврея же религия
-- это нечто интимное, близкое, домашнее.
Наша литургия -- по крайней мере ее классическая часть -- написана
таким же простым языком, как и Тора. Поэтому не существует адекватного
перевода еврейского молитвенника. Англиканская библия -- неисчерпаемый
источник великолепных переводов псалмов и других отрывков из Писания. И
все-таки в переводе с иврита на английский совершенно меняется
стилистическая окраска. Переводчики используют лексику англиканской библии
-- все эти архаизмы, вроде "изрек", "сей", "по сему", "пребывает", "око" и
тому подобное, -- тон и настроение наших молитв почти совершенно исчезают.
Иной раз люди жалуются, что когда они читают молитвы по-английски, им
кажется, что они в христианской церкви. Это верная реакция. В этот момент
они как бы приобщаются не к еврейской, а к английской культуре.
В то же самое время что-то лучше, чем ничего. Если бы молитва на
современном языке способствовала тому, что еврейство становилось сильнее и
лучше, то что бы там ни происходило со значением древнееврейских слов, ни
один разумный человек не стал бы возражать против такой молитвы. Но опыт
двадцати веков говорит, что переводы молитв -- это первый шаг к забвению
иврита. А забвение иврита всегда было первым шагом к забвению в конечном
итоге еврейского Закона, еврейских обычаев и еврейских знаний, - первым
шагом к забвению еврейских ценностей и к ассимиляции.
Дело в том, что в основе иудаизма лежит воспитание. Хотя бы небол
Библейская литература