Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
, которое произносит Моисей, прежде чем
подняться в горы и там умереть. Моисей рассказал нам о нашей долгой грядущей
истории, которая до сих пор еще не завершена, и предсказал, что у этой
истории будет счастливый конец -- спасение и освобождение, которого мы
твердо надеемся дождаться.
Так что в нашем Танахе содержится очень много разных книг -- целая
библиотека, повествующая о великих днях древнего народа; и так уж
получилось, что библиотека, которую мы называем Танахом, а христиане
Библией, кажется одной книгой. Ибо у этой книги есть одна тема -- раскрытие
Б-жьего закона в повести о народе Израиля, и у этой книги есть один автор --
дух Б-жий. Книги Царств -- это история. Книга Иова -- это драма. Книга Плач
Иеремии -- это панихида. Книга Псалмов -- это антология стихов. И тем не
менее включение в Танах всех этих разнородных книг не нарушает его единства,
ибо дух у всех книг -- один. Если хотите узнать, какой линии придерживались
древнееврейские составители, прочтите книгу Бен-Сиры (то есть сына Сиры).
Сгусток блестящей мудрости, эта книга, однако, не вошла в канон
Древнееврейские мудрецы сочли, что они спокойно могут без нее обойтись; но
она сохранилась в виде апокрифа, в греческом переводе.
Таким образом, еврейская литература вся представляет собою изложение
нравственного Закона, рассматриваемого то с одной стороны, то с другой. Все
включенные в Танах произведения, в какой бы форме они ни были написаны,
служат в конечном итоге этой цели. Закон как таковой называется на иврите
галаха (что значит "путь"). Вся же остальная литература есть иллюстрация к
закону --агада (то есть "рассказ").
Теория эволюции
Две мировые религии, более юные, чем иудаизм, -- христианство и ислам
-- утверждают, что еврейский Танах (или, в христианской терминологии,
библейский Ветхий Завет) представляет собою лишь пролог к их собственным
священным книгам: христианскому Новому Завету и мусульманскому Корану. И
христиане и мусульмане в прошлом не раз прилагали серьезные усилия к тому,
чтобы обратить евреев в свою веру;
иногда это делалось посредством убеждения, а иногда и насильственно. В
наше время между этими тремя религиями царит относительный мир, поскольку их
внимание устремлено на новую веру которая грозит поглотить все остальные, --
на осмотрительное и коварное марксистско-ле-нинское вероучение, главной
исповедью которого стала страшная фраза Фридриха Ницше: "Б-г умер".
Я некомпетентен рассуждать о христианстве или исламе. Неизменная
позиция евреев может быть выражена следующим образом. Евреи не нашли в
Магометовом Коране такого света идей, какого не было бы в их собственном
Священном Писании. И они не сочли возможным молиться и поклоняться человеку
-- Иисусу из Назарета ~ как Верховному Существу. Таковы кардинальные
разногласия, которые разделяют евреев с мусульманами и христианами. Но и в
христианстве и в исламе есть мудрость и сила, которые и позволили им сыграть
столь важную роль и занять столь почетное положение в истории человечества:
отрицать эту мудрость и силу может разве что слепой.
Однако нелепо утверждать, что иудаизм -- на своей собственной основе и
со своими собственными священными книгами -- не представляет собою целостной
религии. Другим людям наша вера может казаться лишь коридором, ведущим в
некую квартиру. Но у нас есть свой договор, свой Закон, своя вера и своя
судьба -- Моисееве видение начала и конца, -- и в соответствии с этим, как
нам это показано Б-гом, мы живем и умираем подобно тому, как жили и умирали
наши предки.
Мысль о том, что иудаизм есть нечто вроде коридора, почти неизбежно
приводит к идее, что в Танахе наблюдается постепенный под®ем религиозной
мудрости -- от скромного начала при Моисее до взлета при Исайе, который
все-таки не дошел еще до конечной истины, хотя и достиг ближних подступов к
ней. Я понимаю, что такая концепция приверженцам других вероучений кажется
весьма убедительной. Не вдаваясь в тонкости религиозных диспутов, я хотел бы
указать на два или три момента, которые представляются мне совершенно
поразительными. Наша еврейская традиция, так же как и все рассказанное в
Танахе, не оставляет ни малейшего сомнения в том, что Учение Моисея -- это
не только основа иудаизма, но и его вершина. Все пророки говорят о том, что
их цель -- призвать народ Израиля соблюдать Моисеев закон, и никто не
призывает дополнить, усовершенствовать или видоизменить этот Закон. Пророки
описывают Б-га в свободных и гордых образах -- так же, как это делал и
Моисей. Их нападки на пустое, формальное приношение жертвы -- это отзвуки
предостережений Моисея против чисто механического соблюдения обрядов веры.
Б-г пророков -- это Б-г Моисея. Их Закон -- это Закон Моисея. Вплоть до
последнего затихающего крика пророка Малахии все, о чем говорит нам Танах,
сводится к одному:
"Помните Закон Моисея" раба Моего".
Если бы в иудаизме происходила та эволюция, о которой говорилось выше,
иудаизм был бы неотличим от любой другой религии, которая выжила и
укрепилась. Великие религии рождаются тогда, когда на землю нисходит гении
духа, который раскрывает перед людьми новый взгляд на мир и на Б-га. Гений
духа уходит, но пока люди продолжают смотреть на мир и на Б-га так, как учил
основатель их религии, эта религия продолжает жить. Христианство,
развиваясь, не поднимается выше учения Иисуса Христа, и буддизм не
поднимается над Буддой, и учение Конфуция -- это не какое-то скромное
начало, послужившее основой для более высокого и более мудрого
конфуцианства. Да, во всех религиях происходили изменения: появлялись новые
учителя, новые апостолы, история делала крутые повороты, с течением лет
менялись формы и внешние признаки. От горы Елеонской в Иерусалиме до собора
Святого Петра в Риме и до собора Святого Павла в Лондоне -- долгий путь. Но
было бы довольно смело со стороны христианина сказать, что это -- путь
наверх.
Никто сейчас уже не принимает всерьез примитивную теорию Вельхаузена,
согласно которой иудаизм претерпел эволюцию от новообращенного язычника
Моисея, поклонявшегося камням, до просвещенного Исайи, стоявшего уже на
пороге христианства. Но до сих пор мы нет-нет да и встречаемся с общим
взглядом на иудаизм как на религию, сформировавшуюся в процессе развития.
Нам, евреям, такая точка зрения чужда. Она противоречит всему, что мы знаем
о своем вероучении, и мы не находим ей никакого подтверждения во всей
мировой истории.
С чем действительно правомерно было бы сравнить историю религии, так
это с историей искусства, как тонко заметил Джордж Сантаяна. И в религии и в
искусстве мы видим несколько недосягаемых вершин духа, а между ними --
провалы долгих столетии. Если путь английской драматургии от Шекспира до
Ноэла Кауарда -- это под®ем, и если можно назвать под®емом эволюцию
скульптуры от Микеланджело до Эпштейна, а музыки -- от Моцарта до
Стравинского, тогда можно, пожалуй, утверждать и то, что иудаизм тоже
развивался от Моисея до Малахии.
С текстом в руках
Великая Хартия Вольностей и Декларация Независимости лежат в музеях под
стеклом; это -- желтые, сморщенные, выцветшие листы пергамента. Однако и
Великая Хартия Вольностей и Декларация Независимости живут своей настоящей
жизнью не на этих пергаментах, но в характере общества и государственном
строе Великобритании и Соединенных Штатов Америки. И этого уже невозможно
изменить, даже если бы треснуло стекло, под него проникла бы влага и в
течение одной ночи великие документы превратились бы в мокрую массу или
крошево, где нельзя было бы уже различить ни одной буквы.
Каменные скрижали Моисея или Книга Второзакония, написанная, как
говорят, Моисеем перед смертью, не лежат под стеклом в музее. Слишком много
с тех пор прошло времени. Бульдозеры завоеваний снова и снова заравнивали
землю над разрушенными храмами, музеями и хранилищами архивов еврейского
народа. После того как две с половиной тысячи лет тому назад вавилоняне
разрушили Иерусалим, там мало что осталось. А после того как шесть веков
спустя Святой Город был стерт с лица земли Титом, в Иерусалиме не осталось
вовсе ничего. То, что дошло до нас от Торы Моисеевой, -- это очень, очень
поздние копии: самым древним из них -- меньше двух тысяч лет. Кроме того, в
нашем распоряжении есть и копии Талмуда, в котором постоянно цитируется
Тора, но эти копии -- еще более поздние.
Когда еврейский ребенок в возрасте шести или семи лет начинает изучать
Тору, она попадает к нему в руки в виде печатного издания, возможно
выпущенного лишь за год до того, хотя текст этой Торы за долгие века оброс
изобильными комментариями. По мере того как ребенок растет и набирается
ума-разума, он заглядывает в комментарии все чаще и чаще. Но главная его
задача -- усвоить сам текст. Именно на этом тексте основывается весь
современный еврейский Закон. Насколько же этот текст достоверен?
Ученые называют его "масоретическим текстом". Масоретами называли в
первые века нашей эры еврейских писцов. В сделанных ими рукописных копиях
были закреплены форма выражения и орфография Танаха, которые с тех пор не
изменялись до наших дней. Никогда не затихали споры о том, насколько
добросовестно масореты переписывали текст Танаха. Задавался вопрос:
был ли у них в руках подлинный текст древних источников, или же прежние
писцы дополняли, изменяли и искажали текст, как им заблагорассудится? Мнения
разделялись, кипели страсти, знатоки склонялись то к одной, то к другой
точке зрения. Обнаружение рукописей Мертвого моря вызвало такой ажиотаж, в
частности, и потому, что эти рукописи с достаточной убедительностью доказали
достоверность масоретического текста книги пророка Исайи.
Если человек живет в соответствии с установлениями Торы, которую мы
можем взять в руки и прочесть, то он живет по Закону Моисееву -- в той мере,
в какой это вообще возможно. Достоверность дошедшего до нас текста Торы
подтверждена рядом внешних доказательств. Но ее несомненная укорененность в
национальной еврейской традиции уходит назад, в глубину веков, -- пока не
теряется в дыму пылающего Первого Храма. Такая укорененность -- особенно
если вспомнить о глубокой приверженности евреев к своему Закону -- это
наилучшее доказательство достоверности того текста Торы, который мы читаем.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ТАЛМУД
Книги, снятые с полки
В отличие от Танаха, который стал неот®емлемой культурной ценностью для
всего мира, Талмуд -- это книга за семью печатями, и открывается она только
тем, кто начинает изучать ее на заре своей жизни и с годами продвигается от
одного тома к другому. Существуют переводы Талмуда на другие языки. Издание
Сонсино на английском языке -- великий научный подвиг -- стало полезным
пособием для американских студентов, которым оригинальный текст недоступен.
Но, если вы в этом деле профан, попробуйте открыть любой из тридцати пяти
пухлых томов английского издания -- и, как бы вы яростно ни старались, вы
придете в полное отчаяние, прочитав одну или две главы. Эта книга
представится вам слишком насыщенной материалом, слишком необычной, слишком
архаичной, слишком фрагментарной и перескакивающей с одного предмета на
другой. Талмуд на тысячу лет моложе, чем самые поздние книги Танаха. А на
первый взгляд он кажется на десять тысяч лет старше.
Сейчас, когда я пишу эти строки, на книжной полке напротив моего
письменного стола стоит полное издание Талмуда -- двадцать один том, каждый
из них -- около полутора футов высотой.
Это -- новое американское воспроизведение замечательного издания вдовы
и братьев Ромм, напечатанного в Вильнюсе (тогда относившемся к Польше) в
конце 19-го века. Дальше, на другой полке, стоит подлинное вильнюсское
издание Талмуда, уже довольно потрепанное. Оно принадлежало моему деду,
который приехал в Америку из Советской России в 1928 году и привез свой
Талмуд с собой. Он засадил меня тогда за изучение его и обещал завещать мне
эти заветные тома после своей смерти. Он дожил до девяноста четырех лет. За
два с чем-то года до его смерти я купил фотоофсетное издание, так как устал
пользоваться сокращенным изданием малого формата с комментариями,
напечатанными петитом. Мой дед в то время жил в Израиле в отменном здравии.
Теперь, когда в моем распоряжении имеются два экземпляра вильнюсского
издания Талмуда -- одно новое, переснятое, отпечатанное на прекрасной белой
бумаге, и другое подлинное, пожелтевшее, видавшее виды за долгие годы, что
оно было в употреблении, -- теперь я намереваюсь передать по наследству эти
издания двум моим сыновьям.
Я наугад беру первый попавшийся под руку том нового издания. Машинально
я беру эту тяжеленную книгу двумя руками, чтобы донести ее от полки до
стола. Я открываю том, и страницы с красным обрезом ложатся почти плоско, с
лишь легкой кривизной. Я смотрю на две неравной формы колонки основного
текста на иврите, напечатанного жирным черным шрифтом; по краям этих колонок
располагаются две более тонкие колонки, набранные более светлым шрифтом и
окаймленные в свою очередь двумя еще более тонкими колонками, набранными
петитом. В тексте нет ни знаков огласовки, ни знаков препинания. Колонки,
набранные жирным шрифтом, -- сам текст Талмуда. Более светлые и тонкие
колонки -- это комментарии, вариантные разночтения и ссылки. В конце
трактата приводятся более подробные комментарии. Прочтя всего одну фразу из
Талмуда, его исследователь может быть втянутым в спор, продолжающийся десять
веков в дюжине стран.
Говорят, есть люди, которые освоили и изучили весь Талмуд и все -- до
последнего слова -- комментарии к нему, когда бы то ни было и кем бы то ни
было написанные (в одном лишь римском издании Талмуда приняло участие более
ста комментаторов). Мне это представляется свыше сил человеческих. Но
возможности нашего мозга совершенно поразительны -- и кто знает, может быть,
и есть люди, которые оказались способны на столь вроде бы невыполнимое
предприятие.
Очевидно, читатель, я тебя слегка запугал, и ты начинаешь понимать тот
ужас, который охватил меня, когда на четырнадцатом году моего земного
существования в мою жизнь вошел дед.
"За работу! "
Я получил еврейское образование, которое в мое время и в том месте, где
я жил (в Нью-Йорке в начале двадцатых годов), считалось несколько лучше
среднего. Я мог довольно бегло читать и переводить повествовательные отрывки
из Танаха. Я умел быстро читать молитвы. Моя бар-мицва была роскошным
празднеством, в котором я удачно сыграл предназначенную мне главную роль. Я
считал, что мое религиозное воспитание окончено.
Мой дед не успел пробыть в Америке и недели (разумеется, он жил в нашей
квартире), когда он однажды подошел ко мне, и в руках у него был какой-то
пухлый томина.
-- За работу! -- сказал он по-русски. Он усадил меня за стол, положил
передо мною книгу, открыл ее и стал у меня за спиной. Я безнадежно смотрел
на бессмысленные для меня колонки неогласованных согласных букв.
-- Читай! -- сказал дед.
Вспоминая и описывая эту сцену, я беру с полки именно тот том, который
дал мне тогда дед, и открываю его на той самой странице. Прошло тридцать лет
с тех пор, как я впервые стал ломать себе голову над этим текстом. Сейчас я
могу прочесть его без большого труда, но продираться сквозь страницы Талмуда
мне до сих пор нелегко, да никогда и не будет легко. Мне трудно поверить,
что есть люди, которым это легко. Страница пожелтела -- пожелтела куда
больше, чем другие страницы этого старого тома. Потому ли, что я с месяц, а
то и больше, мусолил эту одну страницу? По ней рассыпались бурые пятна --
может быть, следы фруктового сока (не исключено, что, пробираясь сквозь
лабиринты арамейских фраз, которые для меня были китайской грамотой, я
одновременно лакомился мандарином). А может быть, это слезы? Я не знаю,
остаются ли от слез на бумаге несходящие следы.
Когда мой дед сказал: "За работу", он не шутил. Это была-таки работа!
Он дал мне для начала одно из наиболее заковыристых мест во всем Талмуде --
диспут между Равой и Абайе по вопросу о том, кто является собственником
найденной вещи (и я потом узнал, что талмудисты любят давать своим ученикам
для начала именно этот отрывок). Талмуд, с присущей ему лаконичностью в
изложении своих тем, выражает всю проблему в немногих словах. Моему деду
понадобилась неделя, чтобы растолковать мне, что эти слова означают. Но он
честно прогнал меня сквозь дюжину провокационных вопросов Абайе, в основе
которых лежала дюжина аналогий с еврейским Законом, и через хитроумные
возражения Равы, которому в конце концов пришлось все-таки сдаться. Весь
диспут был изложен не на древнееврейском, а на арамейском языке. Я твердо
помню, что я все же одолел диспут до конца, и последние слова отрывка все
еще сохранились в моей памяти.
Ко всем моим заботам, мой дед не говорил по-английски. Идиш, который я
немного знал, был американизированным жаргоном, и для деда это был почти
другой язык. Как мы умудрялись общаться друг с другом, для меня до сих пор
остается тайной. Но, оглядываясь на всю мою прошлую жизнь, я могу сказать,
что никто не повлиял на мое интеллектуальное развитие больше, чем дед; а
началось все с этой ужасной фразы, которая была моим постоянным кошмаром все
годы моего отрочества:
-- За работу!
Главным орудием моего деда в деле воспитания был Талмуд.
Что такое Талмуд
Начнем с того, что Талмуд -- это не одна книга, а две; они носят
названия "Мишна" и "Гемара", и в них изложен еврейский Закон. Мишна была
записана примерно лет на триста раньше, чем Гемара. В обеих книгах Талмуда
упоминаются многочисленные авторы -- то есть мы знаем, кто именно высказал
те или иные содержащиеся в них суждения. Но ни Мишна, ни Гемара не являются
оригинальными, творческими произведениями литературы; каждая из них
представляет собою свод законов, данных евреям за многие сотни лет до того,
как были записаны Мишна и Гемара.
Мишна -- это отчет о судебных решениях целой серии аналистов и судей --
их называли таннаим (учителя) -- на протяжении четырех сотен лет. В основе
всех этих решений -- свод законов Устного учения, полученного Моисеем на
горе Синай одновременно с Письменным учением. Таннаим были последователями
группы более ранних законоведов, Мужей Великого Собора, которые в свою
очередь приняли эстафету у своих предшественников, те--у своих, и так далее,
в глубь веков, вплоть до пророков. Период, когда жили и трудились таннаим,
продолжался примерно четыреста лет: двести лет до нашей эры и потом еще
двести лет нашей эры. Мишну (что значит "повторение") записал примерно в 200
году рабби Иегуда Анаси, известный палестинский мудрец и законодатель.
Нынешний иврит -- это иврит Мишны. Разговорный иврит в современном
Израиле, язык газет, радио о повседневных бесед, разумеется, подвергся
сильному влиянию западноевропейских языков. Но, как мне рассказывал один
популярный израильский романист, для него секрет хорошего современного стиля
-- это все еще стиль Мишны.
Хотя Мишна, казалось бы, не претендует ни на что иное, к
Библейская литература