Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  -
это, разумеется, самый крайний случай. Во время войны мне не раз случалось застать часового, спавшего на посту, но ни один из этих часовых не был расстрелян; более того, я никогда не слышал о том, чтобы какого-нибудь моряка приговорили за это нарушение к смертной казни. Однако в Уставе написано именно так. Этот lex talionis, как юристы называют принцип "око за око", давал древним судам солидную теоретическую базу для возмещения ущерба. Деньги служили справедливой компенсацией за то увечье, которое обидчик нанес потерпевшему. Авторы Талмуда даже нашли в Торе тексты, которые позволили подкрепить этот пункт авторитетом Священного Писания. Если бы Талмуд не таким образом охарактеризовал нам древнее общее право народа Израиля, если бы он вместо этого действительно обосновал юридические процедуры, ведущие к выкалыванию глаз преступникам, -- тогда, на мой взгляд, у критиков иудаизма (а заодно и у раз®яренных четырнадцатилетних мальчишек) появились бы действительно серьезные основания выступать против талмудических законов. Тора изобилует описаниями всевозможных смертных казней. А затем мы переходим к общему праву и обнаруживаем, что, по сути дела, высшая форма наказания практически отменена всеми теми препятствиями, которые надо преодолеть, чтобы вынести человеку смертный приговор "Синедрион, который в течение семидесяти лет своего существования приговорил бы к смерти одного человека, был бы назван Кровавым Синедрионом", -- говорится в Талмуде. Уйма свидетелей, которых необходимо представить, чтобы приговорить человека к смертной казни, особо строгие правила доказательства осведомленности преступника в тонкостях закона и преднамеренности преступления, ограничения в пред®явлении улик, специальная усложненная процедура судебного голосования -- все это вместе делает смертную казнь чисто теоретическим наказанием, почти никогда не применявшимся. Но все эти препятствия, мешавшие вынесению смертных приговоров, были положениями общего права, передававшимися от поколения к поколению ее времен седой древности. В Синайской пустыне, в условиях военного положения, в общине, которая состояла из толпы только что освобожденных рабов, драконовские законы, грозившие смертной казнью за малую вину, были насущно необходимы людям для того, чтобы выжить. У каждого народа есть такие кодексы законов на случаи чрезвычайного положения, войны или катастрофы. Но наряду с этим суровым кодексом еврейское общее право из века в век передавало народу гарантии того, что страна не будет разукрашена сожженными, повешенными или расчлененными трупами преступников, -- как это было в Греции и в Риме или даже в самых цивилизованных странах Европы всего полтора века тому назад. Распятые на крестах люди на дорогах Иудеи в период правления Понтия Пилата были жертвами римского военного правосудия в завоеванной и оккупированной провинции. Еврейский закон не допускает распятия на кресте. Но римляне сломили власть Еврейского государства и установили свою со своими смертными приговорами и своими палачами. Одним словом, если вы попытаетесь понять или хотя бы представить себе еврейскую юриспруденцию в ее практическом применении на основании чтения Пятикнижия, то вы добьетесь примерно такого же успеха, как если бы вы попытались представить себе Соединенные Штаты в 1970 году на основании американской конституции, принятой в 1787 году. И в этом и в другом случае именно через общее право основополагающие документы вошли в нашу жизнь. Но, конечно, после эпохи Талмуда еврейское общее право прошло очень длинный путь. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ОТ ТАЛМУДА - К СОВРЕМЕННОСТИ Великая перемена В эпоху, последовавшую за распадом Римской империи, еврей стал скитальцем -- Вечным Жидом; прервалась тысячелетняя традиция непрерывного обсуждения и обновления общего права. И теперь евреям уже приходилось заглядывать в книги, чтобы в них искать ответа на вопросы о том, каким законам полагается следовать, каких культурных обычаев придерживаться для сохранения общности жителей разрозненных общин, в каких словах искать живую истину древнему народу, который, согласно всем законам истории, давно должен был бы погибнуть. На развалинах Рима возникли христианство и ислам, и войны между приверженцами этих двух религий развеяли евреев по свету, как ветер развеивает осенние листья. Вторжения захватчиков сменялись годами мира, добрые правители сменялись жестокими угнетателями, периоды спокойствия и терпимости к евреям сменялись периодами террора, погромов, массовых высылок или бегства из родных краев. Не будь Талмуда, который поддерживал в евреях их национальную гордость, сплоченность и способность противостоять своим гонителям, едва ли еврейство смогло бы сохраниться в своем бесконечно долгом хождении по мукам. Эта эра безвременья породила законоведов двух толков. Одни -- так называемые савураим (рассудительные) -- были последними редакторами Талмуда. Они привели в порядок то, что осталось им от древних заповедей, и Талмуд для них был скорее источником законоположений, чем хроникой ученых споров. Добротная надежность устной традиции стала уступать место хаотичности, столь свойственной этому смутному времени. К счастью. Талмуд всегда находился под рукой. Не существовало никакого другого, более доподлинно еврейского свода законов: ведь положения Талмуда были донесены от эпохи самого Моисея до находившихся на пороге гибели вавилонских академий и там приобрели свою писаную форму. Савураим лишь предстояло позаботиться о том, чтобы сохранить это бесценное наследие. Правоведы другого толка -- гаоним ~ были президентами университетов, руководителями двух основных вавилонских академий. У евреев никогда не было церковного главы вроде римского папы, однако ближе всего к этому по своему нравственному влиянию стоял гаонат (то есть синклит вавилонских гаоним), который просуществовал со времени завершения написания Талмуда до приблизительно 1000 года нееврейского летоисчисления. Согласно решениям и постановлениям гаоната, об®яснявшего и применявшего на практике талмудическое право, строилась вся жизнь в еврейских общинах Европы и Азии. Катастрофа, постигшая еврейскую общину Вавилона, навек покончила с гаонатом. Так через три тысячи лет после Авраама еврейская религия ушла ( Ближнего Востока -- своей древней родины, -чтобы не возвращаться туда целых две тысячи лет, вплоть до наших дней. Центры еврейской учености переместились на запад -- в Испанию и Францию. А слово гаон сохранилось в языке, хотя и в несколько измененном значении: так стали уважительно величать старого еврея, известного большой ученостью и ясным умом. Я часто слышал, как про моего деда другие раввины говорили, что он -- гаон; но сам себя он так никогда не называл. Среди верующих евреев очень старого и очень ученого человека нередко принято называть гаоном просто из вежливости. За минувшие века этот некогда высший титул претерпел серьезное семантическое изменение и порядком обесценился, подобно термину "доктор философии", Сейчас куда больше гаонов, чем было тысячу лет назад, но зато это уже далеко не столь почетное звание, каким оно считалось тогда. "Первые" и Рамбам Вот мы и подошли к недавнему прошлому еврейской истории -- к ее современному периоду. На первый взгляд -- это несколько смело: начинать "современный" период истории евреев за шестьсот лет до рождения Шекспира, за пятьсот лет до открытия Америки, за двести или триста лет до того, как появился сам язык, на котором я пишу эту книгу. Однако, давайте подумаем. Соединенным Штатам сейчас (в 1959 году) сто восемьдесят три года. Разумно ли было бы назвать период американской истории после 1914 года недавним прошлым? По-моему, вполне. Применяя то же соотношение, недавнее прошлое евреев можно начать примерно с 1100 года -- с той эпохи, в которую появились еврейские правоведы, названные "первыми" (на иврите -- ришоним). Почему этих людей, которые жили позже и талмудистов, и савураим, и гаонов, -- почему их назвали "первыми"? Не знаю, кто придумал этот странный термин (об этом много спорят). Может статься, потому-то этот термин и сохранился, что он ясно показывает: именно с них, с ришоним, начинается наше новое время. Они -- славнейшая когорта еврейских мудрецов. Чтобы рассказать о них подробно и в хронологическом порядке, потребовалась бы еще одна книга. Но среди "первых" был один, возвышавшийся над другими, -- испанский еврей, который звался Рамбам (Рамбам - сокращение от имени рабби Моше бен Маймон (то есть сын Маймона). Почти у каждого еврейского мудреца послеталмудической эпохи было сокращенное имя, которое ему давали его ученые собратья. (Примечание автора.)). Миру он известен как Маймонид. На книжной полке против моего стола стоит знаменитый кодекс рабби Моше бен Маймона из Кордовы -- пять увесистых томов в темно-бордовом переплете, почти таких же высоких, как тома Талмуда, хотя и не столь толстых. Это -- дело жизни Рамбама, его труд "Мишна Тора" (правоведческое обозрение, или обозрение законов): Рамбам написал его в конце XII столетия. Читая этот труд, мы переселяемся с Востока на Запад. Мы покидаем Святую Землю и оживленные дебаты ученых старцев, которые все еще находятся на своей земле или в соседнем Вавилоне, -- старцев, в которых еще живы воспоминания об обычаях и законах их отцов, -- старцев, которые еще и сами сохранили эти законы и обычаи, сохранили речь и дух семитических стран. Теперь мы в Европе. Рациональный тон, рассуждения насчет абстрактных принципов, методичность, упорядоченная структура. Рамбам не был первым из "первых" (их деятельность началась лет за двести до него), но именно в его трудах стала впервые заметна происшедшая великая перемена. Альфази из Марокко подготовил смело отредактированное издание Талмуда, в котором он оставил все, что касается права, выбросив абстрактные дискуссии и все истории, притчи, рассуждения о науках и так далее. Раши уже написал свои ученые комментарии. Начали появляться сокращенные издания кодексов общего права. Цель у всех этих "первых" была одна: систематизировать и обобщить всю накопившуюся массу еврейской философско-правовой литературы, привести ее в соответствие с критическими стандартами Запада. Эту работу окончательно завершил Рамбам. В его трудах европейская мысль еще не побеждает еврейскую, но, внедряя в иудаизм новые меры мышления, она раз и навсегда входит в нашу интеллектуальную традицию. "Мишна Тора" -- одно из наиболее дерзких литературных начинаний, какие я знаю. В предисловии Рамбам пишет об упадке учености, о нарушении связей между общинами, о путанице, возникающей из-за трудностей Талмуда и мудреных комментариев гаонов; и задачу своей работы Рамбам вкратце излагает в следующих словах: И посему я, Моше бен Маймон из Испании, опоясал себе чресла и - положившись на Всевышнего, да благословен будь Он! - изучил все труды сии. И я вознамерился сам написать книгу, в коей раз®яснить все, что льзя и что нельзя, что чисто и что нечисто, в согласии с другими законами Торы, - и все сие языком ясным и с краткости". И цель оного - дабы все общее право на устах у всякого из людей было, сомнений и споров не вызывая, и дабы не продолжалось так, что один мудрый за одно ратует, другой же - за другое. И в понятных словах, ведомых всем и недвусмысленных, тщусь я изложить всякие суждения, проистекающие из всех писаний и истолкований от времени рабби Иегуды Анаси до сего дня. Именно это Маймонид и сделал. Он создал настоящую энциклопедию: взял труды сотен мудрецов за тысячу лет и, отбросив все малосущественное, обобщил их и изложил в виде единой книги. И он проделал эту работу, одновременно пользуя больных и будучи одним из лучших и наиболее занятых врачей мавританского мира, -- в конце концов он занял высокое положение личного врача египетского султана. Труд Рамбама начинается "Книгой знаний" -широким обзором средневековой науки. На первых же страницах мы читаем логическое рассуждение о сущности Б-га -- и мы сразу же видим в Рамбаме мыслителя, который глубоко проник не только в Писание, но и в Аристотеля. Астрономические познания Рамбама почерпнуты в основном от Птолемея, а медицинские -- от Галена и Гиппократа. В медицину он внес и свои собственные эмпирические открытия. Важно отметить, каким образом Рамбам считает необходимым построить свой труд. Талмуд начинался с вопроса: "Когда начинается вечером время чтения молитвы "Шма"? В своих четырнадцати книгах Рамбам возводит стройное строение -- строение нового Талмуда, созданного на основе старого, -- строение симметричное, упорядоченное, доступное и целостное. Подробное оглавление открывает невооруженному глазу все богатство Рамбамова труда, на страницах которого можно найти ответ на любой вопрос, касающийся права или обычаев иудаизма. Чтобы сделать это до Рамбама, читателю приходилось долго штудировать Талмуд и еще десятки трудов вавилонских гаонов. Рамбам проделал колоссальную работу, растолковав все без исключения пункты писаного и устного права. Обещание, данное в предисловии, он полностью выполнил. Он пишет действительно ясно, доступно и лаконично. Его язык -- это язык Мишны, отточенный и четкий. Чтобы читать Рамбама, достаточно весьма элементарного знания иврита. Однако, где бы читатель ни раскрыл труд Рамбама, с каждой страницы струится свет мудрости. Дело по обвинению Рамбама "Мишна Тора" распространилась среди евреев с такой же быстротой, с какой за тысячу лет до того распространился труд рабби Иегуды Анаси. Однако творение Рамбама сразу же вызвало бурю возражений среди ученых раввинов. "Как он осмелился, -- говорили они, -- наложить свои руки на Талмуд! Как он решился выносить суждения по теоретическим и практическим вопросам, с которыми иногда не могли справиться величайшие гаоны! Хочет ли он, чтобы народ Израиля полагался на его суждения как на окончательную, непререкаемую истину?!" Во всем, что они говорили, была доля правды. Ведь нет более действенной клеветы, чем преувеличение слабостей и одновременное замалчивание достоинств. Рамбам впоследствии сам жалел, что не привел в своем труде скрупулезных, пункт за пунктом, ссылок на источники. Цель Рамбама как раз и заключалась в том, чтобы по возможности сократить дискуссионные моменты; для этого он из®ял описания диспутов, в которых мнения сторон резко расходились, и суждения мудрецов, находившихся по тому или иному спорному вопросу в явном меньшинстве. Рамбам, должно быть, полагал, что сама полнота и общедоступность "Мишны Торы" есть уже достаточное оправдание ее появления. Все страницы, написанные Рамбамом, дышат его спокойной верой в силу собственного разума и полной убежденностью в том, что он может выполнить свою титаническую задачу. Противники Рамбама стремились помешать ему занять в истории развития еврейской мысли то место, которое он заслуживал. Возможно, именно характерные достоинства и недостатки труда Рамбама, обращенные против него его противниками, подвели его. Как указывал сам Рамбам, он хотел дать евреям расшифрованный Талмуд, своеобразный настольный справочник по иудейскому праву. Но, по вечной иронии еврейской судьбы, не учитель, а только его ученики вошли в Землю Обетованную. Моше бен Маймон остался на горе Нево. Никто не может отрицать, что именно он благополучно провел евреев через брод, ведший из мира древнего в мир современный. Расшифровщики Талмуда, появившиеся после него, не могли не следовать по его стопам: они заимствовали его литературную форму, его композицию и в значительной мере его мировоззрение -- даже в тех случаях, когда они сами же яростно нападали на Рамбама за его "модернизм". После Рамбама не было пути назад -- к хаотическому стилю времен гаоната. Труд Рамбама остается основой нашего нынешнего Закона и основным средством изучения Талмуда. Рамбам, несомненно, -- величайший еврейский правовед со времен Талмуда до наших дней. Отношение моего деда к Рамбаму было смесью восхищения и осторожности. Он хорошо знал "Мишну Тору", постоянно на нее ссылался, но при этом предупреждал меня, что некоторые из ее положений куда как спорны. Он говаривал, что изучение "Учителя заблудших" -- основной книги Рамбама по метафизике -- может сбить с толку того, кто не очень тверд в вере и не очень умен. Такой подход к Рамбаму, по-моему, напоминает отношение к нему благочестивых раввинов старой школы. Рамбам на несколько веков опередил свое время -- я в этом твердо уверен. У него было четкое и ясное кредо: иудаизм должен переосмысливать все человеческие познания, все достижения человеческого разума. В наши дни кредо Рамбама довлеет над любым сколько-нибудь серьезным еврейским философским трактатом. "Шулхан арух" Кто мог бы предсказать, что именно этой книге предстояло донести свет Синая до 20-го века? С тех пор, как Иосиф Каро написал свой труд, и вплоть до наших дней не создано было ничего подобного. Иосиф Каро сделался еврейским Блэкстоном. Вот здесь, у меня на полке, рядом с томами Рамбама -- вот они, восемь высоких томов книги "Шулхан арух" (что значит "накрытый стол"). Иосиф Каро, родившийся через два с половиной столетия после Рамбама, был одним из его скромных последователей. В своем комментарии он защищает Рамбама от нападок хулителей. Он вступается также за другого правоведа, Тура, написавшего популярное изложение Закона в духе того "модернизма", начало которому положила "Мишна Тора". Комментарий Иосифа Каро к книге Тура -- труд его жизни -- был широким обзором еврейских правоведческих познаний; многие считают, что это -- лучшее произведение такого рода во всей еврейской литературе. Названное "Дом Иосифа", оно значительно длиннее самой книги Тура. Уже будучи стариком, Иосиф Каро решил, что было бы полезно сделать сокращенную редакцию "Дома Иосифа", которая могла бы стать неплохим пособием для дилетантов. И тогда он создал книгу, которая, как он выразился, оказалась столь короткой, простой и общедоступной, что любой неподготовленный читатель может заглядывать в нее раз в месяц и таким образом освежить в памяти основные положения Закона. Это и есть книга "Шулхан арух" -- костяк всего раввинского обучения, -- к которой постоянно обращается любой исследователь иудаизма, начиная с пятнадцатилетнего возраста и до самой своей смерти. "Шулхан арух", вместе с комментариями к нему и с хрониками позднейших судебных решений, представляет собою современный свод еврейского Закона, и на этот свод обычно ссылается еврей, когда он советуется с раввином по поводу того или иного постановления. Конечно, тот толстый том, который сейчас стоит в книжном шкафу у любого раввина, -- это уже не лапидарный труд, что был задуман и создан Иосифом Каро. На каждой странице современного издания книги "Шулхан арух" самому Иосифу Каро принадле