Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
одводила
черту под сведенным балансом, если бы люди знали, что им неизбежно придет
конец, -- но придет тогда, когда того потребуют природа, логика и
справедливость, -- то вопрос о несправедливости смерти либо вообще не
возникал бы, либо представлял собою лишь чисто философскую загадку, однако
не доставлял бы людям тех мучительных терзаний, какие он доставляет теперь.
Один из наиболее напрашивающихся ответов (этот ответ пришел в голову
людям сразу же, как только они начали мыслить, и он до сих пор не
опровергнут) заключается в том, что период времени от рождения до смерти
человека слишком короток, чтобы стать основой для исчерпывающего подведения
итогов. Согласно догмам восточных религий, человеческая жизнь -- это лишь
одна из многих прожитых человеком жизней. Любая кажущаяся несправедливость в
этой жизни уравновешивается кармой, то есть деяниями и итогами других
воплощений человека, прошлых и будущих. Следовательно, человек должен нести
ответ не только за свою теперешнюю жизнь, но и за все другие свои жизни --
те, которые он прожил раньше, до того, как родился в своем нынешнем
воплощении, и те, которые он еще проживет в своих будущих воплощениях.
Иудаизм такую идею отвергает, хотя у каббалистов иногда возникает мысль о
том, что возможен гилгул, то есть перевоплощение.
Иудаизм, равно как христианство и ислам, отвечает на вышеупомянутый
вопрос иначе: он утверждает, что после того, как человек умирает на земле,
его душа продолжает жить другой, загробной жизнью, которая длится
неопределенно долго. Существует какой-то иной мир, куда мы попадаем после
того, как покончим наши счеты с нашей нынешней жизнью; и в этом ином мире
деяния человека получат справедливую оценку. Праведника ждет воздаяние за
его добродетель. Некогда преуспевавшего грешника постигнет заслуженная кара.
В священных книгах ислама довольно подробно описано, что представляет собою
жизнь после смерти. А Данте Алигьери в "Божественной комедии" нарисовал
потрясающую по выразительности картину загробного мира, как он представлялся
христианам в средневековой Европе.
Еврейская доктрина загробного мира содержится главным образом в Талмуде
и основана на текстах Священного Писания. Поскольку проблема жизни после
смерти была основным пунктом разногласий между еврейскими мудрецами и
саддукеями (существовавшая в те времена секта, во многом расходившаяся с
ортодоксальным иудаизмом), эта проблема приобрела основополагающее значение.
Характерно, что Талмуд не отвечает на вопросы о том, как выглядит загробный
мир, что на самом деле означает воскресение из мертвых, где и как это
происходит, во что требуется верить. Мы находим в Талмуде взгляды и мнения
отдельных раввинов древности и рассуждения средневековых ученых, которые,
развивая положения своих предшественников, придерживались при этом самых
разных -- часто прямо противоположных -- точек зрения. Иудаизм очень точен и
конкретен там, где он говорит о действиях. Доктрины же и абстрактные
умозаключения носят иногда и не определенный характер. Поэтому я не могу
здесь описать, как выглядит в представлении иудаизма загробный мир и как
происходит воскресение из мертвых. Наша религия утверждает, что есть
какой-то иной мир и что Б-г заботится о тех, кто спит в земле сырой. Больше
мне нечего сказать читателю -- разве что поведать свои собственные,
личные мнения.
Даже в Талмуде идея загробной жизни выражена весьма туманно --
посредством метафор, притч и иносказаний. Упоминаемая там Геенна (ад, в
котором жарятся грешники в наказание за свою порочную жизнь) -- это
Гай-Хином, или долина Хином, небольшой овраг в Иерусалиме: когда-то
идолопоклонники в этом овраге сжигали на алтаре тела своих детей, приносимых
ими в жертву кровожадному Молоху. В наши дни вы можете увидеть эту самую
Геенну с балкона своего номера в отеле "Царь Давид" -- оттуда открывается
отличный вид на Старый Иерусалим. Овраг этот, ясное дело, слишком уж мал,
чтобы вместить хотя бы самый ничтожный процент даже всех нынешних грешников,
не говоря уже о грешниках предыдущих поколений. Слово "рай" по-гречески
звучало "парадейсос", а в греческий язык оно пришло из персидского, и
означало оно "парк", или "сад". Еврейское ган эден (райский сад), или Эдем,
-- это таинственное место, где появился на свет Адам; Эдем был прекрасным,
цветущим садом, в котором не существовало ни греха, ни труда, ни отравы, ни
боли, ни смерти, а одни лишь деревья, цветы и живые существа в своем
первозданном бессмертном совершенстве. Короче говоря, все это -- не что
иное, как притча. Мы не знаем, где находился этот райский сад, как он
выглядел и на что именно намекает рассказанная о нем притча.
Об®яснение зла
Мыслители всех религий отлично сознавали, что -- в качестве причин
существования зла -- теория кары и воздаяния за пределами нашей земной жизни
весьма и весьма уязвима, ибо никто из людей никогда не видел "мира иного".
Мы можем принять на веру, что загробная жизнь -- это несомненный факт. Но
для большинства людей она не может быть таким же несомненным фактом, как,
например, зеленая трава. Те, кто начисто отрицает загробную жизнь,
издеваются: "Обещания загробной жизни, -- говорят они, -- это всего лишь
утешения для бедняков: дескать, ешь мякину, трудись, гни спину, а потом сам
Б-г поднесет тебе сладкий пирог".
Поэтому в религиозной философии возникла еще одна тенденция -- попытка
найти об®яснение причине существования зла не вне человеческой жизни, а в ее
пределах. Существует целый ряд теорий подобного рода. Вот, например, восемь
из них:
1. Зло -- это непременное условие существования свободы воли. Мир,
лишенный возможных злых последствий, будет не миром людей, а миром заводных
кукол.
2. Если вселенной вообще дано существовать со всеми своими силами, и
переменами, и временными связями, в нашей вселенной все эти элементы
наилучшим образом сбалансированы, и потому она есть "лучший из миров".
3. Зло, правильно понятое, -- это не существующее явление, которое
нужно как-то об®яснять, но просто отсутствие возможного добра. Отрицая
необходимость зла, мы тем самым выражаем пожелание, чтобы мир был неизменно
совершенен, тогда как на самом деле мы живем в мире, лишь идущем к
совершенству.
4. Жизнь предполагает изменения, она сама постоянно изменяется.
Сравнение ранних и поздних условий существования порождает контраст между
добром и злом. Однако прекращение изменений означало бы смерть, или
несуществование.
5. Вселенная -- со всем, что в ней находится, -- сама по себе не
является ни доброй, ни злой. Зло в мире есть результат сознательных действий
человека, который поступает по своей свободной воле. Железо, не обладающее
свободной волей, может одинаковым образом быть превращено как в плуг, так и
в меч.
6. Добродетельный человек -- это венец творения; однако в мире, в
котором нет никаких трудностей, добродетельный человек просто невозможен.
7. Зло -- это только то, что сам человек считает злом. Зло -- это тень,
отброшенная желанием. Надо лишь перестать желать преходящего -- и зло
исчезнет само собой.
8. Каждый порочный человек сделал в своей жизни хоть что-то хорошее.
Каждый добродетельный человек хоть в чем-то да согрешил. В нашем мире
каждому человеку воздается за меньшую часть совершенного им. Человек
переходит в загробную жизнь с четким итогом грехов, заслуживающих наказания
и добрых дел, достойных награды.
Я не собираюсь перечислять здесь все подобные теории, я только хотел
привести пример, какого рода рассуждения на эту тему возможны. Богословы и
философы -- как иудейские, так и прочих религий -- порой подкрепляли эти и
другие схожие рассуждения весьма убедительными доводами, которые у меня нет
ни времени, ни способностей опровергать. Возможно, именно многообразие
подобных теорий свидетельствует о том, что нет какого-то одного решения
проблемы, с которым мир готов был бы согласиться. Рабби Янай в книге
"Поучения отцов" выразил все это, по-моему, очень ясно: "Причина процветания
грешников и страдания праведников -- вне нашей воли".
Существует и старая теория эпикурейцев. Человеческая жизнь именно
такова, какой она нам представляется, -- то есть это иррациональная смесь
добра и зла. Мы не существовали ни в какой форме до своего рождения, и наше
существование полностью прекратится с нашей смертью. Нет в природе никакого
Б-га, которого можно было бы умолять о справедливости или хотя бы об
установлении на земле разумного порядка.
Вся видимость упорядоченности вселенной -- это только иллюзия,
вековечное заблуждение человеческое. Проблемы зла не существует -- не
потому, что в мире нет зла, а потому что нет никакого благого Провидения,
которое могло бы отчитываться за дела свои. Как сказал Стендаль, "Б-га
извиняет лишь то, что его нет". Есть только случайно возникшая краткая жизнь
человека на нашей зеленой земле. Все остальное -- черный холодный хаос. И
задавать вопросы тьме -- это сущее ребячество.
И, наконец, есть Книга Иова, в которой с поразительной силой описаны
страдания человека на земле и со столь же поразительной убежденностью
выражена уверенность в вековечном существовании и могуществе Г-спода Б-га. И
это противоречие никак в Книге Иова не раз®яснено. Страдающий и мучающийся
Иов задает вопросы и оказывается тверже в своей вере, чем его недалекие
благочестивые друзья. Те люди, которые предлагали ему частичные ответы на
вопрос о природе зла, порицаются б-жественным Голосом, звучащим из вихря.
Загадка существования остается неразрешенной, и где-то в глубине этой
загадки -- в глубине человеческого сердца -- кроется ощущение, что Б-г
все-таки есть.
Разум современного человека готов жить со всеми этими дилеммами и не
тратить слишком много энергии на их разрешение, А разум человека средних
веков не мог успокоиться, если видел в своих доктринах хоть одно явное
противоречие. Он бросался навстречу трудностям и находил какие-то ответь! --
пусть слишком неубедительные, притянутые за уши, но все же ответы. В
результате получалось нечто вроде спора с ребенком -- спора, который ведется
в понятных ребенку выражениях. Бенджамин Франклин рассказывает о том, как
множество раз услышав с амвонов яростные филиппики против деизма, он в конце
концов сам стал деистом. А Саадия Гаон еще тысячу лет тому назад
предупреждал, что одной из главных причин атеизма является слабость и
нелепость доводов, приводимых в защиту религии. Однако разжевывание и
пережевывание старых парадоксов -- "существование зла", "свободная воля",
"вездесущие Б-жье" и так далее -- продолжалось чуть ли не до наших дней.
Однако в наши дни умные люди стали куда менее самоуверенными -- и это,
на мой взгляд, об®ясняется распространением научных знаний. Почти любая
область естественнонаучных исследований изобилует парадоксами. Два столетия
назад люди все еще могли верить в то, что мир -- это некий механизм и что
усовершенствованные инструменты, созданные людьми, помогут им рано или
поздно разобраться в этом механизме до последней гайки и понять, наконец,
как он работает. В наши дни образованный человек так же не может в это
верить, как он не может верить в то, что мир покоится на панцире гигантской
черепахи. В некоторых отраслях созданы уже столь совершенные приборы, что
дальше некуда. Но по мере того как приборы делаются все совершеннее и
совершеннее, возникают все новые пределы ограничения. Знания накапливаются,
а дилеммы, с которыми сталкивается человек, множатся и углубляются. Попытки
разрешить все парадоксы и противоречия просто-напросто заведут науку в
тупик. Сейчас наука делается на основе "рабочих принципов", "рабочих
гипотез", "наиболее вероятных ответов" и так далее и тому подобное.
Идея жизни после смерти содержит многочисленные противоречия и
трудности, по поводу которых в течение веков ломались копья в теологических
дискуссиях и обыкновенных дилетантских спорах. Некоторые из наиболее
патетических страниц средневековых философских трудов представляли собою
попытки благочестивых авторов отмести все без исключения возражения. Эти
авторы подробно описывали, как будет выглядеть тело воскрешенного человека,
об®ясняли, на ком именно будет женат на том свете человек, который в своей
земной жизни имел одну за другой трех жен, и так далее. Богословская
литература иудаизма не раз указывала, что такого рода пустопорожние
рассуждения бессмысленны и неумны.
-- Человеческая личность, или "душа", -- говорит рационалист, -- это
нечто вроде выхлопной трубы химической машины, называемой телом. Когда
машина останавливается, выхлопы прекращаются. Вот и вся недолга.
"Рабочий принцип" иудаизма заключается в том, что для Б-га мертвецы
вовсе не являются мертвецами, что машина -- это всегда нечто большее, чем
просто машина, и что когда машина прекращает работу, все-таки что-то
остается. Мой дед любил рассуждать о поэтичном загробном мире из иудейской
притчи -- мире, в котором праведники наслаждаются вечным, непрекращающимся
шабатом, едят рыбу левиафан и мясо легендарного быка пустыни и пьют
необыкновенно вкусное вино из винограда, специально для этого пиршества
выращенного в Эдеме. Когда моя мать упрашивала деда с®есть кусок говядины
или телятины, он отказывался и, посмеиваясь, говорил:
-- Моя порция уже ожидает меня на том свете:
это левиафан и бык. А однажды он мне сказал:
-- Разумеется, мы не можем быть полностью уверены, что загробный мир
таки да существует... Но может быть... помни: может быть...
Ест ли сейчас мой дед левиафана и пьет ли он эдемское вино на том
свете? Что бы мне ни говорили, я думаю, что да. Это мне кажется более
вероятным, нежели мысль о том, что душа моего деда мертва для Г-спода.
Кадиш
Еврейская идея уважения к мертвым требует, чтобы погребение было
совершено как можно скорее и наиболее простым, непритязательным способом;
мертвого заворачивают в саван и кладут в деревянный гроб без дна -- так,
чтобы тело касалось земли. Друзьям и родственникам усопшего вменяется
проводить его к месту последнего успокоения. После этого начинается период
предписанного траура, который, чем ближе к концу срока, тем становится менее
строгим. В течение первых семи дней траура -- этот период называется шива --
скорбящие, под свежим впечатлением своей потери, не выходят из дома; там они
сидят на низких табуретах и принимают визиты соболезнующих. Выдержать это
нелегко, но по крайней мере голова у них в это время чем-то занята и
внимание отвлечено. Затем начинается тридцатидневный период, называемый
шлошим (тридцать). Скорбящие снова начинают заниматься своими обычными
делами, но избегают развлечений и продолжают творить определенные молитвы.
Когда проходят эти тридцать дней, траур заканчивается, если только траур не
по отцу или матери -- в этом случае траур длится целый год.
Кадиш -- это молитва в синагогальной службе, в которой не содержится
непосредственных упоминаний о смерти или о трауре. Это старинный арамейский
гимн, прославляющий святое имя Б-жье и призывающий к скорейшему наступлению
царства Б-жьего. Сочиненный после разрушения Храма, он в еврейском
молитвеннике передает стенания Иова; идея гимна -- прославление Г-спода в
момент самого глубокого страдания: "Хотя Он убивает меня, все же я верую в
Него". Кадиш завершает каждую часть службы и попеременно произносится как
ведущим службу, так и всеми собравшимися.
Несколько сот лет тому назад возник обычай поручать чтение последнего
кадиша одному из тех, кто носит траур по усопшему: таким способом скорбящий,
невзирая на постигшее его страшное несчастье, выражает свою непоколебимую
веру в Б-га. Поскольку обычно на поминальной службе бывает не один, а
несколько скорбящих, носящих траур по усопшему, возникает вопрос, кому
именно прочесть последний кадиш. У раввинов разработана сложная система
очередности, но сейчас ей редко кто следует: обычно все носящие траур читают
последний кадиш хором. Следы прежней иерархии сохранились лишь в порядке
избрания из скорбящих того, кто будет руководить традиционной ежедневной
службой в тот или иной день после смерти оплакиваемого.
Из моего сухого изложения фактов читателю едва ли станет понятно,
откуда берется такая гипнотическая сила еврейского обычая читать кадиш. С
одной стороны, существует сама молитва. Это прекрасный дифирамб, написанный
в четком ритме, очень звучный, с необыкновенно яркими аллитерациями; и хотя,
может быть, не более чем один из пяти молящихся понимает слова, тем не менее
молитва эта производит на всех очень сильное впечатление. Есть нечто
эмоционально-волнующее в том, что молящийся произносит слова кадиша вместе с
другими людьми, недавно потерявшими дорогого им человека. В древнем обычае
читать кадиш заложено глубокое уважение к тем, кто покинул этот мир. Чтение
кадиша приносит молящемуся инстинктивное облегчение и высвобождение от гнета
скорби, как если бы в этот момент он протянул руку через реку смерти и
коснулся руки усопшего, находящегося на том берегу. Я не пытаюсь доказать,
что это -- какое-то рациональное ощущение, но это -- действительно сильное
ощущение.
Однако, помимо всего прочего, по-моему, источник исключительной силы
кадиша кроется во взаимоотношениях нашего поколения и поколения людей,
которые уже умерли или находятся на пороге могилы. Скорбящего охватывает
ощущение вины. Чувство вины живых перед мертвыми -- это довольно
распространенное чувство среди всех людей, но особенно сильно оно у евреев.
Большинство еврейских детей в Америке -- по крайней мере до самого
последнего времени -- проявляло куда меньше благочестия, чем их родители.
Однако даже если внешнее поведение человека уже никак не определяется
требованиями религии и не согласуется с ними, в сердце человеческом религия
удерживается гораздо дольше. Я бы сказал, что еврейская сущность почти
неискоренима в сердце еврея. Пока живы родители, их неверующие дети знают,
что религия в их семье поддерживается старшим поколением, и они более или
менее спокойно ведут свою светскую жизнь. Но вот родители умирают. И дети
оторопело смотрят на то, как свободно качается оборванный конец цепи
поколений. Это -- невеселое зрелище. И чтение кадиша, связывающее детей с
усопшими родителями, -- символическое восстановление древней цепи.
Именно с чтения кадиша нередко начинается частичное -- а иногда и
полное -- возвращение к иудаизму. Но даже если этого и не происходит, то
сама необходимость прочесть кадиш хотя бы приводит скорбящего в синагогу,
дает ему возможность снова услышать слова на древнееврейском и звуки
литургии, побуждает его хоть раз в день в течение срока траура предаться
размышлениям. Мне доводилось слышать, как обычай читать кадиш критиковали за
то, что он "превращает нашу веру в религию мертвых". По-моему, все обстоит
как раз наоборот: если усопшие самим фактом своей смерти побуждают живых
хоть в какой-то мере воскресить в себе нашу древнюю религию, значит, они
умерли
Библейская литература