ет, то эти
воины должны бы пожалеть мальчика-оружейника, выскользнувшего из мрака
шахского подземелья. Но, даже падая в пропасть, дервиш не должен унывать:
его плащ может зацепиться за выступ скалы, или его поддержит крыло
пролетающего орла..." А Туган рядом шептал:
  - Разве ты не видишь, что пришел наш последний час?
  - День еще не кончился,- ответил дервит.- Впереди длинная ночь. Кто
заранее скажет, что она принесет?
  "Черный всадник" положил книгу в желтом кожаном переплете на коврик перед
собой и сказал:
  - До утренней звезды осталось ждать недолго. С казнью этого слуги
неверных можем не торопиться. Не послушаем ли мы этого скитальца, пусть он
нам расскажет про подвиги какого-нибудь смелого богатыря. Туган прошептал:
  - Неужели, так униженный, стоя на коленях, ты будешь им рассказывать? Не
говори ни слова. Пусть лучше они убьют нас сразу!
  - Потерпи,- ответил Хаджи Рахим.- Ночь длинна, и будущее может стать
необычайным...
  - Пускай говорит! - послышались голоса.- Бывает, соловей в клетке поет
лучше, чем на воле.
  - Тогда слушайте,- начал Хаджи Рахим.- Я. вам сейчас расскажу не о
Двурогом Искендере и не о Рустеме и Зорабе, а о славном степном разбойнике
Кара-Бургуте и о туркменской девушке Гюль-Джамал...
  При слове "Гюль-Джамал" начальник шайки быстро взглянул на дервиша, брови
его удивленно поднялись. Он лег на правый бок; облокотившись, он подпер
щеку ладонью и черными горящими глазами стал внимательно всматриваться в
связанного рассказчика.


        Глава пятая. СКАЗКА ХАДЖИ РАХИМА

                                Когда она проходила мимо быстрыми шагами,
                                краем своей одежды она коснулась меня.
                                        (Из восточной сказки)

  - "Гюль-Джамал была бедной пастушкой в бедном ауле, в большой туркменской
пустыне,- начал говорить нараспев Хаджи Рахим.- Гюль-Джамал знала много
песенок.
  Особая песенка у нее была, чтобы вести ягнят на водопой; другая,
спокойная и радостная, уговаривала ягнят мирно пастись и далеко не
расходиться.
  Но одна, тревожная песенка мрачными, отрывистыми звуками предупреждала
заблудившихся, что близко хищный волк, и ягнята, мирно дремавшие в тени
чахлого куста, разом вскакивали и быстро неслись туда, где на холме стояла
Гюль-Джамал с длинной палкой, а три большие мохнатые собаки с лаем бегали
вокруг отставших и собирали в одну кучу все стадо.
  Все свои песенки Гюль-Джамал выучила от своего деда Коркуд-Чобана,
который много лет был пастухом и наигрывал песни на длинной дудке-сопелке.
Всю свою долгую жизнь он был бедняком, нанимался аульным пастухом и
кормился, переходя по очереди из одной юрты в другую, хотя он имел и свою,
старую, покривившуюся, как он сам, юрту на краю аула.
  Он был одинок с тех пор, как умерли сперва жена, а потом два сына, убитые
во время войны Хорезм-шаха с вольными афганскими горцами.
  Дочь пастуха, отданная замуж в отдаленноа кочевье, однажды пришла к нему,
неся на руках крошечную девочку, н, проболев несколько дней, умерла. Ее
лицо было в синяках и кровоподтеках. Что с ней произошло, никто нэ знал, а
старый Коркуд-Чобан на вопросы отвечал:
  - Видно, так захотел аллах! Не всякой девушке попадается добрый муж! - и
закрывал широким рукавом темное морщинистое лицо.
  Коркуд-Чобан сперва оберегал и холил свою внучку, как берег бы
захромавшую овечку, и, бродя со стадом по степи, носил девочку за спиной в
кожаном мешке, иногда вместе с блеявшим больным ягненком.
  Постепенно Гюль-Джамал подрастала, потом бегала уже с ним рядом; она
подпевала тонким голоском деду, когда он наигрывал на дудке, и следила
вместе с собаками за отставшими ягнятами. Когда Гюль-Джамал еще подросла,
Коркуд вдруг заявил, что он больше не будет пастухом, что он решил отныне
лежать на войлоке близ своей старой юрты, а вместо него пойдет пасти
молодых ягнят его внучка. К тому времени приехала на облезлом осле его
старая сестра и поселилась с ним в юрте. Все в ауле заговорили, что Коркуд
встретил в степи шайтана и запродал ему внучку в жены. Другие говорили, что
дед нашел в древнем кургане клад, и еще многое про него присочинили. Но
верно то, что у Коркуда вдруг появился старинный медный котел, над юртой
всегда вился дымок, и бедный пастух угощал приходивших чаем.
  Наконец для старика настало важное время - предстояло выдать замуж
выросшую внучку. А калым за такую девушку мог сразу принести и верблюда, и
коня, и корову, и баранов. Тогда дед станет совсем беспечным,- он будет
только лежать на войлоке, пить сколько захочет кумысу и смотреть днем на
облака, а ночью на звезды. А за скотом посмотрят сестра, дочь и зять.
  Коркуд не торопился отдать внучку, и всем, кто приезжал сватать
Гюль-Джамал, старик все повышал стоимость калыма, так что все сваты
от®езжали без успеха, дивясь жадности бывшего пастуха. Но был один, кто
возвращался и снова сватался. Это был известный барс больших дорог, гроза
караванов, разбойник Кара-Бургут".
  - Если любят девушку,- говорил Кара-Бургут,- то не торгуются из-за
калыма.- И он обещал дать столько, сколько запросит старый Коркуд. Но тот
каждой ночью, когда приезжал разбойник, не давал окончательного ответа и
говорил, что подумает.
  Однако, видно, шайтан подшутил над стариком, и он разом потерял и
верблюдов, и коней, и баранов, которых подсчитывал, смотря на звезды.
Приехали в аул джигиты самого шаха собирать налоги и за прошлый, и за
настоящий, и за будущий годы. Они угнали много лошадей, скота и увезли
Гюль-Джамал, сказав, что всемогущему шаху подданные обязаны доставлять
самых красивых девушек.
  Среди ночи к юрте Коркуд-Чобана прискакал разбойник Кара-Бургут. Он
просидел всю ночь на краю войлока и подробно расспрашивал о приезжавших
джигитах: кто у них был начальником, какие у них были кони и какие седла и
чепраки. Он все настойчиво выведал у старика и сказал:
  - Теперь я всех их узнаю даже ночью и расправлюсь с каждым по очереди и
со всеми вместе, хотя бы они укрылись от меня на дне Хорезмского моря. А
Гюль-Джамал я разыщу и доставлю тебе, дед Коркуд, а потом мы устроим
большой праздник, с которого я увезу ее в мою юрту уже своей женой. Я
обещал тебе верблюда, кобылицу с жеребенком, корову с теленком и девять
овец, а теперь я предлагаю тебе всего в девять раз больше, но только ты не
смей обещать внучку кому-либо другому, кроме меня.
  Бросив на колени старика как задаток мешок серебряных дирхемов,
Кара-Бургут вскочил на коня и скрылся во мраке ночи..."
  После этих слов рассказывавший сказку Хаджи Рахим замолчал, кряхтя,
согнулся и повалился набок.
  - Что же случилось дальше? Нашел ли разбойник девушку? - заговорили
сидевшие вокруг костра джигиты.
  - Вай-уляй! Что только не случилось с храбрым разбойником и прекрасной
девушкой! - отвечал со стоном Хаджи Рахим.- Но не могу я продолжать
рассказ: веревки врезались мне в тело, и я устал.
  - Развяжите его! - приказал "черный всадник".
  - И моему младшему брату также развяжите израненные руки! - сказал Хаджи
Рахим и, повернувшись на спину, закрыл глаза.
  Старый туркмен, недовольно бормоча, развязал обоим пленникам руки. Они
уселись удобнее на песке, и дервиш продолжал:
  - "Когда па рассвете Кара-Бургут ехал по степи, он встретил Джелаль
эд-Дина, сына самого падишаха. Юноша заблудился в погоне за джейраном, его
спутники отстали. Он уже погибал от голода и жажды, ведя за повод усталого
коня, но увидел юрту старого Коркуд-Чобана. Тот гостеприимно его принял,
дал ему отдохнуть, накормил и его и коня. В это время случайно приехал
Кара-Бургут и вошел в юрту. Долго беседовал с сыном своего врага, не
подозревая, кто это. Прощаясь, молодой наследник шаха пригласил
Кара-Бургута навестить его в загородном дворце Тиллялы. Тут разбойник
узнал, что перед ним сын ненавистного шаха. Но закон гостеприимства требует
полного почета гостю, так что Кара-Бургут, не обидев его, обещал непременно
побывать в гостях у молодого хана.
  Вскоре Кара-Бургут поехал в столицу, чтобы побывать у шахского сына. Но
этот молодой хан был в опале,- шах невзлюбил его за то, что тот дружил с
простыми людьми, принимал в своем загородном дворце и кочевников пустыни, и
бродячих дервишей, и путников из далеких стран. Шах боялся, не готовит ли
его сын заговора против отца, и следил за каждым его шагом. Поэтому вокруг
дворца и его сада притаилась стража, наблюдавшая за всеми, кто входил или
выходил оттуда.
  Когда Кара-Бургут прибыл во дворец Тилляды, сын шаха радушно его принял,
угостил богатым обедом, а музыканты играли и пели старинные боевые песни.
Ночью, когда Кара-Бургут хотел отправиться в путь, хан предложил ему
остаться до утра,- тогда он даст охрану, чтобы тот безопасно доехал до
границы города.
  - Кто посмеет тронуть Кара-Бургута? - сказал разбойник.- Мой меч не
боится двадцати джигитов, если они вздумают напасть на меня...- и он вышел
из калитки сада. Но тут же на него была наброшена крепкая рыбачья сеть,
опутавшая его руки, так что он не успел даже выхватить меч. Джигиты
поволокли его и доставили связанным в дом суда и пыток.
  Ночью главный начальник палачей, "князь гнева" Джихан-Пехлеван, стал
допрашивать Кара-Бургута, прикладывая к его телу раскаленные угли,
допытываясь, зачем он был в саду молодого хана.
  - Я обещал беку выкрасть самого лучшего коня из табунов татарского хана,-
твердил Кара-Бургут.
  Джихан-Пехлеван, наконец, устал допрашивать и пытать упорного джигита и
приказал отвести его в "Башню возмездия".
  Кара-Бургута вели в темноте к высокой башне; палачи тесным кольцом
окружали его. И вдруг кто-то тихо шепнул ему на ухо: "Ты протяни руку
вправо и ухватись за железный крюк". И он тут же почувствовал, что веревки,
скрутившие его руки, ослабели, перерезанные неведомым другом. Не показывая
виду, что он уже готов к защите, Кара-Бургут покорно вошел в башню и
поднялся по высокой витой лестнице. Наверху, при тусклом свете факела,
открылась небольшая дверь. Разбойник упирался изо всех сил, когда его
вталкивали в эту дверь. Факел внезапно потух, разбойник быстро освободил
руку и легко нащупал справа - большой железный хрюк. Кто-то крикнул: "Одной
собакой меньше!" Дверь с треском захлопнулась, и Кара-Бургут повис в полной
темноте, не чувствуя опоры под ногами... Кара-Бургут висел, стараясь
высвободить из веревок левую руку, что ему удалось с большим трудом, и
тогда стало легче висеть, держась двумя руками. Когда приблизилось утро и
первые лучи проникли в щели старой башни, джигит убедился, что он находится
под самой крышей: внизу глубокая бездна, откуда слышно глухое рычание, там
движутся черные тени и видны груды костей. Если не придет помощь от тайных
друзей, то сил хватит ненадолго, чтобы так висеть, ухватившись за крюк".
  - Что же было дальше? - спросили голоса, когда Хаджи Рахим снова замолк и
стал равнодушно смотреть на костер.- Что стало с Кара-Бургутом, с
Гюль-Джамал? Говори скорее!
  - Может быть, вы дадите немного воды и хлеба моему мальчику? Да и мне бы
надо промочить горло, я с утра не пил ни глотка...
  - Дайте ему лепешек, сушеного винограда и всего, что у меня есть,-
приказал "черный всадник".- Продолжай, дервиш, до восхода солнца уже
близко...
  Хаджи Рахим, выпив медленно чашку кислого молока, продолжал:
  - "Тем временем сын шаха беспечно развлекался в саду под развесистым
карагачом и кормил ломтями дыни своих любимых жеребцов. Вдруг к нему
приблизился закутанный до самых глаз один из преданных ему друзей, которые
были повсюду, и тихо рассказал, что гость из пустыни схвачен у стены его
сада, отведен к начальнику шахской охраны и оттуда его потащили к "Башне
возмездия".
  Молодой хан вскипел гневом. Он приказал всем своим джигитам садиться на
коней и быть готовыми к бою. С сотней вооруженных всадников Джелаль эд-Дин
помчался в город, разгоняя выбегавших навстречу уличных сторожей, и прямо
прискакал к старой высокой башне, возле которой совершались казни. Мрачный
сторож со страху убежал, и джигиты топорами выломали входную дверь. Джелаль
эд-Дия поднялся по лестнице на самый верх башни, и там пришлось выломать
вторую дверь.
  Когда ее раскрыли, то отшатнулись: прямо за порогом начиналась черная
пустота, а направо, у стены, на небольшом железном крюке висел человек.
Джигиты осторожно его сняли и вытащили на лестницу. Джелаль эд-Дин взял
зажженный факел и пытался взглянуть вниз. Из глубины смотрели блестящие
глаза и слышалось злобное рычание. Хан швырнул горящий факел. Кружась,
полетел он вниз, и с визгом отскочили в стороны большие мохнатые
собаки-людоеды.
  - Клянусь,- сказал он,- если бы я стал шахом, то я сохранил бы этих
страшных псов, чтобы они пожрали тех, кто придумал эту башню.
  Молодой хан спустился с башни и сел на коня. Второй оседланный конь ждал
Кара-Бургута. Тесной толпой джигиты проехали через город, и, только миновав
каменные ворота, когда впереди открылась ровная даль бесконечной степи,
Джелаль эд-Дин сказал спасенному Кара-Бургуту:
  - Не подумал ли ты, что я умышленно пригласил тебя в свой дворец, чтобы
ты попался в руки шахских палачей? Я бы хотел снова пригласить тебя в мой
сад Тиллялы, но боюсь, что теперь опять ты можешь попасть в лапы собачьих
слуг палача Джихан-Пехлевана...
  - Таких черных мыслей у меня не было. Разреши мне вернуться в мою родную
пустыню. Хотя там голые пески, скудная трава и солоноватая вода, но там
больше свободы и счастья, чем здесь, среди прекрасных дворцов, высоких
башен и крепких стен.
  - Я не буду тебя задерживать. Я бы хотел еще исполнить какое-нибудь твое
желание, ведь ты пострадал из-за меня.
  - У меня только одна просьба. Мои мучители, окутав меня рыболовной сетью,
сняли с меня мой славный меч-кончар. Пока я не отберу его у того хвастуна,
который осмелился носить его, не разрешишь ли ты на время взять светлую
саблю у одного из твоих джигитов?
  Молодой хан отцепил с пояса свою саблю, украшенную бирюзой, сердоликом и
яхонтами, и передал Кара-Бургуту.
  - Носи ее со славой и вынимай из ножен только против врагов нашего
племени, а не против мирных караванных путников. Этот благородный вороной
конь, на котором ты сидишь, отныне тоже твой. На нем ты отправишься в поход
против врагов родины.
  - У меня еще одна к тебе просьба,- сказал Кара-Бургут.
  - Говори!
  - Не можешь ли ты, знающий все, что делается в шахском дворце, сказать
мне, что стало с девушкой нашего туркменского племени по имени Гюль-Джамал?
Ее насильно увезли шахские грабители, сказав, что она поступит во дворец
для увеселения престарелого шаха.
  - Знаю. Для этой девушки Гюль-Джамал шах приказал поставить особую юрту в
одном из дворцовых садов. Но девушка оказалась гордой и непокорной. Я
боюсь, что и ее постигнет печальная участь всех непокорных пленниц нашего
шаха.
  - Спасибо тебе, мой великодушный избавитель! - сказал Кара-Бургут.- Если
тебе нужна будет моя жизнь, призови меня, и я приеду немедленно, хотя бы
мне пришлось пробираться через горы и пропасти.
  Кара-Бургут повернул вороного коня и поскакал а свою пустыню. Вскоре он
переменил направление и выехал на дорогу, которая ведет в сторону
прекраснейшего из городов - утопающего в садах Самарканда. Медленно шагал
конь, а джигит пел:

  Мне ветер поет, как дальний привет любимой...
  Возможно ль внимать приветам таким бесстрастно?
  Пускай впереди, за каждой скалой, погибель,-
  На каждом пути она сторожит безгласно...

  Кара-Бургут так задумался, что его чуть было не смяли несколько джигитов,
скакавших во всю конскую прыть, крича:
  - Дорогу! Дайте дорогу! Гонец к падишаху! Письмо в собственные руки
падишаха!
  Несколько всадников мчались в клубах пыли, таща за собой натянутый аркан,
конец аркана был прикручен к луке седла. Гонец, привязанный к коню
веревками, на всем скаку крепко спал, раскачиваясь и мотая головой.
  Видно, конь гонца делал последние усилия, чтобы доскакать до ворот
города; он хрипел, бил хвостом и несся только потому, что его тащили на
аркане скакавшие впереди джигиты, обычно сопровождавшие шахского гонца от
одного селения до другого.
  Вдруг на полном ходу конь рухнул на землю. Всадники остановились,
соскочили с коней, пытались поднять, обессиленного, загнанного коня, но
напрасно: кровь полилась из его ноздрей на пыльную дорогу.
  Гонец, как упал, так и остался лежать. Он только сказал: "Важное письмо
шаху от его дочери, осажденной бунтовщиками в крепостной башне. В
Самарканде восстание всех жителей против шахских палачей и сборщиков
податей. Жители их режут и куски тел вешают на тополях. А мне все равно
умирать..."
  Сказав эти слова, гонец положил голову на кулак и закрыл глаза.
Кара-Бургут под®ехал к гонцу и сказал:
  - Дай мне твою кожаную сумку. Я сам доставлю письмо в руки падишаха. А ты
не валяйся здесь рядом с околевшим конем, а ложись там, в тени дерева, и
хорошенько выспись. Я знаю, что ты не очень торопишься доставить письмо и
тебя приходится насильно тащить, так как за "черную", плохую весть шах
гонцу отрубает голову.
  - Я тоже думаю, что мне лучше отдохнуть здесь,- сказал запыленный гонец и
отдал Кара-Бургуту свою сумку. Отойдя в сторону, он повалился на траву под
деревом и захрапел.
  Кара-Бургут, зацепив конец аркана за луку седла, крикнул; "Вперед!" - и
все всадники снова помчались по дороге к столице шаха.
  Вместе с сопровождавшими всадниками Кара-Бургут прискакал к высоким
воротам дворца. Перед гонцом с важной вестью от дочери падишаха открылись
все двери. Старый евнух, гремя ключами, повел гонца по извилистым
переходам, и Кара-Бургут уже должен был предстать перед грозными очами
властителя страны, как вдруг джигит ясно услышал за стеной женский крик:
"На помощь! Последний мой день пришел!"
  Мог ли Кара-Бургут не узнать этого нежного голоса, теперь полного ужаса и
призывающего к жалости! Он выхватил саблю, подаренную Джелаль эд-Дином, и,
взмахнув ею над старым ключарем-евнухом, приказал ему открыть дверь.
Прыжком тигра ворвался Кара-Бургут в комнату, всю наглухо увешанную
коврами. Он искал шаха, желая зарубить его, уверенный, что это он позволяет
себе издеваться над их туркменской девушкой. В комнате, однако, ни одного
человека не было, а в углу лежал на груде персидских шалей желтый с черными
пятнами барс и старался когтями разодрать ковер, из-под которого неслись
сдавленные крики.
  Двумя ударами сабли джигит убил зверя и откинул ковер. Перед ним лежала
почти бездыханная, бледная ГюльДжамал.
  - Какой злодей мог пустить хищного зверя к слабой девушке! - закричал
Кара-Бургут и склонился над той, которая столько времени привлекала все его
помыслы.
  В комнату широкими шагами вошел сам шах. В ярости он хотел тут жа казнить
джигита, зарубившего его любимого барса. Но Кара-Бургут важно передал ему
письмо. Шах, пораженный известием о восстании в Самарканде и нападении на
его дочь, приказал начальнику войск сейчас же готовиться к походу для
усмирения и казни мятежников и уже не обращал внимания на джигита. А
Кара-Бургут поднял Гюль-Джамал, сам ка руках отнес ее в белую юрту среди
персикового сада и сказал служанкам, что завтра приедут старики из пустыни
с почетным караваном, который отвезет Гюль-Джамал в ее родное кочевье.
  Но на другой день стариков не допустили к Гюль-Джамал и вытолкали из
дворца. Им об®явили, что Гюль-Джамал за покушение на жизнь великого
падишаха посажена в каменную "Башню вечного забвения", в которой останется
"навеки и до смерти"...
  - И она умерла там? - спросил чей-то голос.
  Хаджи Рахим, помедлив, сказал:
  - Нет, Гюль-Джамал жива до сих пор, запертая в каменной башне Гурганджа.
Ее приказала держать там злая мать шаха Туркан-Хатун, и хотя сама старуха
бежала, как трусливая гиена, из столицы Хорезма, но безголовые судьи, раисы
и сторожа не решаются изменить приказание ненавистной шахини и держат
Гюль-Джамал в тюрьме, а также много других невинных пленников.
  - Дервиш, об®ясни мне, откуда ты знаешь все это? - спросил, поднявшись с
ковра, "черный всадник".- Ведь все, что ты рассказал, это не сказка, а
произо