Василий Григорьевич Ян. Чингиз-хан (Книга 2)

---------------------------------------------------------------

         * Книга вторая. ПОД МОНГОЛЬСКОЙ ПЛЕТЬЮ * 

---------------------------------------------------------------

         * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. УРАГАН НАД ХОРЕЗМОМ * 


        Глава первая. ГОРЕ БРОСИВШИМ ОРУЖИЕ!

                                Или мы разобьем голову врага о камень, или
                                они повесят наши тела на городских стенах.
                                 (Из древнего персидского стихотворения)

        В   монгольском   войске   был  порядок,  установленный
Чингиз-ханом. Каждый всадник знал свое место  в  десятке,  и  в
сотне,  и  в тысяче; тысячи воинов собирались в большие отряды,
подчиненные воеводам, получавшим особые приказы  от  начальника
правого  или  левого крыла войск, а то и от самого монгольского
кагана.
       Во  все части улицы богатого, многолюдного города Бухары
быстро поскакали монгольские всадники. С ними  были  посредники
из  бухарских  стариков  и переводчики-толмачи из мусульманских
купцов, раньше торговавших в монгольских кочевьях. Эти  толмачи
кричали  жителям,  испуганно  засевшим  в  своих домах, приказы
новых  владык  города,  а  на   перекрестках   улиц   появились
"караулы", наблюдавшие за порядком.
       Монгольский  начальник  города,  Таир-хан,  поселился  в
главной мечети, куда, во исполнение приказа  Чингиз-хана,  были
созваны  бухарские старейшины. Они представили подробные списки
всех богатых жителей города, указали  тайные  склады  припасов,
раньше  заготовленных  для  войска  хорезмшаха, равно и частные
склады и лавки с ценными товарами.
       Со  всех  концов  города  потянулись  к  главной площади
навьюченные  верблюды,  кони  и  повозки.   Напуганные   жители
привозили  мешки с зерном, груды материй, одежд, ковров, ценные
сосуды и  другие  продукты  и  вещи.  Все  это  складывалось  в
мечетях,  и  от  всего  имущества  отделялась  третья часть для
монгольского владыки, Чингиз-хана.
       Жители,  способные  работать,  были  отправлены засыпать
глубокий ров, окружавший цитадель, в которой заперся непокорный
Ихтиар-Кушлу.  Он со своими воинами решил не сдаваться и биться
до последнего вздоха. Были среди защитников крепости  и  другие
ханы, среди них богатырь-монгол Гурхан, бежавший от Чингиз-хана
и перешедший на службу к Хорезм-шаху.
       Монголы  наблюдали, как работали тысячи молодых и старых
бухарцев, засыпая землей и бревнами глубокий  ров,  и  торопили
их.  Через два дня уже можно было приблизиться к высоким стенам
крепости, на которых стояли вооруженные защитники.
       -  Мы  нашу  работу  сделали быстро,- говорили бухарцы.-
Посмотрим теперь, как быстро сумеют монголы взобраться  на  эти
высокие стены.
       По приказу монголов бухарские плотники приготовили много
длинных лестниц.  Тогда монголы набросились на  толпу,  свирепо
стегая ее плетьми.
       -  Чего  вы  ждете?  На что смотрите? Ставьте лестницы и
полезайте на стены.
       Никто  из  бухарцев  не  решался подойти к стене, откуда
летели кирпичи и лилась кипящая вода и смола.
        Но   монголы,  выхватив  мечи,  стеснили  конями  толпу
упиравшихся бухарцев и, наконец, начали безжалостно бить их  по
головам.  Бухарцы  бросились вперед, закрываясь руками. Монголы
продолжали  их  рубить,  отсекая  пальцы  и  ладони.    Толмачи
убеждали толпу лезть на стену. Некоторые из бухарцев кричали:
      - Лезть на стену - смерть, стоять на месте - тоже смерть!
Полезем на  крепость  к  своим  воинам.  Может  быть,  они  нас
пожалеют и перестанут драться!
       Бухарцы  взяли  лестницы, приставили их к стенам и стали
взбираться наверх с криками:
       - Мы мусульмане, как и вы! Положите оружие и сдавайтесь!
       Воины,  бывшие  наверху, подпускали близко подымавшихся,
потом сбивали их камнями и бревнами, опрокидывая лестницы.  Они
отвечали:
      - Вы - трусливые собаки! Поверните назад, бейте монголов!
Смотрите, как мы все  умираем  джахидами,  но  не  сдаемся!  Не
покоряйтесь врагам!
       Стоявший  на  стене  монгольский  богатырь Гурхан бросал
тяжелые камни и кричал;
      - Отчего монголы прячутся за спины этих покорных баранов?
Пусть они первые покажут храбрость! А куда спрятался кислолицый
старик Чингиз-хан, рыжий пес, пожиратель младенцев?
      И Гурхан отчаянно бился саблей, а когда она сломалась, то
топором, сбрасывая влезавших,  пока  монголы  не  пронзили  его
стрелами.
       Тем  временем  монголы  придвинули китайские метательные
машины.  Они  бросали  в  крепость  большие   горящие   стрелы,
обернутые  паклей  и смолой, и горшки с зажигающая жидкостью. В
крепости запылали пожары.
       Осада  цитадели  продолжалась  двенадцать дней. Наконец,
перебив почти всех защитников, монголы ворвались в  крепость  и
схватили,  немногих  оставшихся,  покрытых ранами и обожженных.
Они  поразились,  узнав,  что  защищали  цитадель  от  большого
монгольского войска всего четыреста человек. Они погибли, но не
покорились. Если бы все жители  так  же  стойко  защищались  на
высоких,  прочных  стенах  города, монголам не удалось бы взять
старую Бухару ни в полгода, ни в год, и бухарцы не испытали  бы
той ужасной участи, которую они сами себе уготовили.
       Когда  горожане  Бухары  привезли  монголам  свои  дары,
наполнив ими мочети, последовал новый приказ:
      "Все жители, вместе с женщинами и детьми, должны выйти из
города в поле, оставив дома все имущество и  не  имея  с  собой
ничего, кроме одежды!"
  Толмачи-переводчики им об®яснили:
  - Ни о чем не беспокойтесь, повсюду стоят часовые. Ваше имущество будет
охраняться как подобает. Этот выход в поле делается, чтобы пересчитать и
переписать всех жителей для правильного обложения их налогами. Кто же
уклонится от приказа и останется в городе, будет убит на том месте, где его
найдут.
  С утра все бухарцы толпами двинулись из города. Отцы вели за руки детей,
жены несли младенцев, даже дряхлые старики и старухи, годами не выползавшие
из своих углов, поплелись, цепляясь друг за друга.
  Монгольские раз®езды проносились по всем улицам, стучали в ворота и
кричали:
  - Дэр-халь! Хош-халь!
  Жители выходили из одиннадцати ворот и располагались в поле, кольцом
опоясав весь город. Обратно стража никого не впускала.
  Тогда стало ясно, как много жителей обитало в "благородной Бухаре",-
бухарцев было в два-три раза больше, чем монголов.
  Сперва монголы вместе с переводчиками об®езжали жителей, спрашивая, кто
из них ремесленник и какое мастерство знает. Таких опытных ремесленников
они выделяли в особую толпу. Затем были отобраны молодые и сильные мужчины
и окружены всадниками.
  Наконец монголы начали выбирать красивых женщин, девушек и детей и
выводить из толпы. Тут все поняли, что они разлучаются со своими родными и,
вероятно, навсегда. Поднялись крики и вопли, и полились слезы отчаяния.
  Как мясники на базаре равнодушно отбирают мычащих коров или жалобно
блеющих коз и гонят их ударами на бойню, так и новые хозяева Бухары били
плетьми упиравшихся, набрасывали им на шею аркан и, погнав коня, вырывали
из толпы.
  Ужас перед монголами был так велик, что бухарцы даже не оказывали
сопротивления.
  Некоторые мужья и отцы при виде своей дочери или жены, волочившейся в
пыли за монголом, бросались к ним, обезумев от горя, пытаясь спасти
близкого человека. Но монголы топтали их конями или, ударив по голове
палкой с железным ядром, опрокидывали на землю.
  Среди толпы бухарцев, выгнанных из города, были также ученые, проводившие
долгие годы в медресе, где они передавали ученикам свои обширные познания.
Двое таких ученых стояли в толпе и ужасались, видя кругом бесчеловечные
насилия.
  - Эти язычники грабят мечети, копыта их коней попирают листы мудрых книг.
Они похищают и давят младенцев, насилуют девушек на глазах отцов,- сказал
первый.- Разве я могу это стерпеть?
  Второй ученый, известнейший в городе Руки эд-Дин Имам-Задэ, ответил:
  - Молчи! Несется ветер гнева аллаха! Соломе, развеваемой ветром, нечего
говорить!
  Однако недолго старый Рукн эд-Дин мог выдержать спокойствие и покорность.
Видя, как жестоко монголы обращаются с женщинами, Рукн эд-Дин и его сын
вступились за них и тут же были убиты. То же испытали многие другие: видя
позор и унижение своих семейств, они бросались на их защиту и падали от
смертельных ударов монголов.
  Это был ужасный день, когда слышались только крики, стоны умиравших и
плач женщин и детей, навсегда расстававшихся с их отцами, мужьями и
братьями. Мужчины были бессильны чем-либо помочь, и вспоминались слова
поэта: "Кто не захотел крепко держать черную рукоять меча, на того
повернется острый клинок его".
  Монголы вернулись в покинутые населением пустынные улицы. Когда они
разбрелись по домам и вьючили на коней награбленные вещи, город загорелся
сразу со всех концов. Огненные языки и черный дым поднялись над древней
Бухарой, закрыв солнце. Постройки были легкие, из дерева и глины, и город
быстро обратился в огромный костер. Сохранились от разрушения только
главная мечеть и стены некоторых дворцов, построенные из кирпичей.
  Монголы, спасаясь от бушевавшего огня, помчались из города, бросая
награбленное. Много лет затем город оставался в виде груды закоптелых
развалин, где скрывались одни совы и шакалы.


        Глава вторая. СТАРЕЙШИНЫ САМАРКАНДА ПРЕДАЛИ ГОРОД

                                        Все - жертва вашего распутства и
                                        веселья, На пальцах рук у вас не
                                        хенна, нет, то кровь!
                                                  (Риза Тевфик)

  Чингиз-хан двинулся из Бухары к Самарканду ранней весной года Дракона
(1220). Войско шло по обоим берегам Зеравшана. Не делая на этот раз особых
притеснений тем, кто ему покорялся, каган оставил отряды для осады городов
Серипуль и Дабусие, которые заперли перед монголами свои ворота.
  Прибыв к Самарканду, Чингиз-хан выбрал местом своей стоянки загородный
"Зеленый" дворец Хорезм-шаха ("Кексерай"). Сюда стали прибывать отряды его
четырех сыновей и толпы пленных, которых монголы гнали плетьми, как
скотину. Все эти отряды располагались вокруг города, образовав непрерывное
кольцо.
  Из всех городов Хорезма Самарканд был наиболее укреплен. Старые высокие
стены неприступной толщины имели железные ворота с башнями и бойницами по
сторонам. Гарнизон насчитывал сто десять тысяч воинов. Из них шестьдесят
тысяч говорило тюркскими наречиями, это были главным образом кипчаки, а
остальные войска состояли из таджиков, гурцев, кара-китаев и других племен.
Имелось еще двадцать боевых слонов устрашающего вида; на их помощь очень
надеялся Хорезм-шах. Кроме того, можно было собрать целое войско
добровольцев из мирного населения, состоявшего из ремесленников и их
многочисленных рабов.
  Если бы во главе защиты Самарканда был поставлен испытанный и неукротимый
полководец вроде Каир-хана или Тимур-Мелика, то город держался бы долго -
не менее года,- пока хватило бы с®естных припасов. Но Хорезм-шах назначил
главным начальником войск Самарканда своего дядю, надменного Тугай-хана,
никогда не бывшего полководцем, брата ненавидимой царицы-матери
Туркан-Хатун,
  Чингиз-хан два дня об®езжал город, осматривал стены, валы, глубокие рвы,
доверху наполненные водой; он отыскивал слабые места защиты и обдумывал
план нападения.
  Чтобы скрыть свои действительные силы и напугать осажденных, монголы
выстроили пригнанных пленных в боевой порядок, на каждые десять человек
дали знамя. Жителям Самарканда издали казалось, что город окружило
бесчисленное войско врагов.
  Тюркские военачальники Алп-Эр-хан, Сиюндж-хан и Балан-хан вышли со своими
отрядами кипчаков из городских ворот и напали на монголов. Завязались
упорные схватки. Хотя мусульмане и захватили в плен нескольких монголов, но
сами потеряли около тысячи человек и вернулись под защиту крепостных стен.
  На следующий день кипчакские воины уже не захотели выходить из города.
Добровольцы из жителей Самарканда сделали внезапную вылазку. Монголы
обратились в притворное бегство. Самаркандцы погнались за ними и попали в
засаду,- со всех сторон на них напали поджидавшие воины, отрезав
отступление, и перебили почти всех. Лишь немногие вернулись в город.
  Утром третьего дня Чингиз-хан сел на коня и лично руководил штурмом
Самарканда. Все свои войска он расставил вокруг стен и против всех ворот.
Монголы нападали на выезжавших из города, поражая их стрелами из своих
больших, тугих дальнобойных луков; они бились со смельчаками целый день до
вечера, а затем обе стороны вернулись в свои лагери.
  В эту ночь самые знатные лица Самарканда - главный судья (кади), глава
духовенства шейх-уль-ислам и старейшие хранители мечетей - имамы - устроили
ночное совещание, решив покорно сдаться. Утром они вышли из города и
направились в лагерь кагана. Они хотели выпросить у монгольского владыки
милости к осажденному городу. Чингиз-хан "обещал им безопасность от гнева
своего и люэволил разойтись по домам", и посольство вернулось с радостью в
город. Тогда, за исключением отряда смелых, который укрылся в цитадели,
кипчакские ханы, имея во главе начальника всех войск Тугай-хана, также
поспешили явиться с поклоном к монголам и предложили принять их к себе на
службу. И на это Чингиз-хан, милостиво посмеиваясь, согласился.
  Утром шестого дня осады отворились главные "Ворота намаза" и монголы
ворвались в столицу Хорезм-шаха. Они пригнали пленных и приказали им
разрушить стены.
  Однако, вопреки обещаниям Чингиз-хана не делать зла городу, все мужчины и
женщины Самарканда, разделенные по сотням, были выгнаны в поле, и там
монголы их начисто ограбили и подвергли насилиям. Исключение было сделано
только для очень немногих лиц, на которых указали предатели -
шейх-уль-ислам и кади. Их монголы не тронули.
  Населению было об®явлено, что монголам разрешено проливать безнаказанно
кровь всякого, кто вздумает скрываться в домах, когда все жители выведены в
поле. Пользуясь этим приказом, монголы зарезали множество мирных жителей.
  Кипчакское войско в тридцать тысяч воинов, вместе с женами и детьми, имея
во главе дядю Хорезм-шаха Тугай-хана, вышло из города, чтобы служить
врагам. Монголы приказали им сложить оружие, обещав взамен выдать
монгольское. Они об®явили, что кипчаки, поступив на службу к Чингиз-хану,
должны иметь также и облик монгольский. Поэтому им выбрили полумесяцем
волосы на голове. Для лагеря монголы указали им особую долину. Там кипчаки
поставили свои шатры и расположились вместе с семьями. А на другой день
внезапно монголы на них напали и всех перебили, забрав имущество.
Оставшиеся в живых сказали про погибших кипчаков: "У них не оказалось
мужества ни для боя, ни даже для бегства".
  А в эту ночь из гарнизона, укрывшегося в цитадели, выехала тысяча
отчаянных джигитов во главе с Алп-Эр-ханом. Они смело пробились сквозь ряды
монголов и, пользуясь темнотой, скрылись. Впоследствии они соединились с
войском Джелаль эд-Дина.
  Оставшиеся защитники крепости продолжали биться. Тогда монголы разрушили
плотины канала Джакердиза, имевшего искусно сделанное из свинца русло. Вода
затопила окрестности цитадели и подмыла стены, так что сквозь обвалы
монголы проникли в цитадель и перебили всех, кого нашли.
  Из выведенных в поле жителей монголы отделили искусных ремесленников,
чтобы их отправить к себе в далекую Монголию. А ремесленники были знамениты
выделкой белой тряпичной бумаги, парчи, шелковых, серебристых тканей,
платков, дубленых кож, конской сбруи, больших медных котлов, серебряных и
металлических кубков, ножниц, иголок, оружия, луков, колчанов и множества
других ценных предметов. Все лучшие мастера были отданы в рабство сыновьям
и родичам Чингиз-хана и отправлены в Монголию, где они потом образовали
особые ремесленные поселки. Монголы и потом не раз уводили из Самарканда
различных ремесленников и молодых, сильных рабочих, так что надолго
Самарканд и его область обезлюдели.
  После взятия самаркандской цитадели Чингиз-хан проехал через город, где
повсюду грудами лежали трупы, и вернулся в загородный дворец. Его тенистые
сады умеряли начавшуюся жару, которой не выносил монгольский владыка.
Страшный смрад от разлагавшихся трупов не позволял оставаться в городе,
откуда бежали жители.



        Глава третья. Хорезм-шах НИГДЕ НЕ НАХОДИТ СПОКОЙСТВИЯ

                                Когда человек падает духом, то его конь не
                                может скакать.
                                        (Восточная пословица)

  В то время как монголы грабили земли Хорезма, шах Мухаммед находился
далеко от них. Он выжидал дальнейшего хода событий, занимая с небольшим
отрядом город Келиф на реке Джейхуне.
  - Моя цель,- говорил он,- не позволить монголам переправиться через реку
Джейхун. Скоро в Иране я соберу огромное новое войско и тогда прогоню этих
ужасных язычников.
  На вершине скалы, выдвинувшейся углом в реку, подымалась узкая башня, и к
ней прилепились небольшие плоские хижины. Старинная каменная стена окружила
их неровным кольцом.
  Здесь в тоске и размышлениях пребывал Хорезм-шах. На крыше башни всегда
дежурил дозорный, посматривая на север. Вдали на холмах ночью загорались
огни, а днем столбы дыма подавали сигналы о передвижениях неприятельских
войск.
  Иногда Мухаммед спускался к реке, где толпились неуклюжие лодки с высоко
поднятыми носами. Шах смотрел на мутную, стремительно проносившуюся воду,
стесненную скалистыми берегами. Большая часть его войска постепенно
переправилась на другую сторону Джейхуна, где на холмах виднелись постройки
древнего города Келифа. Когда-то непобедимый Искендер Двурогий и его воины,
привязав к груди надутые воздухом козьи шкуры, переправились здесь вплавь
через узкую стремительную реку.
  Когда началась осада Самарканда, Хорезм-шах дважды посылал помощь
осажденным: один раз десять, другой раз двадцать тысяч всадников, но оба
отряда не решились дойти до столицы и снова вернулись в Келиф, об®явив, что
падения Самарканда нужно ждать каждый день и их помощь будто бы делу не
поможет. В Келиф прискакал Инаньч-хан с двумя сотнями измученных и
израненных всадников из отряда, ушедшего ночью из Бухары. Татары нагнали
этот отряд на берегу Джейхуна, почти всех перебили, и только немногим
удалось спастись. Среди уцелевших был Курбан-Кызык.
  Хорезм-шах был крайне потрясен, узнав, что такой большой отряд,
оставленный для защиты Бухары, погиб без пользы и без славы. Шах долго не
мог ни думать, ни распоряжаться. Он заметил также, что ханы ближайших
округов стали уклоняться от выполнения его приказаний и не являлись на его
вызовы. Отовсюду сообщали о случаях измены и перехода на сторону
Чингиз-хана. Хорезм-шах видел, что порядок, им установленный, распадался,
что основы его власти разваливались, а проявления преданности и покорности
разлетались, как пыль.
  Хорезм-шах Мухаммед сел в большую лодку. Джигиты погрузили в нее узкие
кожаные ящики с его золотом и драгоценностями и ввели любимого гнедого
коня. Лодка отчалила от родного берега. Вода стремительно понесла ее вниз
по течению, но гребцы упорно работали веслами и шестами, направляя лодку на
другую сторону.
  Тяжелая лодка нс могла пристать к иранскому берегу из-за подводных
камней. Тогда векиль приказал высокому сухопарому воину, работавшему
гребцом, перенести шаха из лодки на берег. Кряхтя, он подхватил себе на
спину дородного Мухаммеда и, шагая по воде, дошел до берега. Сойдя на
камни, шах спросил:
  - Как звать тебя и откуда ты?
  - Я пахарь, батрак Курбан-Кызык. Я оставил семью на клочке земли, которую
мне дает в аренду Инаньч-хан. С ним же я спасся после бегства из Бухары.
Тогда ночью, во время вылазки, я был перед желтым шатром татарского хана и
думал его зарубить, но наши джигиты почему-то струхнули и повернули в
сторону Джейхуна. За ними помчался, как взбесившийся, и мой сивый