гие пациенты являли собой довольно унылую дубовую публику. Ни одного
джанки. Единственным  человеком  в  палате, просекавшим фишку был алкоголик,
притащившийся сюда  со  сломанной  челюстью и  прочими увечьями  физиономии.
Рассказал,  что во всех государственных клиниках получил "от ворот поворот".
В Благотворительной ему сказали: "Проваливай,  а то ты нам весь пол кровищей
зальешь". Вот он  и оказался  в этой клинике, где неоднократно бывал, и  где
знали, что он в состоянии уплатить.
     Остальные  были  затюканной,  безмазовой  массой  людей. Тип, обожаемый
психиаторами. Доктор Фредрикс мог вдохновляться  таким материалом  для своих
штамповок.  Был  там  один худой,  бледный маленький человечек с бескровной,
почти прозрачной плотью, походивший на холодную обессиленную ящерицу. Он без
конца жаловался на пошаливавшие нервишки и большую часть времени бродил взад
и вперед по коридорам, повторяя: "Боже, боже мой, я  даже не  чувствую  себя
человеком". Сила воли, необходимая для элементарного  умения держать себя  в
руках, у него напрочь отсутствовала, и организм постоянно находился на грани
распада на составные части.
     Среди больных преобладали  старики, глядевшие на тебя озадаченным, тупо
возмущенным  взглядом  издыхающей коровы.  Некоторые вообще  не  вылезали из
своих комнат. Одному юному шизофренику связали спереди руки бинтом, чтобы не
приставал к окружающим. Депрессивное место, депрессивные люди.
     Уколы оказывали на меня все меньшее действие и через восемь дней я стал
на  них забивать.  Когда смог  провести  без уколов сутки, решил,  что  пора
убираться отсюда. Моя жена отправилась к доктору Фредриксу  и отловила его в
коридоре. Он сказал, что мне следует побыть здесь еще дней пять.
     - Он ведь не знает, уколы с сегодняшнего дня прекращаются.
     - Да он уже сутки без них обходится, - заверила его жена.
     Врач густо покраснел. Когда он обрел дар речи, то ринулся в атаку.
     - Так или иначе у него может развиться синдром отмены!
     - Да не похоже, после десяти-то дней...Разве бывает такое?
     - Бывает,  бывает, -  заявил врач и ретировался, прежде чем жена успела
что-либо возразить.
     - Да и хуй с ним, - сказал  я ей. - Нам его  заверения ни к чему. Тайдж
хочет приставить  ко мне своего врача. Он и засвидетельствует мое состояние.
Неизвестно еще, что этот мудак наплетет в суде.
     Фредрикс был вынужден выписать меня  из  клиники. Из кабинета не вышел,
сестра внесла туда бумаги на подпись. Естественно, в выписке было написано -
"не считаясь с советом врача".

        x x x

     В пять часов мы вышли  из больницы и взяли такси до Канала. Там я зашел
в бар,  вылакал подряд четыре виски с содовой и приземлился в  старую добрую
датую кондицию. Я вылечился.
     Когда  поднимался  на  крыльцо  и  открывал  дверь,  почувствовал,  что
вернулся из  долгого  небытия.  Я возвратился в  ту  точку времени,  которую
покинул год назад, впервые оторвавшись с Пэтом.
     После  того,  как  лечение  завершено, несколько дней  чувствуешь  себя
прекрасно. Можешь  пить, ощущать настоящий  голод и всю  прелесть  еды, да и
похоть занимает  свое  законное место. Окружающий  мир  выглядит по-другому,
четче.  А потом жутко достает.  Трудно одеться,  подняться со  стула,  взять
вилку.  Ничего  не  хочется  делать,  куда-то  идти. Даже джанка не  хочешь.
Страстная  тяга к нему исчезла,  но и взамен ничего  нет. Нужно "пересидеть"
это время...Или отработать, лучше всего на ферме.
     Пэт заявился тут же, как только прослышал, что я на воле.  Не хочу ли я
подогреться? А-а, одна не повредит... Можно достать по сносной цене десять и
даже больше.  Я  отказался. Сказать  джанку нет,  когда  ты слез,  можно без
особых мучений и раздумий. Просто не хочешь и все тут.
     Кроме того, мною  занимался штат, а  там за эти дела наматывают  срока,
как за  любое  тяжкое преступление. Два  джанк-привода подряд  тянут на семь
лет.  Возможны и варианты: один получаешь от штата, другой  - от  федералов.
Выходя из штатовской каталажки  прямо на выходе  встречаешься с  федералами.
Или  сначала трубишь  федеральный,  а штатники  ожидают  тебя  на  выходе из
федералки.
     Я знал, что по закону, повесить на меня еще одно дело  было нельзя, так
как они облажались, возбудив дело сначала в федеральной инстанции  и обыскав
дом без ордера. И был волен представить личный отчет  о случившемся, как раз
с того момента, когда они  не смогли представить подписанные мною показания,
связывавшие  меня  по рукам и ногам.  Штат, не  вскрывая подробностей сделки
между мной и этим честным игроком - толстым начальником - не мог представить
показания, которые я подписал у федералов. Но вот если бы им удалось пришить
мне еще одно обвинение, то здесь уже был верняк.
     Обычно  джанки,   как   только   его  выпускают  из   мест  заключения,
безотлагательно  берется за старое. Того же они ожидали от меня, и наверняка
следили за Пэтом.  Короче, я  сказал Пэту, что до  окончания  судебной мотни
буду в полной завязке. Он одолжил два доллара и ушел.
     Несколькими  днями позже  я пьянствовал в  барах на Канал-стрит.  Когда
завязавший  джанки   напивается   до  определенного  состояния,  его   мысли
переключаются на  джанк. Зайдя в  одном  из баров  в  туалет, я обнаружил на
рулоне туалетной  бумаги кошелек. Когда  находишь деньги,  то оказываешься в
счастливом полузабытье. Открыв его, вытащил двадцатку,  десятку и пятерку. Я
в  момент решил посетить еще какой-нибудь клозет в другом  баре  и рванул на
выход, бросив на произвол судьбы полный мартини.
     Я поднялся к Пэту:
     - Здорово, старый, рад тебя видеть.
     Пэт, открыв дверь, приветствовал меня без всяких эмоций,  как будто мой
визит  был  само  собой  разумеющимся.  Сидевший  на  кровати  человек  тоже
повернулся к двери, когда я вошел.
     - Привет, Билл.
     Я  глядел  на  него  мимолетную  вечность,   прежде  чем  узнал  Дюпре,
одновременно  состарившегося и  помолодевшего. В  глазах  уже  не было былой
апатии,  и  похудел он  фунтов  на  двадцать.  Мускулы  его  лица  постоянно
подергивались, словно резкими механическими  рывками оживала мертвая  ткань.
Когда  Дюпре  пребывал  в  настоящем   заколе,  то  становился  похожим   на
неопознанного мертвеца так,  что было невозможно  различить его в  толпе или
заметить на расстоянии. Сейчас же лик его был четок и чист. Если вы идете по
переполненной  улице и проходите мимо Дюпре, его лицо врезается вам в память
- как при карточном фокусе, когда мастер быстро тасуя колоду, приговаривает:
"Тяните любую карту", - и всовывает вам в руку нужную.
     На  приходе  Дюпре  умолкал.  Сегодня,  напротив,  был словоохотлив  до
безобразия. Поведал  мне,  как  стал тягать  из  кассы совершенно непомерные
суммы  и как его вышибли. На джанк  теперь денег нет, не  может даже  купить
себе Пи Джи с дураколами, чтобы постепенно завязать. Пиздеж продолжался:
     -  То-то  раньше,  до  войны, каждый легаш меня  знал. А сколько  раз я
оттрубил в Третьем трояков.  Тогда  это,  правда,  был  Первый  участок. Сам
знаешь,  каково сидеть  в отрыве  от  продукта,  -  его  рука  наткнулась на
гениталии и основательно их пощупала.
     Весьма  конкретный жест, как будто он собрал  воедино все,  о чем хотел
говорить и показывал тебе на ладони.
     - Передвигаться трудно, встает в штанах  как штык и  так остается, пока
не спустишь... Каково?... Никаких усилий, только  изматывает. Помню сидел  я
однажды вместе  с  Лэрри.  Помнишь этого мальчишку. Приторговывал раньше.  Я
сказал:  "Лэрри,  тебе  придется  это сделать для меня".  Он  и снял  штаны.
Понимаешь, ему пришлось это для меня сделать.
     Пэт искал вену, неодобрительно скривив губы:
     - У вас разговоры как у дегенератов.
     - В чем дело, Пэт,- откликнулся я. - Что, попасть не можешь?
     - Нет,  -  отозвался  он, перетягивая  жгутом запястье, решив,  видимо,
вмазаться в кисть.
     Через  некоторое  время  я стоял  у  офиса  моего  адвоката,  собираясь
обсудить с ним свое дело и выяснить, смогу ли умотать из штата и отправиться
в долину Рио-Гранде в Техасе, где владел фермой.
     - В этом городе ты сгоришь как свечка, - сказал мне Тайдж. -  Я получил
от судьи для тебя разрешение  покинуть штат. Так что можешь двигать в Техас,
когда тебе вздумается.
     - Я может с®езжу в Мехико. Это как, ничего?
     - Да, только  нужно успеть  вернуться к  началу разбирательства. А так,
никаких ограничений. Один мой клиент умотал в Венесуэлу. Насколько  я  знаю,
он до сих пор там, просто не вернулся.
     Понять Тайджа было  трудно. Советует мне не возвращаться? Когда  он вел
себя нарочито бестактно или кидал фразы, казалось к делу не  относящиеся, то
весьма   часто   следовал   некоему  плану.  Некоторые  из  подобных  схемок
простирались  далеко  в  будущее.  Нередко  он  хватался за  какую-то  идею,
раскручивал, а  потом, поняв ее никчемность, отбрасывал  как  ненужный хлам.
Для  умного  человека он мог  выдать потрясающе идиотские проекты. Например,
когда я рассказывал, что изучал медицину в Вене (шесть месяцев),  он заявил:
"Замечательно. Теперь допустим, мы скажем об этом. Вы, самостоятельно изучая
медицину, были  уверены, что с вашими  медицинскими познаниями  можете  сами
себе назначить  лечение. Вот для этой  цели вы и хранили дома те  наркотики,
которые у вас нашли".
     Весьма неудобоваримо для об®яснения, подумал я.
     -  Не  слишком  хорошая  это  идея  -  строить из  себя  образованного.
Присяжные не любят людей, обучавшихся в Европе.
     - Ну, от этой легенды  вы легко освободитесь, перейдя на заметный южный
акцент.
     Я  представил  себе,  как  будучи  обыкновенным  человеком без  речевых
особенностей, вляпаюсь с липовым южным  акцентом. Совсем не улыбалось играть
в  мальчишку,  каким я был  двадцать лет  тому назад. Я  заметил, что  такие
театральные представления  абсолютно не  в моем духе, и  он больше никогда о
них не упоминал.
     Криминалистика - одна из немногих профессий, где  клиент покупает чужую
удачу. Успех большинства людей неотделим от них, пристает мертвым грузом. Но
вот  хороший  адвокат может продать  свою  удачу  клиенту. И  чем больше  он
продаст, тем больше у него останется на продажу.

        x x x

     Спустя  несколько  дней  я покинул  Новый  Орлеан и отправился в долину
Рио-Гранде.  Сама  река  впадает  в  Мексиканский  залив  у  Браунсвилла.  В
шестидесяти  милях  от  Браунсвилла  вверх по  реке  -  городок Мишн. Долина
простирается  от Браунсвилла до  Мишна -  полоска земли  в  шестьдесят  миль
длиной и  в двадцать шириной. Эта местность  орошается водами Рио-Гранде. До
ирригации  здесь  вообще  ничего  не  росло,  кроме  мескитовых  деревьев  и
кактусов.  А теперь  - это один  самых  богатых сельскохозяйственных районов
Америки.
     Из Браунсвилла  в Мишн идет трехполосный хайвей, городки Долины тянутся
вереницей вдоль шоссе.  Здесь нет ни  крупных  городов, ни  деревень, просто
огромный  пригород  из  хрупких  домишек.  Долина  плоская,  как   стол.  За
исключением зерновых, цитрусов  и  пальм, завезенных  из  Калифорнии,  здесь
больше ничего не выращивают. Днем поднимается горячий сухой  ветер и дует до
самого заката. Долина -  страна цитрусовых. Нигде больше, кроме как  в  этой
местности,  не растут  розовые  и красные  грейпфруты. Страна  цитрусовых  -
страна  преуспевающей  недвижимости,  туристских стоянок  "Скоротай  время",
стариков, ожидающих смерти. Вид долины постоянно меняется, словно это бивуак
или  карнавал.  Лопухи  скоро  все  вымрут,  и  продавцы  дырок  от  бублика
отправятся восвояси в поисках девственной земли обетованной.
     В  двадцатые,  агенты  по  распостранению  недвижимости  пригнали  сюда
поезда,  битком  набитые  предполагаемыми  клиентами,   разрешив  им   рвать
грейпфруты  прямо  с  деревьев и пожирать  на месте,  в  качестве бесплатной
рекламы. Об одном из пионеров этой спекуляции легенда гласит, будто соорудил
он большое искусственное озеро и распродал вокруг него участки. "Воды  озера
буду орошать ваши плантации!" Как только была заключена последняя сделка, он
перекрыл  воду и исчез вместе с озером, оставив  покупателей  сидеть посреди
пустыни.
     Согласно  байкам  агентов   по  недвижимости,  разведение   цитрусов  -
превосходный досуг для пожилых людей,  желающих  выйти  в отставку  и  вести
простой образ  жизни. Хозяину плантации  ничего  не надо  делать. Цитрусовая
ассоциация заботится о посадках, сбывает  фрукты и вручает владельцу чек. На
самом  деле,  цитрус  -  рискованное  предприятие  для  мелких   инвесторов.
Некоторое время средний уровень прибыли довольно высок, особенно хорошо идут
розовые  и ярко-красные плоды.  Однако,  в  те  годы, когда  цены низки  или
невелик урожай, мелкий предприниматель не в состоянии продержаться.
     Предчувствие гибельного рока витает над Долиной. Ты должен смириться до
того, как  что-нибудь произойдет,  до того, как черная муха погубит цитрусы,
до  того, как  снизятся основополагающие  цены  на  хлопок,  до  наводнения,
урагана, заморозков, долгой засухи, когда нечем будет поливать, до того, как
пограничный наряд сцапает  вас с "мокрым" грузом.  Угроза катастрофы  всегда
ошивается здесь,  навязчивая  и  настойчивая, как полуденный  ветер.  Долина
когда-то была пустыней и вновь станет ей. Ну, а в промежутке, пока еще  есть
время, обстряпываешь свои делишки.
     Старики, протирающие  штаны в конторах  по недвижимости,  бормочут себе
под нос:
     - Да-а, ничего  новенького.  Все это  я уже видел  раньше. Помнится,  в
28-м...
     Но есть и новая особенность, нечто, никогда раньше себя не проявлявшее,
изменяющее привычный облик бедствия, словно медленное распостранение заразы.
И никто уже не может сказать, когда это началось.
     Смерть  -  отсутствие  жизни.  Как  только жизнь  отступает,  смерть  и
разложение вступает в свои права. Назовите это как угодно - оргон, жизненная
сила - то, чем мы  должны постоянно подпитываться, так вот все это в  Долине
практически отсутствует.  Твоя  пища  сгнивает прежде, чем  ты успеваешь  ее
донести до дома. Молоко скисает прямо во  время трапезы. Долина - это место,
где хозяйничают новые силы антижизни. Смерть нависает над Долиной  невидимым
смогом.   Местность   испытывает   неподдельную   тягу  к  мертвечине.  Сюда
притягиваются мертвые клетки.
     Гари  Уэст  приехал  из  Миннеаполиса.  Скопил  двадцать тысяч  баксов,
работая во время войны на молочной ферме. Купил на эти деньги в Долине дом с
плантацией  на   окраине  Мишна,  где  обрывалась  ирригационная  система  и
начиналась пустыня.  Пять акров с  ярко-красными и  домик в  испанском стиле
двадцатых годов. Осел там с матерью, женой и двумя детьми. Ты мог заметить в
его  глазах  отражение  сущности  напуганного,  сбитого  с  толку  и  вконец
отчаявшегося человека, который чувствует в своих клетках неумолимое брожение
заразы. Он не был болен в то время, но клетки его искали смерть, и Уэст знал
это. Хотел все продать и убраться отсюда поскорей.
     - Чувствую  себя  как в клетке.  Чтобы  освободиться  от  Долины, нужно
мотать как можно дальше, - говаривал он.
     Стал  кидаться от  одного  проекта к  другому. Плантация  на Миссисипи,
зимние посадки овощей  в Мехико.  Вернувшись в Миннесоту, занялся заготовкой
кормов, вложив в одну компанию деньги, и, продав в Долине свою собственность
за  бесценок.  Но спрятаться  от  нее  так и не  смог.  Он  мог  биться, как
пойманная на крючок рыба, пока его окончательно не добила бы тяжесть мертвых
клеток, и Долина не приобщила навек к системе. Он проверялся на всевозможные
болезни.  Простуда вместо гортани перебазировалась у  него  в  сердце. Лег в
клинику "Макаллен", пытаясь строить из  себя делового  человека, которому не
терпится  поскорее  встать и вернуться к  работе. Его планы становились  все
более нелепыми.
     - Этот  парень ненормальный,  - сказал Рэй, агент по недвижимости. - Не
знает, чего он хочет.
     Отныне для Уэста существовала  только Долина.  Ему некуда  было  больше
идти. Другие  места  стали  иллюзорны. Слушая  его  треп, появлялось  жуткое
ощущение,  что   мест,  типа  Милуоки,   в  помине  не   существует.  Слегка
оправившись,  Уэст отправился освидетельствовать овечьи пастбища, пятнадцать
долларов за  акр в Арканзасе. Вернувшись в Долину, принялся строить в кредит
дом.  Тут  что-то  неладное  стряслось  у  него  с  почками  и  тело   стало
переполняться  мочой.  Мерзким  запахом  мочевины  несло  от  кожи,  даже от
дыхания.  "Уремическое   отравление",  -   констатировал  врач,  как  только
в®евшийся в  стены комнаты  запах мочи  ударил ему в  ноздри. У Уэста вскоре
начался припадок, и он умер. Его жене осталась куча обменных  векселей между
Долиной и Милуоки, она еще лет десять будет с ними маяться.
     Все худшее в Америке сконцентрировалось в  Долине и окаменело.  Во всем
районе нет ни  одного приличного ресторана. Местную еду могут вынести только
те люди,  которые не чувствуют  вкуса того, что  едят. Ресторанами  в Долине
занимаются не те, кто готовит пищу или поставляет продукты. Их открывают те,
кто  решили,  что  "люди  жрут всегда",  следовательно  ресторан -  выгодное
дельце.  В  их  заведении  непременно  будет  стеклянный  фасад,  чтобы  все
просматривалось  с  улицы,  хромированная  арматура.  Кормят  отвратительной
штатовской  ресторанной жратвой. И  вот  владелец сидит  в своем  ресторане,
глазеет  на  посетителей, в глазах его тоска и недоумение. Во всяком случае,
ему уже  не хочется возиться со своей забегаловкой, ведь  теперь  он даже не
делает деньги, а просто сидит и смотрит...
     Куча людей сделала деньги во время и спустя  несколько лет после войны.
Хорош  был  любой бизнес, как хороши  любые акции  при  растущем  рынке. Они
воображали себя  хитрыми дельцами, тогда  как на самом  деле  попали  лишь в
полосу удачи.  Теперь  же в Долине пошла черная полоса  и  на плаву остались
только  крупные воротилы. Экономические законы в Долине работают как формулы
в  высшей  математике  до  тех пор,  пока в  дело не  вмешается человеческая
порода. Толстосумы станут еще богаче,  а остальные пойдут  по миру.  Крупные
держатели акций вовсе не  безжалостны, расчетливы  или  предприимчивы. Им не
приходиться   думать   или  что-то  говорить.  Все,  что  надо  делать,  это
тренировать  ягодицы в  перманентной  упругости  сидячего  существования,  а
деньги сами плывут к ним в руки. Ты либо сливаешься с  крупными акционерами,
либо  выпадаешь из игры  и довольствуешься любой  работой, которую  они тебе
бросают как кость. Средний класс прочно сидит на мели, наверх же поднимается
один  из  тысячи. Крупные держатели суть зрители, мелкие фермеры  -  актеры.
Актер  разоряется,  если  продолжает играть,  однако  фермеру приходится это
делать,  иначе  с  него  взыщет   правительство  за  невыполненные  денежные
обязательства.  Толстосумы владеют всеми банками в Долине,  и, когда  фермер
разоряется, то банк забирает все себе. Скоро в руках акционеров окажется вся
Долина.
     Она похожа на стол, где по-честному  играют в кости, и  игроки не могут
повлиять на результат,  проигрывая или выигрывая лишь по чистой случайности.
Никогда  не услышишь  заявлений типа: "Так и должно было случиться", - здесь
так говорят только о смерти. Событие, которое "так и должно  было случиться"
может быть плохим или хорошим, но вот оно есть, и о нем нельзя сожалеть  или
как-то по-своему истолковать.  Поскольку все, происходящее  в  Долине, кроме
смерти,  случайно,  обитатели вечно цепляются за прошлое, как будто двигаясь
вперед, заключают двухдолларовое пари на приход обратного поезда. "Надо было
остаться на  тех ста акрах в  низине; надо было сдать им нефтяной участок  в
аренду; надо было выращивать хлопок вместо помидоров". В Долине вечно скулят
себе под нос, наполняя ее  атмосферу непрерывным перетиранием  повседневного
сожаления и отчаяния.
     Когда  я там появился, у мен