весны и смотрело не грея.
     Доброга приподнялся и попросился на волю. Ему стало душно и тесно уже
во дворе острожка.  Одинец на руках вынес брата на двинский берег. Доброга
посидел около стылой воды и  попросился к  морю.  У соленой воды он стоял,
опираясь на Одинца, и долго глядел в пустые дали.
     Морские водяные уснули. Из глубины без ветра шли круглые валы. Чинно,
по ряду, море дышало спокойными тяжелыми волнами. Они катились не спеша не
гоняясь,  каждая  сама  по  себе.  Перед  берегом  в  очередь  изгибались,
одевались снежными  гребнями  и  ухали  тяжелыми ударами,  все  как  будто
одинаковые, но каждая по-своему.
     Не зря,  не праздной шуточной забавой шумело море. Так шумит народ на
Новгородском вече.  Все люди равны перед Правдой,  но у каждого свое лицо,
свой голос, своя душа.
     Тихо  -  громкой речи  у  него уж  не  было -  старший брат спросил у
младшего:
     - А что там-то? За морем?
     - Не знаю.
     - И биармины не знают. А ты узнай.
     - Узнаю.
     - Большие лодьи нужны.
     - Построим. Придет время.
     И они опять смотрели на море.  На него можно вечно смотреть.  Подошли
трое ватажников и  встали рядом.  Еще  несколько человек подошли,  глядели
вдаль. Доброга постарался сказать погромче:
     - Стройте большие лодьи. Зовите умельцев и сами учитесь.
     В море, поднимаясь на круглых волнах и скрываясь между ними, мелькали
темные точки.
     По морю бежали биармины в своих легких кожаных лодочках, часто махали
двухлопастными веслами и правили к берегу.
     Водяные  люди  ничего  не  боятся.  Прыгнули на  гребень,  а  гребень
взметнуло над  берегом.  Волна  ломается.  Могучая  сила,  как  же  с  ней
справиться?  Биармин летит над  пеной,  как на  крыльях,  на  него страшно
смотреть. А он уж выскочил!
     За  биармином гонится могучее море,  а  смельчак бежит по обледенелым
камням, не споткнется, и лодочку несет, как перо.
     Минуты не прошло,  и все биармины высадились на берег,  к повольникам
прибыли в гости.
     - Пригород ставьте  вместе  с  биарминами и  берегите его,  -  сказал
Доброга и оглянулся,  будто его кто-то позвал голосом.  Подходила Заренка.
Тихо,  одному Одинцу,  Доброга шепнул:  -  Она меня держит. А то - ушел бы
уже...


        3

     Доброга попросился в лес.  Бывалый охотник иссох от болезни, и Одинец
легко нес его.  Тянет не больше ребенка.  Таких не одного, а троих снес бы
Одинец. Шагая по мерзлым мхам, он обходил деревья.
     Вдали  затих  тяжкий  гром  морских  волн.  На  еловых  лапах  висели
бахромчатые лишайники,  вековечные сосны  мачтами лезли  в  небо.  Доброга
молча,  как в  знакомое лицо,  вглядывался в каждое дерево,  касался веток
слабой  рукой.  На  вырубке,  откуда  повольники брали  лес  для  острога,
староста затосковал, заскучал:
     - Домой, домой...
     Перед тыном поторопил брата:
     - Скорее.
     Во дворе Доброга захотел, чтобы его постель вынесли из-под навеса под
открытое небо.
     С  моря надвинулась лохматая тучка.  Доброга смотрел вверх,  а кругом
него стеснились товарищи и биармины, ожидая чего-то.
     - Не обижайте их никогда, братья, - сказал Доброга про биарминов. - С
ними всегда живите по нашей Новгородской Правде...
     Передохнув, он продолжал:
     - Для них не скупитесь на железо, делитесь всем...
     Он начал задыхаться. Одинец приподнял старосту.
     - Помни:  ты  мне обещал принять...  -  начал Доброга речь к  брату и
кашлянул.  Изо  рта потекла алая кровь.  Одинец осторожно опустил брата на
меховое изголовье.
     Доброга хотел говорить еще, но не мог. Одни глаза говорили.
     Он протянул руки,  обнял жену и  брата и  отошел далеко-далеко,  куда
уходят все,  кто  честно прожил свой  век,  смело  брал  все,  припасенное
Матерью-Землей для человека,  кто зря не чинил обиды и  врагу,  а за друга
себя не щадил.
     Застонали повольники,  прощаясь со  своим первым старостой,  горестно
завыли биармины, поминая доброго, мудрого человека.
     С серого неба посыпались снежинки. Тихо-тихо каждая слетала в поисках
места, где бы лечь поудобнее на
     всю долгую темную зиму.
     ...Утомившись, застыла Мать-Земля,  Берегиня...  Повольники  справили
торжественную тризну по Доброге и собрались на вече:  не годится пустовать
месту, оставленному славным первым старостой.
     Размышляли. Не на словах, не в спорах, - в мыслях примеряли на других
и на себя тяжкое бремя старосты, которому должно будет, как делал Доброга,
думать о других,  - не о себе. Немногословно судили, и в суждениях молодые
парни,  пройдя от  дома пути,  где иной день надобно считать за десять,  а
иной - не за месяц ли равнялись разумом со старшими.
     Порешили возложить бремя на Одинца:  пусть же друг и побратим Доброги
идет  мудрым  следом усопшего и  тот  след  не  портит.  Отказов Одинца не
приняли.
     Обещаясь  товарищам в  верной  службе,  Одинец  просил  простить  его
молодость, по которой он может что-либо и не так совершить,  просил у всех
доброй воли на общее благо.
     И  впервые на  ледяных берегах выбеленного Зимой моря раздались слова
издревле великой непреходящей русской клятвы:
     - Всегда, везде и во всем стоять одному за всех и всем - за одного!
     Земля, Небо и Вода запомнили обещание...
     А что за измену ждут смерть и позор,  горчайший всякой смерти,  о том
люди не поминали. То все знали без слов...



        Глава пятая

        1

     Зимой  в  двинском острожке малолюдно.  Меньше трети народа осталось.
Отеня ушел на зимние ловли.  Он не один отправился: с ним пошли дочь Дака,
Отенина женушка-биарминка,  и сам Дак,  тесть новгородца. С ними повольник
не соскучится в Черном лесу.
     Янша и Игнач думали вдвоем топтать снежные путики,  охотничьи дорожки
и с глазу на глаз коротать ночи в тесной избушке.  А ушли втроем.  Биармин
Киик  правильно рассудил,  что  его  друг  Отеня обойдется без  него и  не
пропадет вместе с Даком.
     Карислав ушел вдвоем с женой Илей.  Засев где-то в глухомани, молодец
охотник проверяет силки и западни, настораживает сторожки и изготовляет из
дерева и жилок капканчики,  как прочие повольники. Вернувшись с обхода, он
снимает шкурки со зверушек и  распяливает дорогие меха на мерных щепочках.
Для каждого зверя полагается пялка своей мерки.
     Кариславу во всем помогает молодая жена,  которая ему и песню споет и
согреет сердце мужа доброй лаской.
     Одинец не вспоминает об Иле,  будто такой женщины и  не было на белом
свете.
     Таков уж Одинец.
     Его не изменишь, не переделаешь, как можно перековать топор иль пилу.
     Новгородец пишет  гвоздем  на  бересте,  а  жизнь  незримо  выводит и
выводит на  человеческом лице свои буквицы-морщинки -  их  не  утаишь,  не
переменишь.
     Каждое лето,  каждое горе и ежедневный труд отмечаются жизнью на лице
человека.  На  голом женском лице эти знаки читаются легко.  Борода и  усы
мужчины прячут грамоту жизни.  Пока в  бороде не  прорастут белые,  как на
спине лисовина,  волосы,  лишь по повадке,  а не глазом узнаешь - с парнем
встретился или со зрелым мужем.
     Сувор  и  тот  забыл,  что  Одинец ему  почти  что  ровесник.  Другие
повольники разговаривают с Одинцом,  как со старшим.  Вернее сказать,  они
говорят,  а Одинец слушает.  Новый староста не имел,  как славный Доброга,
дара  красивой и  свободной речи,  которая лилась из  уст  Доброги подобно
песне. Слово Одинца было редко.
     Староста-кузнец успел переделать все сырое железо,  бывшее в ватажном
запасе, и с началом зимы погас огонь в кузнице. Ныне горн задували лишь по
случаю, для починок.
     Еще до своего избрания Одинец, по доверию от ватаги, вел с биарминами
всю  мену железных изделий на  меха.  Как-то  кричал один из  повольников,
рыжий  Отеня,  что  слишком-то  дешево  отдают биарминам каленые гарпунные
насадки.  В ватаге заспорили,  но согласились,  что Одинец прав. До самого
жадного дошло,  что если бы хотели поменяться и уйти,  другое дело. А коль
порешили усесться у моря навечно, так для чего же с биарминов драть десять
шкур? Хватит и четверной цены против новгородского торга, как сами платили
боярину Ставру.
     Конечно,  тот человек,  у  которого ничего не было и  нет,  а  сам он
нагляделся на  чужие  достатки,  бывает жаден  сверх  всякой меры.  Такому
кажется, что и есть он будет - не наестся, пить - не напьется.
     И голодный,  дорвавшись до своего счастья, впивается в богатство, как
волк в под®яремную жилу загнанного по насту сохатого.
     Так-то  оно так,  а  все же  сколько ни  голодает человек,  но  он не
волчьей породы. Повольники пригляделись к Черному лесу, к Двине, к морским
берегам.  И  самая тугая ватажная голова поняла,  что  привела его дальняя
дорожка не зверем,  с оглядкой и ворчаньем поспешно глотать легкую добычу,
но по-хозяйски владеть обильными угодьями.
     Тяжелый долг боярину Ставру сначала облегчился щедрым даром покойного
старосты,  а  после  находки  клада  моржовых зубов  и  совсем  свалился с
повольничьих спин. Еще не прошел полный год, а уже кончилась кабала.
     Не на боярина, - на себя работает ватага, сами себе хозяева. И добрым
словом лишний раз поминают Доброгу за то,  что он отказался платить Ставру
долю во всей ватажной добыче.
     Оставшиеся на зиму.  в острожке повольники любят, сбившись в холостую
избу, посудить о будущих делах:
     - Надобны морские лодьи, как Доброга наказывал...
     - Железо всего нужнее.
     - К Новгороду искать пути-переволоки.
     - Готовить огнища под хлеб.
     - Налаживать кожевни.
     - Умельцев заманивать.
     - Побольше раздобыться рогатым скотом и лошадьми.
     - Железо в болотах найти, тебе говорят!
     - Не пускать купцов, не пускать бояр, все торга будем сами вести!
     - Пристань на Двине ставить, как в Городе!
     - Не всем же жениться на биарминках, девок достать бы из Новгорода.
     - Ишь,  девушник!  Люди о  деле,  а ты о девках.  Девку себе ищи сам,
ватага тебе не сват!


        2

     Все нужное,  не обойдешься.  Кричат,  шумят. Разгорячившись, начинают
толкаться.
     Одинец  встанет  со  скамьи,  задевая  шапкой  за  потолочную матицу,
пригнется, скажет: "Э-эй! Вы!" И достаточно.
     От  рук,  от голов по стенам и  потолку ходят корявые черные тени.  В
деревянных плошках горит яркий нерпичий жир. Биармины научили новгородцев,
как  этот жир резать,  раскладывать в  плошках и  зажигать.  Сами биармины
плетут фитили из  тонкой песцовой шерсти,  травы  и  мхов.  Льняные фитили
лучше.
     В  плошках нерпичий жир растапливает сам себя и  дает сильное высокое
пламя.  Без хорошего света у  моря не  прожить.  И  в  Новгороде коротенек
зимний денек,  а  в двинских устьях его почти совсем нет.  Ночь чуть ли не
сплошная.
     Биармины научили новгородцев добывать соль новым способом, из моря. В
удобных местах на  берегу надобно на приливе отрезать морскую воду забором
и  камнями,  промазав запруду глиной.  Летом приходится долго ждать,  пока
вода  сама  не  сгустится,  и  доваривать рассол над  кострами.  Зимой  же
запертая вода быстро замерзает.  И чудно:  лед пресный,  а под ним крепкий
рассол. Морская соль горче русской...
     Зима  жмет.  Небо железное,  звезды медные,  белокаменный морской лед
светится слабым светом. Луна сидит в дымном облаке. Небо спит. Земля спит,
море спит.
     А живое живо -  и человек и зверь. На морском берегу биармины, взяв в
ученики  новгородцев,  настораживали капканы  с  деревянными  и  костяными
пастями и  брали на  мороженое мясо  и  рыбу лисичек-песцов.  Песцовый мех
мягок  и  ценен.  Он  бывает темно-серый с  голубизной и  белый с  голубой
подпушью.
     В  Черном  лесу  повольники  охотничают за  всяким  зверем.  Берут  и
пардуса-рысь в пятнистой, будто в цветах, шкуре. Радуются блестящей черной
лисе,  на которой один к  одному отливают серебром белые пояски на длинных
остях волос над густым мехом.  Осторожно,  чтобы не попортить, вынимают из
капканов беломордых лисиц  в  чулочках на  лапках,  со  снежными брюхом  и
ошейником. Ликуют при виде соболя "высокой головки" с почти черной шкуркой
на густом голубом пухе.  И, отдаваясь тяжелому труду опасной зимней охоты,
мечтают о будущем вольном пригороде.
     В лесу темно,  как в хлебной печи. Лес осветился, в небе рассвет - не
верь.  Приходит не  день,  заиграла не  утрянка-заря,  а  пазори.  По небу
походят  белые  столбы,   развернутся  бахромчатые  скатерти,  разрастутся
самоцветные луга - и увянут. И опять ночь.
     Борясь с  Мореной,  море  наломалось вволю и,  пока  не  угомонилось,
нагородило льдины  и  навалило стены.  По  морским  льдам  трудно  ходить.
Биармин Онг, из кузнечных учеников, и Одинец, добравшись до отдушины, сели
ждать большую нерпу.
     Охотники закутаны в белый медвежий мех,  открыты одни глаза. У одного
черные, у другого серые, а кажутся одинаковыми.
     Мороз сушит грудь,  давит тело, а шевельнуться нельзя, не то спугнешь
чуткую добычу. Целую зиму, что ли, придется сидеть у отдушины?..
     Биармин может.  Биармин целыми месяцами сидит и  вытачивает на  кости
острым камнем фигурки людей и животных,  черточки, глаза и разный красивый
узор.  Биармин трет кость,  пока не  наточит ее  для  гарпунной или другой
насадки. Биармины терпеливы.
     "С  терпением много можно взять",  -  думал Одинец.  Есть  и  у  него
терпение.  Он  помнит свою жизнь во дворе доброго Изяслава,  помнит каждый
шаг, помнит Заренку, когда она еще бегала маленькой девчушкой...
     В отдушине будто плеснуло? Нет, помнилось.
     Вспомнился  убитый  нурманнский гость.  Глупость  была,  мальчишеский
задор.  Да и было все это будто давно, будто не с ним. Одинец ныне вольный
человек,  он из своей доли зимней добычи сможет выкупить в Городе виру. Он
отдаст свой долг, но в Новгород не вернется.
     Вода вправду плеснула.  Надо льдом поднялась круглая голова.  Гарпуны
на ременных поводках ударили с  двух сторон,  и  охотники вытащили тяжелую
морскую нерпу. Большой зверина, куда до него невским нерпам!
     - С добычей!
     Но Онг не хочет уходить:
     - Мало сидели. Еще будет хорошо.
     - Ладно. Еще посидим. Пусть на каждого придется по целой нерпе или по
две.
     Одинец так  же  терпелив,  как  Онг.  Он  может  долго ждать.  Он  не
торопится домой.  А дом у него есть есть и свой очаг.  У других жены,  а у
него сестра, завещанная братом.
     Как она захочет, так и будет. Ее воля.
     Сувор,  Бэва, Заренка и Одинец живут одной семьей. Былой друг-товарищ
Изяславовых детей,  былой Заренкин возлюбленный без злобы сделался кровным
братом Доброги.  Он честно,  от души соблюдает братство, и он брат молодой
вдовы.
     С  ними  живет и  пятый.  Заренка ждет своего срока.  Женщина бережно
носит дитя. В нем возродится душа усопшего мужа.



        Глава шестая

        1

     После  долгих ночей для  человеческого сердца большая радость видеть,
как  нарастает солнечный день.  Все  выше ходит Солнышко над Черным лесом.
Оно живо, как и прежде, оно не забыло людей.
     Все выше и длиннее солнечный размах.  Снег нестерпимо блестит и режет
глаза,  как  каленым  железом.  Биармины  принесли  новгородцам  особенные
подарки: черные дощечки, укрепленные ремешками, чтобы их надевать на лицо.
Перед глазами остается узкая щель,  через нее и смотри, не то ослепнешь от
ледяного моря.  Сами  биармины ходят в  такой снасти.  Не  все  повольники
послушались  друзей.   Четверо  почти  совсем  лишились  зрения,  пришлось
отсиживаться в избе. Наука!
     Еще  с  осени Онг  и  Расту обещали своему другу и  наставнику Одинцу
показать какое-то  чудо.  Они пустились в  путь на низких санях в  оленьих
упряжках.  На летних оленных пастбищах биармины отвернули от моря в  глубь
земли. Ехали долго, оленям давали роздых, а сами спали в меховых мешках на
снегу.
     Биармины рассказывали,  что  в  этих  местах нет  летних дорог  из-за
топей. Наконец добежали до холмов. Здесь.
     На одном из бугров заступами раскопали снег,  и  Одинец увидел кости,
которые,  как камни,  торчали из мерзлой земли. Странно и дико было видеть
их.  Еще  раздолбили землю.  Открылся серой  глыбой  чудовищный череп,  из
которого торчали два  загнутых зуба,  по  сажени  длиной.  Кость  белая  с
прожелтью, не хуже моржовой.
     - Моржи, что ли, такие живут здесь?
     - Нет, не моржи, и не живут, - толковали биармины.
     Они, как умели, об®яснили своему большому новгородскому другу, что на
этих местах и  летом земля оттаивает лишь четверти на три,  а бугры внутри
всегда мерзлые.  В  них  спрятаны чудовища по  имени  Хиги.  Хиги  обижали
древних биарминов. Йомала помогла своим детям победить Хигов.
     Еще  отбили  землю.  Одинец  увидел  черную  кожу  с  длинными рыжими
волосами,  без меха.  Под ударами кожа рубилась,  как кора,  и  показалось
замороженное темное мясо.
     Сюда биармины иногда ездили за длинными зубами, из которых вытачивали
посохи для кудесников и почетных стариков-родовичей.
     Расту  и  Онг  выломали четыре длинных загнутых клыка,  тяжелых,  как
железные.  Они  поклонились другу и  просили принять дар.  Здесь еще очень
много такой кости, и они всю ее отдадут своему новгородскому другу.
     - Твое, все будет твое, только ты учи нас. Ой, учи делать железо, еще
учи, сильно бей нас, открой все тайны!
     Расту снял с  лица дощечки.  Щурясь от  снежного блеска,  он  говорил
Одинцу:
     - Смотри мои глаза,  сильно смотри!  Видишь правду? Ты нам хорошо, мы
тебе еще больше хорошо!


        2

     Ночами бывало студено,  а днем уже таяло.  Подступала вторая ватажная
весна. Море шевелило свой лед на Двине прошла первая подвижка. Морской лед
не дал ходу речному. В двинских устьях вода хлынула поверху.
     Онг зимовал вместе с  повольниками.  Он говорил,  что скоро оторвется
морской лед  и  пройдет Двина.  В  кузнице не  было  дела,  чтобы помогать
Одинцу,  и  зимовавший поблизости Расту  боялся  надоедать  своему  другу.
Биармин навещал острожек через день,  через два.  Расскажет,  что видел, и
попрощается. Уйдет было, но вернется, будто что-то забыл, и скажет:
     - А будем вместе искать железо?
     Или:
     - А скоро новое железо приплывет сверху?
     Надо быть, скоро.
     Жена  Сувора  Бэва  нянчит  маленького живулечку.  Ладный  живулечка,
занятный.  На голове темный пушок, а глазенки голубенькие, в Суворову мать
Светланку, в бабушку. Тельце с желтизной, как дареные Одинцу Хиговы клыки,
и  личико чуть скуластое,  в  дедушку Тшудда.  Заренка возилась и миловала
маленького мужичонку не меньше матери.  Скоро и  Заренкин живулечка придет
на  свет,   он  близок,   стучится  и  просится.  Это  будет  второе  дитя
новгородской крови, рожденное на берегу далекого Белого моря.
     Бэва  баюкала своего живулечку именем отца,  Заренка звала Двинчиком.
Ему же самому только бы поесть и  поспать,  у  него еще нет никаких других
забот.  Имя сыну дается волей отца,  и  быть живулечке Изяславом в  дедову
честь.
     Повольники рады первому новгородскому мужику,  рожденному в острожке.
А не принесут ли кого жены Отени, Карислава и других?
     За зиму биармины дали жен еще шести повольникам...
     Старший биарминовский кудесник захотел взглянуть на  Изяславика,  для
этого он  приехал из  недоступного святилища Йомалы.  Парнишку распеленали
перед очагом.
     Древний старец пощупал тельце,  убедился,  что у него есть все нужное
для правильной жизни, и сказал что-то, не сразу понятое ватажниками, а для
биарминов ясное:
     - Когда две реки слились в одну реку, их никто не может разделить, ни
великая Йомала, ни боги железных людей!






         * Книга вторая. КОРОЛИ ОТКРЫТЫХ МОРЕЙ * 

                                   Мир принадлежит  тому,  кто  храбрее  и
                              сильнее.

                                   Мы населяем море  и  в  нем  ищем  себе
                              пищу.

                                   Бедный плывет за добычей, богатый -