2

     Ватажники черпали воду и  пробовали:  сладкая,  как в озере.  Но вода
была не такая,  как в озере Нево, где видно дно на страшной глубине. Здесь
было так же мутно, как на Волхове.
     Даже Доброга никогда не видел морей, и сердца повольников волновались
странным и  необычным чувством.  Морская даль  манила и  тянула.  По  воде
катилась круглая добрая  зыбь,  море  дышало,  как  грудью,  и  покачивало
расшивы.  Повольники отгреблись подальше от  берега  и  вновь  попробовали
воду.  Соленая вода, море! Над морем стояло чистое белое небо, и само море
казалось белым.
     Кто-то бежал из моря навстречу ватажникам и резал воду высоким черным
плавником,  пряча тело в  море.  Кто же  это?  Не спешило ли морское чудо,
чтобы напасть на людей? Биармины заволновались и показывали руками, что не
нужно  биться.  И  вепсин приказал,  чтобы  повольники не  трогали морское
чудовище, а поворачивали к берегу.
     Бежать?  Да и не убежишь, вот оно. Чудовище отвернуло и мчалось между
расшивами,  чуть выставив черную спину с  плавником.  Одинец что есть силы
метнул  тяжелую  боевую  рогатину.   И  другие  не  опоздали:  кто  ударил
рогатиной, а кто зазубренной острогой.
     Чудовище взметнулось и взбило кровавую пену. Широкий хвост рубанул по
борту ближайшей расшивы,  но  доски уцелели,  а  железо пересилило.  Зверь
показал толстое серое брюхо, лег на бок и замер. Его подтянули за веревку,
привязанную к  остроге.  Доброга вгляделся б  свирепую морду со  страшными
зубами в пасти и пошутил:
     - Вот так касатушка-касатка!
     Слово-издевка,  сказанное любимым старостой, понравилось повольникам.
И  прозвище "касатка",  данное  чудовищу в  насмешку,  навсегда пристало к
злобному морскому зверю.
     Расшивы  потащили  касатку  к  берегу.  Вдали  же  виднелись какие-то
большие рыбы,  над  ними взлетали тонкие струи.  Вепсин об®яснил,  что это
тоже морские чудовища,  которые бывают и  в  десять,  и  в  двадцать,  и в
тридцать раз больше касаток.  Уж  не  киты ли это,  о  которых повольникам
приходилось слышать сказки?


        3

     У берега расшивы заскребли по камешкам днищами.  Повольники выскочили
в мелкую воду и выхватили расшивы. Стало быть, прибыли. А куда?..
     Солнце белило небо и море.  С земли подступал Черный лес, а между ним
и морем оставалось ничейное место; голый каменистый берег подходил к земле
со мхами и  травами,  которые покрывали первые древесные корни.  В  заливе
обнимались море и земля и земля струила из леса ручей сладкой воды.
     Море  ворожило,  колдовски тянуло повольников.  На  опушке стояли две
вежи биарминов, обтянутые кожей. Хозяева моря подошли к гостям. Повольники
с  моря не заметили жилья на берегах,  а  вблизи,  как видно,  жило немало
биарминов: в залив вбегали лодка за лодкой.
     Биарминовский народ  валом  валил поглядеть на  пришельцев.  Давно ли
засыпали стрелами? Добрые люди.
     Повольники кое-как вытащили на  сушу касатку;  биармины не  помогали.
Даже к мертвому зверю не каждый биармин решался подойти и на сухом берегу:
водяные люди считали касатку воплощением зла.
     Самые храбрые мялись,  мялись,  а  все же подошли.  Они повытаскивали
рогатины из жесткого тела и кое-как вырезали остроги костяными ножами. Они
с громадным любопытством рассматривали железные насадки  и  щупали  острые
рожны.  Поговорив  между  собой,  биармины  начали  тыкать  мертвую тушу и
дивиться легкости, с которой железо вспарывало твердую шкуру. Они смеялись
и махали тем, кто еще не осмелился подойти.
     Один  биармин  взял  рогатину  Одинца  и  просил  руками,  чтобы  ему
позволили метнуть. Что же, для хорошего человека не жалко, мечи.
     Биармин отступил шагов на сорок и сбросил меховой кафтан.  Сутуловат,
тело смуглое,  чистое, руки длинные. Сильный мужик. Примеряясь, он взвесил
в руке тяжелую рогатину и метнул в тушу.
     Хороший охотник,  он всадил рогатину чуть ли не как Одинец.  Будто не
веря своим глазам, биармин подошел поближе - и охнул. Он поднял свое копье
с костяным рожном и ощупал его.
     Тут-то и поняли самые медленные  умом  повольники  очевидную  истину:
биармины никогда не видали железа!
     Доброга подозвал Одинца,  Отеню, Сувора, Вечерку, Карислава, Игнача и
Яншу и уселся с ними на опушке.  Они за дорогу выделились умом и ухваткой,
и  староста  хотел  поговорить с  ними.  Чуть  гудели  сосны,  биармины  и
повольники возились у  расшив и  около касатки.  И  белое море  лежало без
края, без конца, до самого неба.
     Нашелся конец Черному лесу,  Земле и ватажной дороге.  Доброге было и
радостно и горестно.  Теплый день,  а его знобило. Он закашлялся, взявшись
за грудь, а отдохнув, жарко заговорил с товарищами:
     - Богатые места,  народ простой и  добрый,  с  ним  прожить без спора
легко.  Что же,  браты,  думаю,  что не  искать нам больше добра от добра.
Смотрите, биармины совсем не знают железа. Мы им железо, они нам отплатят.
Они  богатые и  своего  богатства сами  всего  не  соберут,  нам  позволят
пользоваться всем.  Думайте,  думайте.  Они  со  своим  костяным оружием и
припасом сколько зверя и рыбы берут,  а сколько возьмут с железным! А мы и
того больше наловим. Будем здесь садиться, по морю.
     Повольники глядели в  бескрайное море и принимали все,  что клал им в
души умный староста.
     - Наш  долг боярину Ставру мы  легко отдадим.  Но  ватажникам зря  не
меняться с  биарминами.  Пока не рассчитаемся с  боярином,  всю мену будет
вести ватага от  себя.  Эх,  мало у  нас  железа!  Не  снимешь же  с  себя
последнее.
     - Надобно домой  в  зиму  погнать,  -  весело  сказал Отеня,  бывалый
охотник. Он не хуже Доброги понимал великую удачу ватаги.
     - Чего же?  Дорожка пробита, - поддержал Карислав, молодой повольник,
который был лета на три старше Одинца и  схож с ним силой тела и упорством
души.
     - Поперву и  собака плутает,  а  по  затескам и  глупый не  собьется.
Знакомый путик в Город, каждый дойдет, - подтвердил Вечерко.
     Доброга было  закашлял,  но,  заметив Заренку,  удержался.  Она  села
рядом,  и  староста обнял одной рукой жену.  А она положила мужу голову на
плечо.
     - Ума,  ума,  браты,  приложим ко всему, - продолжал Доброга. - Я так
смотрю,  что мы  сюда налетели не  коршунами и  не воронами,  чтобы выбить
добычу и  -  долой.  Нужно следить,  чтобы кто  из  нас  сглупа не  обидел
биарминов. Медведя рогатиной, соболя силком, птицу стрелой, землю сохой, а
соседа бери сердечной лаской.
     - Верно говоришь.  Мы будем крепки биарминовской дружбой,  -  за всех
согласился Одинец. - А железо бы здесь поискать. Болот много.
     - Поставим избу,  и  ты  отдохнешь от  дороги,  -  тихо  сказала мужу
Заренка.
     Кончилась дальняя дорога.  Пора  рубить жилье,  трудом брать  землю и
трудом овладевать новым морем.



        Глава вторая

        1

     В  устье реки Тихой-Двины берега и  острова лесисты.  А  на правом от
устья  берегу моря,  который тянется на  восход солнца,  лес  слабеет.  На
бугристых холмах березняк не  растет ввысь,  а  кустится.  В  низменностях
расползлись травяные и моховые болотистые луга,  здесь биармины пасут свою
остророгую скотину.
     В  своем хозяйстве биармины не  держали лошадей коров,  овец,  коз  и
свиней,  к  которым привыкли новгородцы.  Для всего у  биарминов была одна
домашняя скотина -  олень.  Такие же олени водились в приильменских лесах,
по Нево, Онеге и Свири. Новгородцы считали оленей диким зверем, а биармины
сумели на  диво приручить их пуще собак.  Биармины и  ездили на оленях,  и
доили, и брали с них мясо и шкуру.
     Повольники облюбовали удобное место  на  правом  берегу  Двины  около
самого устья,  на  большой протоке,  рубили лес  для  изб  и  для тына,  -
хотелось прикрыться хоть небольшим острожком. Соседи-биармины ни на минуту
не оставляли своих новых друзей.
     Закончив свои весенние ловли по Двине,  биармины сотнями возвращались
к  морю и не сидели в покое.  Они шныряли и на больших кожаных лодьях и на
маленьких лодочках по всем извилистым протокам устья и по морю.
     Простой и добрый народ,  честный.  Каждая вещь из обихода повольников
побывала в руках любопытных биарминов,  но ничего не пропало.  Вначале все
же иной раз повольникам становилось боязно от многолюдства биарминов.
     Надобны или не надобны и острожек,  и тын,  кто же скажет наперед?  А
будет спокойнее.
     Строились с помощью биарминов.  Карислав намашется топором и разогнет
спину, а биармин тянется
     - Попортишь железо, мужик. Оставь.
     Мало-помалу  биармины  и  новгородцы начинали понимать друг  друга  в
простых делах, и приятель биармин твердил Кариславу:
     - Нет. Не попортишь. Нет, не попортишь.
     - То-то! Гляди у меня!
     Биармин смеялся, показывал на свои глаза и кричал:
     - Гляди меня, гляди меня!
     - Эх, да не так ты тяпаешь. Смотри, как нужно!
     Карислав показывал, как держать топор и как бить, чтобы щепа кололась
крупно и  железо не мяло,  а  резало древесину.  А биармин вертелся около,
припрыгивал в увлечении и крякал под удары:
     - Ах-а! Топ-пор!
     Ему не терпелось:
     - Давай топ-пор. Я! Я!
     У  всех заводились друзья,  звали по  именам.  Отеня сидел на  бревне
верхом  и  ошкурял  стругом  кору,   а  оба  его  приятеля,  Киик  и  Дак,
пристраивались рядом и не могли дождаться своей очереди.  Бревно поспевало
вмиг.
     Вечерко вырубал,  паз в стеновом бревне, и мелкая пахучая щепа летела
в  глаза  Рубцу.  Вечеркиного приятеля прозвали так  за  борозду,  которую
медвежий коготь пропахал от  виска до подбородка биармина.  Рубец мигал от
щепы,  отдувал губы,  но  не слезал с  бревна.  Вечерко передавал приятелю
топор,  Рубец плевал в ладони по-новгородски.  Приходила Вечеркина очередь
щуриться и мигать от щепы.
     Биармины пригнали оленей и  своими руками помогали вытаскивать бревна
из  леса и  волочить из  болота мох для конопатки избяных пазов.  Не  будь
биарминов - и не поспели бы с такой дивной скоростью избы и острожек.
     По  всему было  видно,  что  биармины не  знали злобы и  вражды.  Они
привыкли к  ватажникам,  но  к  железу не могли привыкнуть.  Они научились
водить пилой,  скрести стругом,  тесать теслом и  резать ножом,  а  все же
твердое железо оставалось чудом, как в первый день.
     Уже  давно оголел очищенный чайками костяк от  первой убитой касатки.
Биармины вытащили кости подальше на  берег и  обвели их  низкой стенкой из
белых  голышей.  Меж  пустых  ребер  они  натыкали  острых  жердей,  чтобы
показать,  как  разило  железо  страшного злого  зверя.  Биармины выменяли
Одинцову рогатину на  три сорока соболей,  но  никто из  них не  взял себе
чудесное могучее оружие. Они поставили в каменном кругу кожаную вежу перед
зубастым  касаточьим черепом  и  в  ней  утвердили рогатину рожном  вверх.
Биармины намазывали рогатину топленым жиром, кормили железо:
     - Чтобы все касатки знали, что на них есть сила и управа.
     Ладно.  Дайте  срок!  У  вас  будет железа вволю.  А  пока  терпите и
молитесь на рогатину.


        2

     Повольники справились со  стройкой,  и  Доброга послал одну расшиву с
десятком людей вверх по Двине на Вагу, чтобы дать о себе вести товарищам и
узнать, как у них идет жизнь.
     В  острожке от семейных стаек тянуло теплым женским духом.  Биарминка
Бэва принесла новгородцу Сувору в приданое не одни собольи меха. Что меха:
их  Су  вор  отдал в  общую добычу ватаги в  погашение долга Ставру.  Бэва
училась  от  Заренки  и  Или  хозяйству,  перенимала  навыки  и  равнялась
ухваткой, теша мужа заботой.
     Сувор привык к черным глазам,  к смуглой коже и к косе цвета воронова
крыла  молодой жены,  будто других не  бывает.  Ему  первому пришлось дать
вместе  с  биарминкой новгородский росток на  берегу крайнего Белого моря.
Будет дитя.
     Кругом молодой пары не переводились Бэвины сродичи. Сколько же их? Не
весь ли каменистый берег моря? Биармины умели и любили считаться родством.
Они находили свояков в  самых дальних коленах и  на досугах длинных зимних
ночей,  перебирая имена  и  прозвища,  поднимались до  двух  первых людей,
которых сотворила богиня Воды Йомала.
     Рубец сосватал Вечерке свою сестру.  Дак отдал за  Отеню дочь.  Браки
скреплялись общими торжествами.  То  ли  биарминам было  любо  родниться с
железными людьми, то ли они стремились к закреплению союза, - об этом мало
кто думал, кроме Доброги, но все брали жен с охотой.
     Одинец же остался один. Его скорый брак был короток и нерадостен. Иля
ушла к  Кариславу,  она  не  сжилась с  Одинцом.  На  прощанье она сказала
бывшему мужу:
     - Ты скучный,  все молчишь и  молчишь.  И  слава о тебе идет,  и тебя
почитают,  а ты как холодянка-лягушка.  Мне с тобой холодно.  Как огонь не
берет залитую головню, так и тебя не зажечь.
     Баба ушла к другому,  а Одинцу все нипочем, будто ничего и не было. В
одном Иля была права:  с ней Одинец пусть был холоден,  но другие не знали
его холода. Верно говорится, что жене труднее угодить, чем миру.
     Одинец  завладел кузнечной снастью,  которую ватаги  всегда  берут  с
собой для нужных починок,  и ему некогда было скучать за любимым делом.  К
нему приросли четыре биармина так прочно,  что их не разлить бы водой и не
оторвать клещами.  Поглядел бы теперь Изяслав на подмастерье,  которого он
не  раз хулил за  небреженье к  мастерству!  Не пропали уроки зря.  Одинцу
наука пошла впрок.
     Вместе с  помощниками-биарминами он  нажег угля,  построил кузничку и
наладил  горновые  мехи.  Он  работал  в  охоту  и  без  устали.  Отпускал
выщербленные  пилы,   зубрил  и   наново  закаливал.   Сваривал  и  наново
перековывал треснувшие топоры,  прямил и  отгибал струги,  острил долотья,
правил ножи и делал любую работу.
     У повольников нашелся небольшой запас сырого кричного железа. Из него
кузнец изготовлял самое нужное  для  биарминов  -  гарпунные  и  острожные
насадки. Много другого наковал бы кузнец, который не забыл ни одного слова
из умельческих наговоров при ковке и закалке всякой снасти.  А  где  взять
железо? Не пустить ли в горн ненужные  железные  шлемы,  бронь,  кольчуги,
мечи и боевые топоры? Нет,  нельзя!  Ватажники  решили  сохранить  дорогое
оружие.  Неровен час... А новгородец без оружия - что медведь без когтей и
зубов.
     Своих биарминов Одинец учил ремеслу строго, как его самого натаскивал
суровый  Изяслав.   У   Одинца   всякая  вина   была   виновата,   и   его
подмастерья-ученики не получали потачек.
     Среди  мастеров строгость никогда  не  считалась обидой.  Попались ли
Одинцу  особенно понятливые биармины,  или  каждый  человек  может  хорошо
учиться,  когда всей душой тянется к  знанию,  но  биармины делали быстрые
успехи.
     Наука шла без лишних слов.  Одинец не  умел и  не любил многословить.
Каждое его  слово  гвоздем влезало в  головы биарминов.  Сходясь на  общей
работе,  кузнечные подмастерья,  которых звали Расту,  Тролл, Онг и Болту,
скорее  друзей  других  ватажников осваивали новгородскую речь.  И  Одинец
первым из повольников начинал все лучше понимать по-биарминовски.
     ...Ватажному старосте не  пошли  впрок  дальние  дороги,  повольничья
жизнь и морской берег.  Не было здоровья Доброге.  Его не оставлял кашель,
его знобило.  Он  слабел телом и  уже не примером,  а  одним ясным разумом
держал ватажников в руках.
     Бывалый охотник боролся с  болезнью,  не  хотел лечь в  новой избе на
скамью и забыться на мягкой медвежьей шкуре.  Доброга и с повольниками и с
биарминами на расшивах и  на кожаных лодьях рыскал по Двине и  по морю.  А
что дальше, там, за морем?
     Биармины рассказывали,  что морские берега от двинского устья сначала
расходятся,  а  потом поворачивают на сивер.  У  биарминов было предание о
месте где от одного морского берега на другой,  с восхода на закат,  можно
переплыть дня за два.  Биармины не ходили в море далеко.  А что же за тем,
за узким местом? Говорят, что берега опять расходятся.
     Поплыть бы  туда,  поискать настоящий край Земли...  А  не другому ли
придется рыскать  в  море?  Доброга никому  не  признается,  но  все  чаще
задумывается:  другие до  него уходили из  жизни,  и  ему припасена та  же
судьба.
     Никогда не  бывало таких мыслей.  Теперь-то только и  жить с  молодой
женой, которую Доброга любил всей душой, как никогда никого не любил.
     Заренка же  забыла ревнивые девические мысли  о  водяницах,  ходит за
мужем,  ждет,  что  болезнь пройдет с  зимними холодами,  как было прошлым
летом, и ни о чем дурном не думает. Она видит, что любый весел и счастлив,
бодр духом. У него на щеках играет румянец, глаза ясней, чем у молодых. Да
и не старый муж у нее.
     О  конце  помышляет тот,  кто  чувствует его  приближение.  И  никому
другому его не понять. Так лучше. Всему свое время, свой час.


        3

     Доброга любил  зайти в  кузницу,  поглядеть как  в  горне горит яркое
пламя и  как  яро  рдеет железо.  С  наковальни,  из-под  большого молота,
которым бьет подручный,  сыплются звездочки искр,  гаснут,  за ними спешат
новые.  Малый молоток ходит указчиком.  Мастер звякнет им по наковальне, -
подручный понимает.
     На кузнецов хорошо смотреть.  Биармины позавесили грудь и ноги кожей,
волосы стянули ремешками, руки голые, черные от угля и окалины. Заправские
кузнецы! Научаются железному делу и не в шутку, будут мастерами.
     Новгородской земли  прибыло,  новгородцы  имеют  в  биарминах  верных
союзников,  друзей и  опору.  Эх,  подольше бы  пожить!  Здесь тоже  будет
пригород.  Мал  острожек,  но  дорог почин.  Доброга подозвал Одинца.  Они
сидели рядом  на  сосновой плахе.  Ватажный староста рассказывал,  как  он
сызмальства бродил по  Черному лесу,  сколько троп топтал.  Всякое бывало.
Случалось  по  два  и  долее  лета,   кроме  своих  товарищей,  не  видеть
человеческого лица.  С  чужими приходилось не  одним  добром считаться,  -
делить дорогу рогатиной,  ножом,  стрелой,  лить кровь.  Сердце тешилось в
схватках.  Но  теперь Доброга понимал,  что  нет  хуже свары и  боя  между
людьми.  Много земли,  до чего же много!  Не обойдешь землю,  не обоймешь.
Нужно жить на земле радостно и просторно, без всякой обиды другим людям.
     - Не так делаешь!  - крикнул Одинец подмастерью. Показав Расту, что и
как нужно, он вернулся к Доброге.
     А у того новое слово:
     - Мы с тобой хотели смешать кровь.
     - Смешаем.
     Перед вечером все ватажники собрались на  морском берегу,  на  опушке
Черного леса.  Вырезали пласты  мшистого дерна  и  в  мягкой  земле  между
черными корнями выкопали ямку.
     Товарищи стянули Доброге и  Одинцу руки ремнем и острым ножом с одной
руки  на  другую царапнули одним  взмахом.  Братья опустились на  колени и
вытянули  над  ямкой  связанные руки.  Кровь  слилась  в  одну  струечку и
закапала в землю.
     Товарищи накрыли братьям головы дерном,  и оба громко клялись Небом и
Ветром,  Солнцем и Месяцем, Лесом и Водой, Стрелой и Мечом, Сохой и Серпом
быть верными, поровну делить горе и радость, труды и добычу и все, что или
в руки придет, или навалится, на спину.
     Сырая  земля  приняла братскую клятву  вместе с  кровью и  навечно ее
сохранит.
     Не вставая, Доброга сказал тихим голосом для одного Одинца:
     - Тебе оставляю все. Все и всех. Прими.
     - Приму.
     - Не разумом, сердцем прими. Не по клятве, возьми по любви.
     - Возьму, - шепнул брат брату.
     Вслед за Доброгой и Одинцом другие совершали священный и чтимый обряд
побратимства.  И  парами,  как Доброга с Одинцом,  и по четверо вытягивали
наперекрест руки  над  общей  ямкой.  Ватага  слеплялась братской кровью и
скреплялась торжественной клятвой.
     Ямку  засыпали и  обратно уложили дерн.  Сверху полили сладкой водой,
чтобы  поскорее  срослись травяные корешки,  кругом  поставили оградку  из
живых ивовых черенков.



        Глава третья

        1

     Оводы,  пауты,  слепни  и  хищная  с