анцам не  притрагивались.  Нельзя  было  нарушать  поле  тяготения
нашего главного светила; орбита Земли изменилась бы, год  нарушился  бы  в
лучшем случае.
   - Почему же пламя пробивается? Может быть, разреза нет вообще?
   Свен молча показал на табло, где самописец вычертил план борозды.
   - Сейчас Анджей войдет в зону. Посмотрим; что у него получится.
   Но и вторая ракета, где командиром  был  Анджей  Ганцевич,  а  также  и
третья (Хулио Вильяновы), и четвертая не  смогли  задержать  торжествующее
пламя.
   Посоветовавшись по радио,  командиры  четырех  ракет  решили  повернуть
назад и снова пройти между двумя солнцами.
   Повернуть! Это на земных шоссе получается просто: притормозил, крутанул
баранку -  и  поезжай  назад!  Ракеты  маневрируют  по-ракетному:  сначала
сбрасывают ход до нуля, а потом набирают скорость в обратном  направлении.
И торможение и ускорение лимитируются выносливостью людей, а  выносливость
требует умеренности. Для нормального веса нужно прибавлять или снимать  не
более десяти метров в секунду. Для учетверенного - сорок метров в секунду.
Обычно перегрузка дается на несколько минут.
   Два часа учетверенного веса выдержали Январцев и его спутники. Два часа
затрудненного дыхания, набрякших век, ноющей спины, два  часа  с  чугунной
головой, когда даже мысли не ворочаются, отяжелевшие вчетверо.
   Наконец скорость  снята,  наконец  дан  задний  ход.  Ракета  позволила
небесному горну приблизиться, догнать  себя,  обогнать,  пропустила  мимо,
подрезая протуберанцы  под  корень.  Никакого  результата!  Живучие  языки
термоядерного костра, проходя сквозь разрез, издевательски приплясывали  и
перед носом, и за кормой. Даже, казалось, еще веселее приплясывали.
   Командиры ракет снова связались по радио. Но что можно было предложить?
   - Будем резать и резать, - сказал президент. - Едва ли приборы врут  на
всех ракетах. Какие-то шрамы мы оставляем в пространстве.  Возможно,  если
не вторая, то третья, шестая борозды дадут эффект.
   А Ганцевич сказал:
   - Что там мелочиться?  Давайте  я  нырну  в  фотосферу.  Отхвачу  кусок
солнца, вот тяготение и уменьшится.
   - Но это же очень опасно, Анджей, - сказал ему президент.
   - Что ж? Все равно мы погибнем, если будет взрыв новой.
   Президент медлил только одну секунду:
   - Хорошо, старик,  я  иду  на  таран.  А  вы  держите  прежний  курс  и
наблюдайте. Включайте правые дюзы, Свей. Доворачивайте в фотосферу.
   Свен поднял голову:
   - Я должен предупредить, учитель, что ракета не рассчитана на таран. Мы
выдержим в фотосфере не более двадцати минут.
   - Вот и ведите так, чтобы вынырнуть из фотосферы через двадцать минут.
   - Я обязан предупредить вас, командир.
   - А я всегда удивлялся, - сказал президент жестко, -  как  это,  твердо
помня параграфы, люди упускают из виду суть. Мы же все превратимся в  пар,
если не сумеем разминировать эту проклятую космическую бомбу.
   Сказал и пожалел. Свен наклонил голову одобрительно, он всегда стоял за
риск. Но инженер и радист переглянулись  бледнея,  у  последнего  плаксиво
изогнулся рот.
   - Моя мама больше всего боится мучений, - сказал он извиняющимся тоном.
- Всегда спрашивает, легко ли умирали ее знакомые.
   - А моя теща будет очень  довольна,  -  сказал  Свен  наигранно  бодрым
голосом. - Она уверяла, что я плохо кончу.
   "Молодец этот Свен", - подумал президент. И еще подумал, что  его  теща
тоже будет довольна.  А  Жужа?  Жужа  поплачет,  искренне  горюя,  что  ей
достался такой невнимательный муж. Но заботливая мама убедит Жужу,  что  в
ее положении вредно плакать. А Винета?
   Но вслух президент сказал совсем другое:
   - Вам хорошо, товарищи, а у меня назревает трагедия. Я  заказал  роботу
блины перед от®ездом и забыл поставить ограничитель. Представляете:  кухня
завалена блинами, на полках блины, в коридорах блины,  из  окон  на  улицу
сыплются блины... А робот настроен на мой голос, его никто не выключит. Он
и меня не всегда слушается. Так и будет печь  блины  до  скончания  веков.
Придется мне прийти с того света. Никто  не  слыхал:  на  том  свете  дают
краткосрочные отпуска?
   О верная теща и неизменные блины! Во все века выручали вы  истощившихся
остряков. Блины, роботы, тот свет... и уныние сбито.  Вот  уже  и  инженер
тщится придумать что-то. И радист добавляет срывающимся,  все  еще  полным
слез голосом:
   - А тот свет есть, вы уверены, учитель? Давайте условимся, как прибудем
туда, срочно даем радиограмму: "Лучше нету того света..."
   - Я предпочел бы явиться, - мрачно об®явил инженер. - Явиться прямо  на
заседание Академии. "Кто вы?" - "Я привидение. Прошу провести испытание на
сжатие и скалывание".
   - Привидение надо испытывать  на  прозрачность.  Судя  по  литературным
источникам, они подобны туману. Стало быть, аэрогель или аэрозоль.
   - Аэрозоль! Как отрава для комаров.
   -  Ужас!  Становишься  родней  инсектициду.  Немудрено,  что  никто  не
является с того света. Стесняются.
   Теща, блины, роботы, тот свет, привидения!.. Умеет человек настроиться,
умеет и заразить настроением. Одни шли в бой, бледнея от ужаса, другие - с
руганью, третьи - с песней. А Томас Мор, кладя  голову  на  плаху,  сказал
палачу: "Тебе придется потрудиться, мой друг, у меня толстая шея".
   - Ладно, пошутили, теперь давайте координаты, - сказал президент Свену.
- Постараемся прицелиться поточнее.
   Пилот прошелся  по  клавишам  вычислительной  машины,  словно  пианист,
пробующий звук перед  концертом.  На  табло  выскочили  цифры:  координаты
Лямбды А, Лямбды В, ракеты, взаимные скорости...
   - Подождите, - остановил его президент. - Почему скорость  Лямбды  В  -
120? Должна быть 127-128.
   Пилот еще раз сыграл тот же пассаж.
   - Сто двадцать!
   - А ну-ка составьте голографик.
   Данные были введены в специальную приставку. Слева от машины засветился
прозрачный куб - пространственный график орбит. В  нем  появились  цветные
ниточки - зеленые зигзаги ракет, черные шрамы разрезов Астромеча,  плавная
линия естественной орбиты Лямбды В - безупречный  кеплеровский  эллипс,  а
также и фактически наблюдаемый путь.
   - Касательная! - воскликнул радист.
   - Да, дорогой мой; касательная.
   - Учитель, ура!
   - Проверим, мальчик, проверим. Ликование после.
   Нужны ли тут пояснения? Под влиянием сил притяжения взрывчатое солнце В
двигалось по эллипсу, приближаясь к спокойному солнцу А,  и,  приближаясь,
входило в опасную зону. Если оно перешло  с  эллипса  на  касательную,  на
прямую линию, значит, силы тяготения парализованы: в  опасную  зону  В  не
войдет, взрыва никакого не будет. Звезды разойдутся через некоторое время,
В удалится снова в дальние просторы. Все это космонавты  поняли  по  цифре
"сто двадцать". Сто двадцать, а не сто двадцать семь - значит, скорость не
растет, притяжение не  действует.  А  пространственный  график  подтвердил
догадку.
   -  Почему  же  протуберанцы  пробиваются  через  разрез?  -  недоумевал
Январцев.
   - Ах, учитель, какая разница? Ну, проскакивают через  разрез  отдельные
атомы - три процента или пять процентов, а  для  нас  все  равно  огненный
язык.
   - А может быть, тоннельный эффект?
   - Тоннельный? Но ведь это открытие, учитель.
   Конечно, они, специалисты, понимали друг друга с  полуслова,  а  нам  с
вами требуются всюду пояснения. Дело в том, что в мире атомов,  подойдя  к
непреодолимому барьеру, частица иной раз вдруг оказывается по  ту  сторону
стенки. Так, если вы прислонитесь к фанере и  кто-нибудь  стукнет  по  ней
молотком с другой стороны, вам будет больно, хотя фанера останется  целой.
В XXI веке считали, что при тоннельном эффекте за барьером оказывается  не
частица, а ее копия.
   - Значит, мы видим копии протуберанцев, учитель?
   - Да, товарищи, видим  копии.  И  это  очень  важно.  Выходит,  что  на
вакуум-борозде  можно  копировать  вещество.  Атомы  здесь,   атомы   там.
Кристаллы здесь, кристаллы там.
   - Хлеб здесь, хлеб там. Человек здесь, человек там?
   - До этого еще далеко, очень далеко. Отложим фантазии. Сейчас нам  надо
догонять Лямбду В, делать третью серию разрезов.


   Примерно через  час  после  этого  усталое  лицо  президента  Январцева
появилось на экране вокзала МЗТ, где размещался штаб борьбы с катастрофой.
   - Товарищи, докладываю, бедствия не  будет.  Солнца  расходятся.  Какое
принять решение: оставить В в этой системе или удалить окончательно?
   - Удаляйте, если есть возможность.
   - Тогда передайте всем властителям и толкователям воли  богов,  что  их
злой демон изгнан навеки.
   И  опасное  солнце  было  изгнано,  навсегда  ушло  в  пустые  просторы
Галактики, неведомо куда. И пока нельзя было сказать, где  оно  взорвется,
взорвется ли вообще когда-нибудь. Ведь  новые  звезды,  по  мнению  земных
астрономов, обязательно входят в  двойные  системы,  одинокие  развиваются
как-то иначе, без повторных истерических катастроф.
   Зонт для страховки продержали еще два дня, а потом была подана команда:
"Да будет свет!"
   И стал свет над планетой Той.
   Выглядело это своеобразно, в каждой  стране  по-разному,  а  на  родине
Клактла, как восход в зените. Сначала в черном желе над головой  появилась
щель посветлее, как бы тучи разошлись - небывалые  тучи  с  прямолинейными
краями. Щель раздвинулась, в ней проглянули звезды, все  больше  и  больше
звезд, потом края ее порозовели, и вдруг сверху брызнули лучи обоих  солнц
сразу... второе еще не ушло далеко. И небо поголубело,  трава  зазеленела,
море стало синим, лиловатым у  горизонта:  все  как  полагается,  все  как
обычно.  Таковы  финалы  несостоявшихся  катастроф,   отбитых   нападений,
предотвращенных  бедствий.  Бездна  усилий,  тревог,  волнений,  ...и  все
остается по-прежнему.



        25. ЭТНОГРАФИЧЕСКОЕ. 2099 год. Конец июля по земному календарю

   Охотник танцевал перед черепами рогатых.
   Он танцевал усердно; тело его блестело от пота  и  жирного  сока  травы
кхан, руки были обвиты пахучими острыми листьями, то и дело он подносил их
к костяным носам зверей. Кричал: "Нюхай! Сладко! Сладко!"
   Он верил, что,  прельстившись  этим  дымом,  души  и  черепа  с®еденных
рогатых позволят с®есть и своих собратьев.
   Всю ночь после танца охотник копал яму на тропе у  водопоя,  мостил  ее
тонкими жердями и маскировал все той  же  пахучей  травой  кхан.  Подгонял
себя, привычно пересиливая усталость. Надо было  успеть  до  рассвета.  На
рассвете  рогатые  пойдут  на  водопой  и,  учуяв  траву  кхан,   потеряют
соображение и осторожность. Могут прыгнуть в яму,  могут  погнаться  и  за
охотниками, чьи тела тоже пахнут травой кхан,  вонзить  под  ребра  острые
рога.
   Быстрее! Быстрее!
   Ночь коротка, с вечера ее срезает странное второе  солнце.  Откуда  оно
явилось? Зачем душило землю неслыханной жарой? Напакостило, сожгло  траву,
рогатые отощали, стада их  поредели.  Редко  удается  наполнить  живот  их
сладким мясом. Но теперь уходит непрошеное,  так  говорят  старики.  Будет
охота, как бывало.
   Проворней!  Проворней!  Уже  потрескивают  ветки,  подрагивает   почва.
Рогатые идут по тропе.
   Ох, как урчит в брюхе!


   Звезды, звезды на черном небе! Сколько их? Больше, чем чешуек  на  теле
пастуха, больше, чем рогатых в его стаде.
   Пастух развалился на кошме, прислушивается.
   Нет, тихо все. Чужие боятся племени, зубатые сыты  летом.  Сыты  жадные
глотки. Нажрались  падали.  Сухое  выпало  лето,  много  рогачей  пало  от
бескормицы.
   Много пало, осталось достаточно. Так что и пастух сыт. Вдоволь сладкого
мяса. Тут оно, под рукой. Хватай любого теленка, вали, режь,  пей  горячую
кровь.
   Сыт пастух, от сытости бродят мысли. Не для мужчины  эта  разнеживающая
лень. Муж рожден для битвы. То ли дело скакать с копьем  наперевес,  диким
воем пугать жалких травоедов. Травоеды трусливы и мягкотелы, зато  женщины
их нежны и желты как масло. Эх, схватить бы такую  желтенькую,  перекинуть
через хребет скакуна, на руках внести в кожаный шатер. Тело  млеет,  когда
думаешь о таком.
   Теперь уж недолго ждать. Вождь вернулся из страны  травоедов,  все  там
высмотрел, день и ночь заседает со старейшинами в шатре. Скоро! Скоро!


   Крутись-крутись, мой жернов, перетирай все зерна...
   Всю жизнь крутила. Мужчина -  стрела,  женщина  -  маятник.  Туда-сюда,
туда-сюда. Руки заняты, голова свободна, потому  что  все  надо  продумать
заранее. Долго жди, быстро отвечай!
   Но что обдумывать старухе?
   Какая ни на есть, жизнь прошла.  Всякое  бывало  -  плохое  и  хорошее.
Бывало холодно, бывало и солнышко, даже два  солнца  сразу,  и  до  такого
дожила.  И  тьма  непросветная,  собралась  в  гроб  ложиться.   Но   боги
смилостивились, вернули два  солнца  на  небо.  Спасибо,  хоть  при  свете
помирать придется, не во тьме кромешной.
   Одна на свете заботушка: меньшая дочь не пристроена. Боги, избавьте  ее
от голода, лихоманки, от змеев речных, от горластых всадников степных.  Не
пожалею жертвы богу полей, и богу змей, и богу  войны...  и  богу  свадеб,
конечно. Хорошая дочка,  красавица  из  красавиц,  желтее  масла,  гребень
хохлом, чешуйка к чешуйке как на  подбор.  Такая  не  только  для  солдата
хороша, и для сотника, и для тысячника, лишь бы глаз кинул.
   - Ты бы сходила по воду, дочка. Ноги у меня гудят. Я уж посижу, за тебя
молоть-молоть буду.
   - К роднику, мама?
   Наверное, Он там сегодня!


   Хаиссауа - это высшая красота.
   А высшее искусство - извлечь тайную красоту из камня.
   В сокровищнице Властелина выбрал он камни, краснеющие в воде,  и  камни
синеющие,  и  камни  молочно-белые  и  горючие  черные  камни,  гладкие  и
блестящие, как будто мокрые всегда.
   Из синеющих камней выложил он  небо,  из  белых  -  Доброе  солнце,  из
красных - Злое, из черных - уходящую тьму, а  из  пестрых  разноцветных  -
крылатых пришельцев, отдергивающих черный полог.
   Сам Властелин смотрел на стену, сказал: "Я щедро награжу тебя".
   Разве в награде суть? Красота  останется  навеки  на  дворцовой  стене,
красота, которую мастер сумел разглядеть.
   И сам Толкователь, Уста богов, смотрел работу. И сказал:
   - Видящий камни насквозь, глаза твои зорки,  но  душа  слепа.  Крылатые
дьяволы затуманили ее. На самом деле они не  прогнали,  а  призвали  тьму.
Избавили же нас от тьмы боги по молитве нашего  Властелина.  И  ты  покажи
истинную истину. Вот тут пускай  стоит  Властелин  с  ладонями,  воздетыми
горе, а тут бог с головой четырехрога пускай отдергивает полог  тьмы...  а
тут крошечные дьяволы в ужасе падают в преисподнюю.
   Художник перевел дух и склонился в почтительной позе.
   - Слышать - значит слушаться.
   Пронесло! Не отстранили, не  прогнали.  Существенное  оставили:  черный
камень, белый камень, красный камень. Пестрые камешки можно и  переклеить,
композиция не изменится. Прибавить две большие фигуры? Ну  что  ж,  мастер
сумеет их встроить, сохранив равновесие цвета, не испортив замысел.
   - Моя душа слепа, - сказал он покорно, - но уши открыты для твоих слов,
Уста богов.


   - Союзники будут потрясены, - сказал Властелин, глядя на цветные камни.
- Сразу увидят, что я самый богатый и самый могучий. Увидят и пришлют свои
полки.
   Его войско уже выступило. Поход начат. Судьба решается.
   Это жрец - Уста богов - дал такой совет. Дряхлый владыка Верха подавлен
тьмой. Он подавлен, а нам открыто, когда  придет  свет  -  через  три  дня
ровно. Как только придет  солнце,  выступим.  Внезапный  удар  -  половина
победы.
   Сам Властелин сомневался. Он сказал:
   - Не повременить ли? Хорошо бы и  нам  иметь  крылья  как  у  дьяволов.
Могучее оружие - три четверти победы. Ударим на воздушных колесницах. Если
собрать всех мастеров со всей  Реки,  может,  все  вместе  припомнят,  как
составлена воздушная колесница. Если не сумеют сделать,  попросим,  купим,
выменяем, украдем, отнимем у тонконогих.
   Но жрец сказал:
   - Тонконогие коварны.  Они  дадут  крылья  и  тебе,  и  владыке  Верха.
Тонконогие - подстрекатели черни. Они все обещают  даром:  муку,  плащи  и
крылья. Даром! Безбожно и безнравственно! Если мука даром, кто  же  пойдет
воевать за тебя, кто же будет тебе служить? Все даром, и  ты  ничтожнейший
из рабов.
   - Сделанное сделано, - сказал Властелин. - Войско выступает сегодня.
   Не хотел он быть ничтожнейшим из рабов.


   "У мира Землатл свое солнце, горячее, как и наше.
   То солнце считают они центром своего мира, а Землатл ходит вокруг него,
как четырехрог на привязи.
   И еще восемь миров ходят вокруг того солнца. А видны те миры, как  наши
планеты на небе.
   И они утверждают, что Тоитл тоже планета и ходит вокруг своего  солнца,
как четырехрог на аркане.
   Так они говорят.
   И чтобы каждый мог проверить их слова, они придумали прибор.
   Тот прибор - труба, а в нее  вставлены  прозрачные  камни,  как  горный
хрусталь, но не плоские, а похожие на устрицу...
   И через тот прозрачный камень малое кажется великим и можно рассмотреть
во всех..."
   - Уста богов требуют младшего посвященного в свой покой.
   Клактл неторопливо свернул свитки. После Темпограда у него  поубавилось
почтения к Толкователю.  Пожалуй,  он,  младший,  видел  побольше,  слышал
побольше, разбирается получше...
   Но строптивость сейчас ни к месту, не пришло время:
   - У ног твоих лижу пыль, величайший из Толкователей.
   - Исполняешь ли мое веление? С тщанием пишешь  ли  все,  что  слыхал  в
стране дьяволов?
   - Пишу, величайший, как ты повелел.
   - Никому не говоришь о том, что видел в стране дьяволов?
   - Никому ни слова, величайший.
   - И не говори. Все, что ты  видел,  -  мираж.  На  самом  деле  дьяволы
бессильны, только глаза отводить умеют нестойким в вере. И  ты  никому  не
показываешь писаное?
   - Не показываю, величайший. Все приношу тебе. Вот сегодняшний свиток.
   - Хорошо, я доволен тобой, иди. Не сюда,  в  ту  дверь  иди.  Продолжай
писать.
   - У ног твоих лижу пыль, величайший.
   Почему его уводят другим ходом? У верховного жреца не  спросишь.  Может
быть, знатных гостей ждет, а может быть, просто так, важность напускает.
   Сыровато в подземных проходах. Приятная прохлада, но ступени скользкие.
Не грохнуться бы...
   - А-аа-ахх-хр-ррр!
   Петля на горле. Душат.
   - А... пусти... хррр! За что?
   Лицо налилось кровью. Рука ерзает по петле.
   За что?
   В голове вопрос, а слова не выходят  из  горла.  И  воздух  не  входит.
Мутится...
   Всплеск. Тяжелое падает в воду.
   - Вот и вся недолга, - говорит один из палачей  самодовольно.  -  Чисто
сделано. Остальное  приберут  змеи.  Как,  по-твоему,  заслужили  мы  жбан
хмельного? - И он облизывается заранее.
   - Не болтай, - говорит его подручный. - Кто болтает, тот воду хлебает.
   И думает про себя: "Этот Клактл что-то разузнал у тонконогих. Теперь  и
я знаю, что он знал лишнее. Не нахлебаться бы и мне воды. Смываться  надо,
пока жив".


   Выживают догадливые. В эту самую минуту верховный жрец кидает  в  огонь
свиток Клактла.
   - Безбожно и безнравственно, -  ворчит  он.  -  Клактл  замолчал,  всех
друзей его уберу  потихоньку,  потом  уберу  и  убирающих,  так  чтобы  не
осталось ни следа. А главное - не пускать на Реку ни одного тонконогого! И
чернь забудет. Грязные ноги и мозолистые спины, а головы пустые.
   И, презрительно поджимая губы, он смотрит через узкое окно на Реку,  на
барки и плоты, на базарную толчею у пристани.


   Базар - по-южному пестрый и крикливый, щедрый и неопрятный.
   Яркие  пирамиды  аппетитных  фруктов,  кучи  гниющих  об®едков,  свежая
трепыхающаяся рыба, мухи над попахивающими тушами,  змеи,  подвешенные  за
голову, от них отрезают локоть или пол-локтя мяса, горшки, ножи, и  копья,
бусы, серьги и кольца, лепешки, плащи, хмельное пиво,  амулеты.  Зазывают,
гонят, торгуются, льстят, бьют воришек, упрашивают, ругаются...
   У ограды возле кучи мусора слепец. Может, и притворяется,  но  принято,
что на базаре поют