тысячу раз.
   - Ладно, Гельмут, кончай... - сказал Гранатов жестко. - Так вот, если я
не вернусь...
   - И слушать не хочу. Ты будешь здесь через три дня.
   - Для вас - три дня, для меня - биогод, или  три  биогода,  или  десять
биолет. Если так, я вернусь глубоким стариком. Возможно, захочу  отдыхать.
И тогда ты, как мой первый заместитель...
   - Ни о чем не беспокойся, все будет, как при тебе.
   - Не перебивай, Гельмут, мы зря теряем время. Как при  мне,  не  будет,
даже не должно быть. Предстоят  большие  перемены.  Ты  понимаешь,  что  в
Т-граде назревает кризис?
   - Кризис?! В каком смысле?
   - Да, очередной кризис, требующий смелых решений  и  резких  поворотов.
Неизбежный, обязательный, запроектированный кризис, я бы сказал. Ты пришел
к нам поздно, Гельмут, не  знаешь  всей  истории  проекта.  Ведь  как  был
задуман Т-град? Как город срочных дел, город  скорой  научной  помощи.  Но
"Скорую  помощь"  не  проектируют  на   стопроцентную   нагрузку.   Аварии
непредвиденны, не расписаны равномерно по часам, и в гараже должны  стоять
наготове свободные машины. Стоят наготове, бездействуют. Ждет машина, ждет
шофер, ждет дежурный врач, но не пострадавшие. Наш  город  скорой  научной
помощи тоже строился с резервами,  для  ожидания  срочных  дел.  Это  было
незаметно в первые дни, потому что задания копились десятилетиями. Сначала
нас завалили, мы  справлялись  с  трудом.  Расчистили  завал.  Что  делать
дальше? Тут появился Той со своим ворохом  проблем.  Разобрались,  решили,
сдаем рабочие чертежи, отсылаем в Москву, к вечеру сдадим все под ажур.  И
что тогда? Лаборатории начнут простаивать, пустеть, опытные кадры поплывут
от нас в Большой мир, рассосутся. И в критический момент,  когда  появится
новое задание, придется лихорадочно искать людей на всех материках,  тратя
время, полновесные земные дни, наши  годы...  Можешь  ты  вообразить  себе
"Скорую помощь", которая начинает искать,  кого  из  хирургов  пригласить,
когда больной лежит на операционном столе? Нет, Гельмут, нам нужно срочно,
сейчас же, занять людей интересным делом, прежде чем они расползутся.
   - И в такой момент ты бросаешь нас?
   - А  я  для  того  и  покидаю,  чтобы  найти  темы,  Гельмут.  Мы  идем
разведывать микромир. Это же второй космос... и более необыкновенный,  чем
планетно-звездный. Переселиться в микромир потруднее, чем построить сто  и
еще сто городов на любой планете. Если я вернусь, я привезу мешок проблем,
Гельмут, и тогда выход из кризиса найден. Если не привезу... тебе придется
искать. И потом... - Гранатов задумался, помолчал. -  У  нас  нет  другого
выхода. И мы не имеем права медлить. На одной чаше весов - риск, наш риск,
на другой, если угодно, - судьба цивилизации. Мы живем теперь с  мыслью  о
тоитах, о чужой планете, но оттого, что эта планета чужая и далекая,  наша
ответственность не меньше, чем ответственность за планету собственную.
   Друг мой, Гельмут, ты мой  первый  заместитель,  ты  всегда  был  самым
надежным из помощников, лучшего я не нашел бы, без лести говорю. У тебя на
редкость упорядоченное мышление,  и  я  с  охотой  поручал  тебе  наводить
порядок, потому что сам я человек вдохновения.  Я  не  методичен,  у  меня
другое достоинство, я умею  находить  людей,  а  ты  умеешь  распоряжаться
найденными. Но без меня и тебе придется  испить.  Привыкай  всматриваться,
привыкай прислушиваться  без  пренебрежения,  не  только  командуй,  но  и
слушай, в особенности тех, у кого есть идеи, умение.  Вот  Вильянова  -  у
него талант  в  пальцах,  он  чувствует  материал  и  воображение  у  него
трехмерное, четырехмерное. Ему можно поручать невозможное,  он  вообразит,
сконструирует, смонтирует и все,  чего  он  коснется,  заработает.  Слушай
также Анджея; я знаю, что тебя шокирует наш генератор безумных  идей,  но,
увы, на проторенных путях получаются стандартные  ожидаемые  результаты  и
стандартные тупики. Выходы из тупика подсказывают только безумные идеи.  Я
знаю, что только одна из ста мыслей Анджея гениальна, остальные ничего  не
стоят, но ты  научись  находить,  отличать  эту  гениальную  сотую  часть.
Вильянову проси отличать, а также Бхакти и Катаяму.  И  еще,  Гельмут,  не
стесняйся выслушивать Льва. Нам с тобой он кажется мальчишкой, но  у  него
кругозорище, всеохватная голова. И в ней порядок:  графики  и  таблицы,  с
заполненными клетками и пустыми. Природа не терпит пустоты, а этот мозг не
терпит пустых клеток. Нюх у  него  на  пробелы  в  науке,  на  несделанные
открытия. Мы все здесь  охотники  за  открытиями,  а  Лев,  как  охотничья
собака, стойку делает  над  следом.  Слушай  Льва,  Гельмут,  не  думай  о
возрасте. С возрастом приходит опыт, а не азарт и чутье.
   Если бы  только  Лев  слышал!  Можно  только  представить,  как  бы  он
возгордился.
   - Ну и так далее, - продолжал Гранатов. - Я оставил тебе целый трактат,
характеристики на двести человек. Но о кризисе надо  было  сказать  устно.
Главное - возьми себе за правило: никому не отвечать поспешно: "Нет, ни  в
коем случае". Говори: "Подумаю, посоветуюсь". И  советуйся.  Что  молчишь?
Разве я сказал что-то новое для тебя?
   - Кое-что неожиданное.
   - Это плохо. Плохо, что нашлось неожиданное для тебя. Тем труднее будет
перестраиваться.
   - Вот видишь,  Юлий,  лишний  раз  убеждаюсь,  что  тебе  никак  нельзя
покидать Т-град. Я тебя не заменю. И не вижу  достойного  заместителя.  Ты
прирожденный дирижер, без тебя оркестр  разладится.  В  нашем  городе  сто
тысяч человек. Какой интерес в том, чтобы командовать тремя?
   - Есть интерес в том, чтобы не командовать вообще, - вздохнул Гранатов.
- Иногда дирижеру хочется взять в руки скрипку.
   Он мог бы отвечать подробнее, но понимал, что Баумгольц не поймет  его.
Баумгольц любил и почитал порядок. Порядок  требовал,  чтобы  каждый  знал
свое место, подчинялся вышестоящим,  всеми  остальными  командовал.  Разве
наука не требует порядка? Еще какого!  Баумгольц  любил  командовать  и  с
охотой подчинялся.  Подчиняясь,  он  поддерживал  дисциплину  и  показывал
пример. Но никому не подчиняться и слушаться подчиненных - это было  ни  с
чем не сообразно, противоестественно.
   Гранатов жил в иной плоскости: не решал задачи,  а  ставил.  Ставя  их,
думал об истории, о прошедшем и будущем. И знал, что у истории свой взгляд
на ценность  труда:  может  быть,  и  пристрастный,  может,  и  не  совсем
справедливый.  Современники  ценят  виртуозов-скрипачей,   млеют,   слушая
теноров, но потомки знают в основном только  композиторов.  У  науки  свои
пристрастия, она ценит первооткрывателей  и  пренебрегает  продолжателями,
хотя иной раз труд продолжателей куда сложнее. И  ценит  тех,  кто  сделал
открытие, а не того, кто послал, поручил. В самом  деле,  кто  вспоминает,
что корабли Колумба были снаряжены по приказанию Фердинанда Арагонского  и
его супруги Изабеллы Кастильской?  Кто  связывает  их  имена  с  открытием
Америки?
   Наверное, подданные, гранды сочли бы своего короля сумасшедшим, если бы
Фердинанд вздумал возглавить эскадру вместо Колумба.
   Баумгольц был из породы грандов, Гранатов - из Колумбов.
   - Извини, но мне хочется самому открыть этот Атомматерик, - сказал он.



        17. МИКРОНАВТЫ. 31 мая. 6 часов 13 минут

   За резкой вспышкой последовал удар.  Словно  шлепнули  по  воде  мокрой
простыней - простыней размером с  озеро  шлепнули  по  целому  озеру.  Это
воздух вошел в опустевший темпоскаф. А над кронами поднялась пыль,  и  все
галки,  галдя,  закружились  в  воздухе.  Оказалось,  что   в   Темпограде
достаточно птиц, чтобы весь парк наполнить гвалтом.  И  согласно  звякнули
стекла во всех окнах верхнего яруса.
   Со времен космических стартов наблюдатели не провожали корабли. Слишком
горячий пар вырывался из труб космических "пароходов". Очевидцы  сидели  в
удобных креслах в закрытых помещениях, за стартом следили через стекла или
с помощью экранов. И в данном случае все  они  -  и  Лев  среди  прочих  -
находились в одном из кабинетов Дворца Часов. Перед ними светились экраны.
На правом виднелся тот ложок,  где  вчера  Гранатов  вдавил  стаканчик  во
влажный  грунт.  И  стаканчик  был  виден,   и   лужица,   и   муравейник,
встревоживший Баумгольца, даже муравьи, бегущие к ближайшей осине.
   - Смотрите, наши там уже.
   Стаканчик внезапно стал темно-красным, словно наполнился вишневым желе.
В нем тотчас же замелькали темные силуэты. Стоящие или  сидящие  человечки
то появлялись,  то  исчезали  в  разных  точках  желе.  А  на  поверхности
стаканчика,  перед  дырочками,  неожиданно  возникали  какие-то  втулочки,
выпрыгивали в траву и тут же возвращались.
   - Суета какая-то, суматоха, - заметил кто-то неуважительно.
   - Так и мы выглядим из Большого мира, -  возразили  ему.  -  Разница  в
темпах, разница в размерах.
   Итак,  Гранатов  отправился  в  экспедицию  в  микрокосмос,  в   страну
укороченных размеров и растянутых секунд. Стаканчик,  вдавленный  в  песок
возле лужи, был первой станцией на этом опасном пути -  миниатюрная  копия
трехэтажного цилиндра в масштабе один к ста. Микронавты -  путешественники
в малое были пересланы сюда так же, как пересылались астронавты с Земли на
Той.
   - Дайте же звук! - распорядился Баумгольц.
   Забормотал,  залопотал  репродуктор.  Так  бормочет  лента   старинного
магнитофона,  когда  ее  прокручивают  в  поисках   полюбившегося   танца.
Микронавты не только двигались, но и говорили в сто раз быстрее.
   Наконец  электрики  наладили  замедленную  ретрансляцию,  из  микрофона
полилась знакомая неторопливая речь Гранатова. Торжество слышалось  в  его
голосе:
   - ...таким образом, мгновенная трансляция живых людей на уровень  одной
сотой,  То  есть  на  вторую  микроступень,  прошла  безупречно.   Размеры
уменьшились в сто раз, темпы  увеличены  в  сто  раз.  Настроение  бодрое,
самочувствие превосходное. Впрочем, о самочувствии  расскажет  специалист.
Передаю микрофон Марине.
   Посыпались  цифры.  С  присущей   ей   добросовестностью   девушка-врач
скороговоркой называла  цифры  кровяного  давления,  пульса,  температуру,
количество  вдохов  и  выдохов,   содержание   гемоглобина,   протромбина,
кислотность крови и желудочного сока, рассказывала про коленные  рефлексы,
координацию  движений,  быстроту  реакций,  выполнение  тестов  всеми   по
очереди, включая и самого доктора, до старта, перед самым  стартом,  сразу
после перемещения, через десять биоминут и по прошествии биочаса.
   Столь же обстоятельно, но голосом внушительным и  размеренным,  инженер
Джон томительно долго докладывал  о  самочувствии  аппаратуры  -  силовой,
управляющей,  двигателя   и   движителей,   механизмов   жизнеобеспечения,
освещения, отопления, ограждения...
   Чанг пока отмолчался. Физических наблюдений было мало на этой  ступени.
Слово опять досталось Марине, как специалисту, близкому к биологии:
   - Команда приступила к изучению окружающей  среды  согласно  намеченной
программе.    После    включения    цветовых    преобразователей    хорошо
просматривается пространство диаметром до  двух  темпоградских  метров.  В
поле зрения - край водоема и бугры, поросшие травой. Между ними  пролегает
тропа формика руфа, ведущая от гнезда, находящегося за пределами  видения.
Мы наблюдаем  также  значительное  количество  кулекс  пипиенс,  отдельные
экземпляры копрофага из отряда жесткокрылых...
   Внезапно Гранатов прервал ее:
   - А еще говорят, что молодые - эмоциональный народ. Сухари  несчастные!
Стыдятся они своих переживаний,  что  ли,  сухостью  зрелость  доказывают.
Формика, копрофага и кулекс пипиенс! Сумели вы воспринять, что мы в другом
мире, нисколько не похожем  на  Землю,  хотя  он  находится  на  Земле?  К
счастью, я физик, неспециалист в этой микрозоологии, латынью щеголять  мне
незачем, поэтому я могу изложить свои человеческие впечатления, не  боясь,
что меня обзовут дилетантом.  Я  и  есть  дилетант  в  биологии.  Впрочем,
никогда не считал это слово унизительным. Можно с увлечением заниматься  и
чужим делом...
   Итак, о здешнем мире. Думаю, что астронавты никогда не бывали  в  такой
непривычной обстановке. На  всех  планетах  небо  прозрачное,  мутное  или
звездное,  на  поверхности  у  всех  -  моря  или  пустыни,  пыльные   или
каменистые. Еще одна пустыня, еще одно море, в лучшем случае  -  еще  одно
человечество, как  на  Тое.  У  нас  же  не  перемещение  в  плоскости,  а
вертикальный разрез природы - нечто принципиально иное.
   Мир без неба, вместо неба зеленые горы,  обсыпанные  жесткими  зелеными
щитами - так выглядят обыкновенные кусты. На заднем плане оливковые башни,
уходящие неведомо куда, - стволы тополей, для понятности  Марина  называет
их "пинус". У нас кругозор без горизонта: мы  в  яме,  окруженной  холмами
(для вас это кочки), заросшими бананоподобными джунглями.
   Вы-то называете это травкой, но  для  нас  это  не  трава,  а  деревья.
Бананы... но больше, пожалуй, похоже на  агаву.  Какие-то  зеленые  ремни,
жесткие и плотные, как бы сшитые из полос. Транспортер напоминают.  Так  и
ждешь, что заурчит мотор, поплывут по полосам ящики. А  под  этими  живыми
лентами, в  диком  беспорядке  лежат  бурые  и  серо-желтые  прошлогодние,
измочаленные, изжеванные. И наряду  с  ними  торчат  бамбуковые  стволы  -
стебли той же травы.
   Наверху же, над всей этой  путаницей,  раскачиваются  этакие  воздушные
беседки, белые, желтые или лиловые;  целые  комнаты  подвешены  на  гнутом
вертком стебле. Да, мы помним, что  это  называется  цветами,  но  где  же
нежные  лепесточки?  Вместо  лепестков  туго  налитые  баллоны  с  неживым
восковым отблеском. Мне они напоминают резиновые надувные игрушки.  И  все
это болтается у нас над  головой  на  высоте  пятого  этажа.  Посматриваем
наверх с опаской. Нет, качается себе преспокойно. И  незачем  восторгаться
инженерным искусством природы. Мы удивляемся, потому что  у  нас  глазомер
большого человека. Но в микромире иные  пропорции,  иные  отношения  между
размером и прочностью, между весом и силой. Вы это знаете, мы ощущаем.  Не
ходим, парим, как в невесомости. Оттолкнулись и плывем-плывем в воздухе...
Парадокс блохи! Или коловратки в капле воды...
   ...Излагая  свои  впечатления,  Гранатов,  конечно,  не  об®яснял  этот
парадокс,  понятный  всем  жителям  Темпограда.  Все  маленькие   существа
относительно сильнее, все маленькие растения относительно прочнее,  потому
что вес зависит от об®ема тела, а прочность стеблей  и  сила  мускулов  от
сечения. Если дерево выше цветка в сто раз, ствол его должен быть толще  в
тысячу  раз.  Ствол  с  пропорциями  стебля  подломится.   Стройные   ноги
подкосятся под слоном. Правило это работает в пользу малюток. Уменьшившись
в сто раз, микронавты стали в миллион  раз  легче,  а  мускулы  их  слабее
только в десять тысяч раз. Стократный выигрыш в силе!  Теперь  люди  могли
прыгать в сто раз выше, в сто раз дальше, в сто  раз  дольше  держаться  в
воздухе.
   - Кстати, и воздух непохож на воздух, - продолжал  Гранатов.  -  Скорее
это река, по которой течет, лучше сказать - несется всякий мусор: камешки,
кристаллы, какие-то веревки, жидкие шарики, звездочки, елочки,  спиральки,
чешуйки, глянцевитые куски угля и целые булыжники. Марина утверждает,  что
все это пыль или пыльца. Местные же лупоглазые  птицы  летают,  пробираясь
сквозь этот песчаный град. Иногда довольно увесистый булыжник застревает у
них в глазу, тогда они  преспокойно  протирают  глаза  ногой  -  передней,
задней или средней.
   Птицы эти и есть кулекс пипиенс -  комары  обыкновенные.  Для  нас  они
размером с гуся, но тощие-претощие - кожа  да  кости.  (Марина  поправляет
меня, подсказывая, что у насекомых кожа и кости -  одно  и  то  же.)  Жало
внушительное, конечно. Этакое шило с мою  ладонь  длиной.  К  счастью,  мы
непробиваемы и в темпоскафе и в скафандрах. Сунется  такой  шилонос,  пшик
останется и от шила, и от него самого.
   Гуси эти летят куда медлительнее наших,  хотя  крутят  крыльями  словно
пропеллерами. Мы  почти  не  видим  их  крыльев,  доносится  только  звук:
комариный писк,  но  сдвинутый  на  шесть-семь  октав  -  приятный  сочный
баритон.  И  поскольку  в  поле  зрения  всегда  несколько  комаров,  одни
приближаются, другие удаляются, тон меняется  в  соответствии  с  эффектом
Допплера. Удаляющиеся с®езжают на бас, налетающие на нас - ближе к тенору.
Получается хор, несколько заунывный, тягучий, но  с  переливами.  То  одна
партия звучит сильнее, то другая... (Мы записали на пленку, думаем  ввести
моду на комариные симфонии.)
   Сейчас пролетает пчела (апис меллифика - на  языке  Марины).  Неуклюжий
медведь, мохнатое чудище! Бесшумно летит. Сдвинувшись на несколько  октав,
басовитое гуденье перешло в инфразвук. Пчелу мы не слышим, зато видим, как
она работает крыльями. Именно работает, не машет,  крутит  словно  летящая
мельница. Раз-раз-раз-раз! Четыре оборота за нашу биосекунду. Глядя на эту
пыхтящую машину, мы думаем, что и сами могли бы летать в этом  облегченном
мире. Ведь мускулы-то у людей совершеннее, чем у насекомых, обмен  веществ
идет энергичнее, нервный ток быстрее. Иные пропорции? Но сейчас  у  нас  и
пропорции подходящие.
   И мы решились на вылазку.
   Конечно, вылазка в  скафандрах,  в  наших  персональных  темпоскафиках.
Может быть,  вы  заметили,  что  у  них  пружины  на  подошве.  Нажимаешь,
вдавливаешь их в землю и отталкиваешься. Прыжки. Получше, чем с шестом.
   И вот мы на экскурсии в травяных джунглях.
   Не волнуйтесь, опасности никакой. Мы непроницаемы.  Правда,  опрокинуть
нас может какой-нибудь жук-бегемот. Но здесь вес иной, падают не ушибаясь.
Трещина? Трещина в скафандре смертельна и  в  космосе,  смертельна  и  под
водой.
   Не опасны здешние чудовища, но очень уж неприятны на вид, иногда просто
омерзительны.
   Эти бронированные морды, эти мозаичные глаза! Нам они и  глазами-то  не
кажутся, некие наросты, усеянные кнопками. Жвалы, челюсти,  губы,  хоботы,
всякие клещи, долота, пилы, насосы  вместо  нормального  рта.  Тонюсенькие
ножки с шипами и крючками, непонятно, как они удерживают провисшее брюхо.
   Дождевой червяк нам встретился. Противнее не вообразишь.  Живая  кишка,
толстенная,  мне  по  колено,   мокрая,   скользкая,   смазанная   слизью,
облепленная песком,  полупрозрачная.  Видно,  как  внутри  по  этой  кишке
перетекает из кольца в кольцо  слизь.  Нет,  по-моему,  беспозвоночные  за
пределами эстетики...
   И испуг был у нас. Видим,  лежит  на  зеленых  ремнях  травы  блестящая
черная змея. По нашим масштабам не слишком  толстая,  с  палец,  но  длины
неимоверной. И не шевелится,  а  дергается,  как-то  перебрасывается  всем
телом. Что за чудовище? Червь неизвестного класса? Как биологи  прозевали?
И не хищный ли? Захочет обвить,  выбирайся  потом  вместе  со  скафандром.
Все-таки догадались: волос! Волос кто-то  из  вас  обронил,  дорогие  мои,
когда вчера устанавливали наш дом-темпоскаф в этой низинке.
   Случайность, верно. Но в случае этом разумная  подсказка.  Для  будущих
экспедиций надо готовить  интересное.  Расставлять  поблизости  препараты.
Ведь природа стихийно не соберет сама по себе все занимающее науку.
   Вот муравейник мы предусмотрели. Нарочно выбрали  место  поблизости  от
муравейника.
   Итак, мы живем возле муравьиной  пешестрады,  возле  тропы  этих  самых
формика руфа. Они дефилируют мимо нас -  шестиногие  броненосцы.  Грудь  и
щеки ярко-рыжие, брюшко черное с лакированным поясом, шея ниточкой,  талия
в ниточку, перед мордой наготове черные клещи, именуемые жвалами.  Они  не
суетятся, как  представляется  вам,  полномерным.  С  нашей  точки  зрения
муравьи еле-еле переставляют ноги: на четыре счета один  шаг.  Тянут-тянут
свою ножку-стебелек, цепляют когтями за  что  попало,  колышется  тело  на
ногах  враскоряку.  И  большинство  этих   олицетворении   трудолюбия,   к
удивлению, тащатся налегке, плету