а полу.
   Верховный жрец, потрясая кулаками, проклинает пришельцев.
   Клактл, вздыхая, смотрит на потолок. Неба нет.  Что  делать  под  водой
астроному?
   Старуха толчет муку в ступе. Вот она, пожалуй, почти  довольна.  Сытно,
тепло, безопасно, дочка рядом.
   Бьется головой о стенку кочевник. Тоска! Но  вот  привстал.  Нащупывает
меч.  Выглядывает.  Крадется  по  коридору.  Тоска!  Однако  где-то  здесь
прячутся нежные желтые девушки. Набег в коридоре! Коридорная война!
   Ученые без удовольствия смотрели на экраны.
   - Тюрьма! - резюмировал Вильянова.
   - Но позвольте заметить, что тюрьма временная, -  возразил  Катаяма.  -
Через год горячая волна схлынет, и тоиты вернутся в привычные места.
   Скептик немедленно отозвался.
   Берег. Мутные волны выбрасывают на песок разварившуюся  рыбу.  Из  воды
показываются круглые шлемы водолазных скафандров. Тоитские витязи  выходят
на  сушу.  Отвинчивают  шлемы.  Перед  ними  голая,  местами  оплавленная,
растрескавшаяся равнина. Так выглядит глинистое дно высохшего озера.  Кучи
мокрого пепла. Обугленные кочки и пни. Обгорелые кости кое-где. Пустота.
   - Да-ммм, - вздохнул Вильянова.
   - У меня  предложение,  -  начал  Ганцевич.  Все  заулыбались,  заранее
собираясь услышать нечто "в порядке бреда". - Я настаиваю, что решать надо
глобально. Пусть убежища... но для всей планеты. Надо раз навсегда вынести
за скобки разговоры и переговоры с каждым из  двадцати  миллионов  тоитов.
Общее убежище.
   - Ты предлагаешь выкопать целую подземную  страну,  тоитскую  Плутонию,
Анджей?
   - Нет, не подвал, а крышу. Я  предлагаю  зеркало  над  планетой,  чтобы
отразить все лучи и  частицы.  Зеркало  из  напряженного  вакуума,  как  в
вакоскопе. Там десятки метров, а здесь тысячи километров.  Разница  только
количественная.
   - Но  существенная.  Количество  переходит  в  качество.  Нужен  другой
принцип, - возразил Баумгольц.
   - У нас есть время, чтобы найти другой принцип.
   - Запроси Скептика, Юлий Валентинич!
   Скептик на это раз был лаконичен. Показал темный шар на звездном  фоне,
прочертил над шаром заслонку. Огненные струи ударили в эту заслонку сверху
и, обогнув ее, облизали всю планету.
   -  Это  не  возражение,  -  упирался  Ганцевич.  -  Скептик  ничего  не
соображает. Зеркало может  быть  об®емным,  цилиндрическим,  многогранным,
почти шарообразным, замкнутым.
   - Масштаб: одна десятитысячная, - потребовал Гранатов.
   Экран почернел.
   - Пережгли, - забеспокоился Баумгольц.
   - Не пережгли. Ночь, - догадался Гранатов. - Глухая  тьма.  И  тьма  на
год-два. Зима. Мороз. Голод. "Спасибо, - скажут нам тоиты,  -  спасибо  за
этакое спасение".
   - Что же делать? Постепенно устроим  освещение,  отопление.  Перетерпят
как-нибудь.
   - Есть еще предложения? - Гранатов поглядел направо-налево, но  зал  не
отозвался. -  Если  нет,  будем  подводить  итоги.  Мне  кажется,  что  мы
перебрали основные варианты. Когда орел пикирует на зайца (сравним  Лямбду
В с орлом, а Той с  зайчишкой),  у  косого  два  выхода:  улепетывать  или
схорониться. Анджей подсказал нам еще два - глобальные. Получилось  четыре
решения: убежать населению,  убежать  всей  планете,  спрятать  население,
спрятать всю планету. Кажется, больше ничего не придумаешь. Но есть и  еще
одно решение, нам, темпоградцам, полагалось бы вспомнить о  нем  в  первую
очередь: убежать можно не только в дали пространства, но и во время, можно
спрятаться в  ускоренном  времени.  Что  я  предлагаю  конкретно?  Давайте
сделаем у себя и пришлем на Той  не  тысячи  убежищ,  а  один-единственный
Т-град, копию нашего, но упрощенную, уменьшенную, значит, ускоренную.  Наш
год - земные сутки, их год - наши сутки. У нас до 18 июля десятки  рабочих
лет, у них - несколько веков - эпохи! Есть время все переиначить. Но не мы
будем переиначивать. Пошлем туда только учителей, поселим в городе  только
тоитских детей, познакомим их с нашей культурой. Станут взрослыми и  пусть
тогда ищут решение сами. Могут  размножать  т-градики  почкованием,  своих
собственных  родителей  уговаривать,  приглашать  в  свои  города,   могут
придумать (сотни лет! эпоха!) какие-то необыкновенные меры. А может  быть,
спрячутся еще глубже в вещество и во время. Ведь для атомов-то взрыв новой
безопасен, атомы горячая  волна  не  испортит.  Да,  в  сущности,  и  наше
темпополе непробиваемо для лучей и горячих газов.  В  т-градиках  можно  и
переждать катастрофу.
   - Это получится, -  быстро  подхватил  практичный  Вильянова.  -  Берем
существующий проект Темпограда,  упрощаем,  устраняем  лишнее,  уменьшаем;
пересылаем на Той. Технически просто, даже скучно, почти  ничего  не  надо
изобретать. Прямой транспорт только наладить.
   - Давайте подумаем, - предложил Гранатов. - Давайте не будем  обсуждать
скороспело.  Порисуем,  посчитаем.  Ведь  мы   определяем   судьбу   целой
цивилизации. Подумаем, прошу вас.
   Но  тут  поднялся  Бхакти,  руку  поднимая   по-школьному.   Он   очень
волновался, даже красные пятна пошли по лицу.
   - Пожалуйста, прошу извинить, но у меня вопрос. Вы говорите: у нас  год
за сутки, у них эпоха за сутки.  За  день  они  догонят  нас,  через  день
превзойдут во всех отношениях. Не придет ли им в  голову  переселиться  на
Землю и перевоспитывать нас  наравне  со  своими  отцами  и  дедами?  Меня
серьезно  страшит  такая  перспектива.  Я  прошу   обязательно   запросить
Скептика.
   Гранатов не раздумывал ни секунды:
   - Законное требование, возражений быть не  может.  Машина,  прошу  дать
образы. Потомки нашего гостя через сто поколений обсуждают проблему:  куда
направить развитие своей расы? Не собираются ли они переселиться на Землю?
   Такие конкретные задачи паттернизатор  конструировал  почти  мгновенно,
сразу начинал показывать.
   На экране появился Клактл в набедренной повязке. Так и одевались  жрецы
в будничной обстановке.
   Затем  повязка   сменилась   туникой,   свободно   запахнутым   плащом,
обтягивающими брюками и рубашкой, появился и исчез  остроконечный  колпак,
широкая папаха, шляпа  с  пером...  Брюки  удлинялись  и  укорачивались  в
соответствии с модой; мелькнула и исчезла кожаная куртка, сюртук,  пиджак,
комбинезон.  Едва  ли  машина  предсказывала  тоитские   моды.   По   всей
вероятности,  она  черпала  материал  в  истории  земной  одежды,  облачая
Клактла, словно портняжный манекен. После пиджака появились какие-то дутые
пузыри из цветной пены, потом белой и даже прозрачной. И вот Клактл номер,
сотый, в пене и пузырях, заговорил:
   - Все наши предки, начиная с Эры Знакомства, в  течение  ста  поколений
стояли  перед  выбором.  Два  было  выхода:  назад  -   в   обширный   мир
медлительного времени, или вперед и вглубь - к новому ускорению.  Но  хотя
космос бесконечен  и  бесконечно  просторен,  никто  ни  разу  не  захотел
переселиться в сонно текущее время планет, безнадежно  отставая  от  своих
соплеменников, превращаясь  в  живой  экспонат  для  музея  старого  быта,
устаревшего мышления. Вперед и только вперед. Если в  прежних  темпоградах
тесно, если грядет катастрофа, мы уходим в новые города,  где  за  секунду
проходят не сутки, а год, век, века...
   Гранатов щелкнул выключателем.
   - Давайте думать, - повторил он, - давайте думать напряженно. Следующая
встреча в 20 часов 29 минут 35 секунд по московскому времени. Через час.
   Напоминаем: за час в Темпограде проходило пятнадцать суток.



        12. ВСЕГО ОДИН ЧАС. 23 мая. 19:30-20:30

   Четыре минуты были в темпоградских  сутках:  минута  ночная,  утренняя,
дневная, вечерняя...
   Поскольку  освещение  было  искусственным,  день   от   ночи   отделяла
электростанция. Днем уличные лампы  горели  в  полный  накал,  с  половины
вечерней минуты - вполнакала. В своей же комнате  каждый  распоряжался  по
собственному вкусу,  включая  дневные  лампы  в  любое  время.  Но  обычно
темпоградцы соблюдали режим: ложились  в  постель,  когда  меркли  уличные
лампы. Именно это мигание света заметил Лев, глядя на Темпоград снаружи, с
вокзала.
   Сейчас и он ложился соснуть  минутки  на  полторы,  проснувшись,  делал
основательную  трехсекундную  зарядку,  завтракал  за  три  секунды,   шел
поработать минутку-полторы.
   А в большом подмосковном мире в это время был майский вечер,  на  синем
небе проклевывались первые звездочки, молодые соловьи пробовали неокрепшие
голоса, прячась за кулисами, - в темных кронах, еще не  решались  выводить
рулады на авансцене. И молодые парочки млели прислушиваясь;  им  казалось,
что соловьи поют об их любви. Юноши гордо расправляли грудь, как будто это
они сами организовали серенаду, а девушки благодарно вздыхали,  прижимаясь
к своим всемогущим спутникам.
   "Рли-рли", "вить-вить", "чок-чок-чок". Вздохи. Долгий поцелуй.
   А у Льва - сутки, сутки и еще сутки...
   Утреннюю минуту, как полагается, он проводил на работе, при Клактле.  К
тоиту за раз®яснениями и уточнениями с  утра  спешили  представители  всех
групп спасения: эвакуаторы  Баумгольца,  подводники  Катаямы,  глобальники
Ганцевича и Вильяновы, гранатовские беглецы  в  быстрое  время.  Клактл  с
охотой  рассказывал  подробности  о  своей  милой  планете:  о  растениях,
животных, ландшафтах, жрецах, владыках и простолюдинах, обычаях,  обрядах,
храмах, дворцах  и  хижинах.  Издалека  все  казалось  прекрасным.  Клактл
старался описать как можно выразительнее, Лев силился перевести  поточнее,
но  иногда  слов  не  хватало.  Не  только  ему  не   хватало,   не   было
соответствующих  слов  в  земных  языках.   "Хаиссауа",   например,   Выше
говорилось уже об узорах из мокрых камешков.  Высыхая,  они,  естественно,
меняют цвет. И опытные мастера умеют так  подбирать  камни,  чтобы  мокрое
изображало одно, а сухое - совсем другое.  Иногда  удается  при  высыхании
создать иллюзию движения. Вот эта движущаяся, изменяющаяся мозаика и  есть
хаиссауа. В переносном смысле  -  высшее  мастерство.  Не  надо  путать  с
"хаиосаутл". Это уже слуга, наемник или  раб,  чья  обязанность  увлажнять
хаиссауа в богатых домах. В переносном смысле - легкая работенка.
   Или "шашшаш". Лев все порывался перевести как  "шашни".  Действительно,
иногда  это  флирт,  интимные  излияния,  но  подводные.  У  тоитов  с  их
земноводными лапами плаванье и нырянье первый, простейший вид спорта,  как
у нас бег на сто метров. Ныряльщика под водой  видно  плохо  и  совсем  не
слышно. И  вот  рабы,  строители  каналов  и  плотин,  скрываясь  от  глаз
надсмотрщиков, устраивали заговоры под водой. И выработали безмолвный язык
прикосновений  -  к  локтю,  к  плечу,  одним  пальцем,  двумя,   ладонью,
щепоткой... Конспиративный язык рабов переняли  проказливые  мальчишки,  а
потом он распространился и  на  ухаживанье,  стал  вторым  языком  тоитов,
получил грамматические правила, проник  в  искусство,  сделался  подводным
танцем, во дворцах появились подводные сцены. Все это называется "шашшаш".
Каким словом перевести?
   Лев с  интересом  вникал  в  подобные  тонкости,  без  устали  повторял
об®яснения. Но  всегда  как  тень  за  спиной  стояло  мрачное:  "Все  это
обречено, доживает последние  недели.  Не  позже,  чем  18  июля  вспыхнет
слепящим светом небо,  огненные  языки  прокатятся  по  городам  и  полям,
слизнут дворцы с  узорами  хаиссауа  и  хаиссаутлов,  лениво  помахивающих
мокрыми  щетками,  сварят  заживо  возмущенных  рабов,  юных  озорников  и
влюбленные парочки, затеявшие шашшаш под водой. Все исчезнет,  все  станет
прахом - хорошее и  плохое.  Спасать  надо,  спасать,  торопиться!  И  Лев
придирчиво допрашивал себя: все ли он делает, чтобы спасти Той и тоитов?
   А Клактл думал о другом: кого спасать?
   Пять раз (пять раз, не преувеличивая!) Лев пересказал ему  дискуссию  в
Малом  зале,  прежде  чем  Клактл  уловил  суть.  Но,  уловив,   воспринял
по-своему: тонконогие - народ добрый, честный, но  отнюдь  не  всесильный.
Хотели бы помочь, но не могут, вот и тешат себя сказками вроде  крыши  над
целым миром.
   - Я вам подскажу, - сказал он Льву. -  Вы  в  затруднении,  потому  что
хотите спасти всех. Не надо всех.  Чернь  -  это  стадо,  грязные  ноги  и
мозолистые  спины.  Спасать  надо   мудрые   головы.   Даже   не   мудрые,
наимудрейшие. Среди жрецов есть носители тайн, есть  и  носители  факелов,
чаш и священных сосудов. Носителей  тайн  не  так  много.  Верховный  жрец
Гранатов сказал, что тысячу вы увезете. Я назову вам тысячу наимудрейших.
   Высказавшись, Клактл горделиво  уставился  на  Льва,  ожидая,  что  его
похвалят за сообразительность.  Гениальное  же  решение.  Здешние  мудрецы
ломают головы, как увезти двадцать тысяч раз по тысяче, распутывают  узел,
а он взмахнул мечом и разрубил: "Всех не надо.  Спасайте  одну  тысячу.  Я
назову..."
   Лев отвел глаза. Ему было  совестно.  Так  бывает  совестно  взрослому,
столкнувшемуся с  жестоким  ребенком.  Вот  подарила  ему  мать  аквариум,
рассказывает, как чистить, воду менять,  кислородом  освежать,  как  рыбок
кормить. А он возьми и брякни: "Мама, изжарь мне этих рыбок. Они вкусные?"
   В данном случае: "Изжарьте  двадцать  миллионов.  Они  невкусные:  ноги
грязные, спины мозолистые!"
   - Хорошо ли, Клактл, бросить всех на  произвол  судьбы?  У  всех  жены,
дети, старики родители. По вашим понятиям, душа у каждого.
   Нет, Клактл считал, что душа есть только у  посвященных.  У  прочих  не
душа, а пар. У рабов и пара нет.
   - Несправедливо же, Клактл. Посвященные хотят взять  свои  семьи:  жен,
детей и рабов  заодно.  Значит,  не  тысяча  посвященных,  а  двести.  Для
остальных места нет. Споры, обиды, драки. Двести спасенных - так мало!
   - Мало! И пусть будет жесткий порядок. Я напишу имена двухсот и  первой
тысячи, и второй. Сколько успеете, увезете. Но начинайте сразу.
   Отныне, каждый день, покончив с ответами на вопросы о  планете,  Клактл
усаживал Льва за стол и начинал вслух рассуждать, кого из посвященных надо
спасать в самую первую очередь.
   - Гезогза? Гезогзе ведомы тайны трав, он лечит глаза  и  уши,  исцеляет
рези в животе, избавляет от бесплодия. Запиши - Гезогза. Правда, он  стар.
Забывает  молитвы,  забывает  и  травы.  Послушникам  поручает  лечить.  И
немощен, род не продлит, потомства не оставит. Зачеркни Гезогзу. Или  нет:
запиши, но одного - без семьи. Потомства не оставит, значит, жена  ему  не
нужна. Гезогза, посвященный в тайны трав. Записал?
   Хенна, посвященный в тайны меди.
   Хартхл, посвященный в тайны огня.
   - Все это  напрасный  труд,  Клактл,  -  уговаривал  Лев.  -  У  вашего
властителя сила, полки стражников, всадники, копьеносцы.  Он  прикажет,  и
жрецы впишут: "Владыка -  номер  первый,  жены,  наложницы,  дети,  слуги,
любимцы, охрана..." Вот и вся тысяча!
   И тут Лев услышал неожиданное:
   - А вы на что? Корабли ваши. Кого хотите - пускаете.
   Оказывается,  список   составлялся   для   землян.   Клактл   опасался,
приглядывался, сомневался, но  все-таки  чужеземцам  доверял  больше,  чем
своим. Точнее, своим не доверял  вообще.  Знал,  что  каждый  властелин  и
каждый жрец будут заботиться только о себе. Так пускай земляне  и  наводят
порядок... по его, Клактла, списку.
   - Пиши, Левтл, пиши: "Хартхл, посвященный в тайны огня".
   Утомившись от бесконечной возни с очередностью на спасение, после обеда
Клактл ложился вздремнуть. Лев же уходил, в  душе  осуждая  тоита.  Он  не
понимал возрастную лень, не понимал, как можно тратить на сон  драгоценное
время пребывания в незнакомом городе, да  еще  таком  необыкновенном,  как
Темпоград. Сам  он  все  свободные  секунды  проводил,  бродя  по  ярусам,
выискивал необследованные закоулки, запоминал исхоженные. Не было  у  Льва
усталости от городского шума,  не  тянуло  его  в  тишину,  на  травку,  к
заросшему ряской прудику. Грохот  бодрил  его,  сверхурбанизм  трехмерного
Темпограда вселял только гордость: "Экие молодцы мы,  люди,  такую  махину
взгромоздили!"
   В начале вечерней минуты старожилы  стекались  в  парк:  хоть  какая-то
зелень,  видимость  природы.  Лев  знакомился,  расспрашивал;  темпоградцы
охотно рассказывали о своих достижениях. Лев поражался: и это  открыто?  И
это? И  это  уже  открыто?  Естественно:  в  учебники  не  вошло  то,  что
темпоградцы нашли за  последние  десять  дней  -  за  десять  рабочих  лет
по-местному. И, вернувшись с прогулки, Лев с восторгом (впрочем, "восторг"
не то слово. Бурных эмоций не было. Лев испытывал глубокое удовлетворение,
ликовал молча)... итак,  с  молчаливым  ликованьем  Лев  вписывал  в  свои
таблицы очередное достижение  Темпограда.  Выполнена  его  детская  мечта:
синтезирован элемент N200 и даже N202 и N203. Молодцы  какие!  Обязательно
он расскажет об этом достижении Винете. А Винета оценит? "Конечно, оценит,
- сказал он сам себе. - Винета умница, она все понимает. К тому же  Винета
спортсменка, для нее рекордные  показатели  не  пустое.  Не  так  давно  с
восторгом, с шумным восторгом рассказывала она о знаменитой  Ане  Фокиной,
которая в прыжке с переворотом взяла высоту 246, повторив мировой  рекорд.
Видимо, в ближайшем сезоне перейдет-таки через рубеж  двухсот  пятидесяти.
Два с половиной метра! Под самый  потолок!  Казалось,  нет  принципиальной
разницы: 246 или 250? Но в  круглых  цифрах  таится  некая  магия.  Каждая
десятка - порог,  следующая  ступень.  И  главное,  мы  превзошли  себя  и
потеснили неуступчивую природу. Пусть не Винета, пусть Аня  Фокина;  пусть
не Лев, пусть темпоградские физики! Мы - победили.  Мы  -  люди!  Конечно,
Винета оценит!"
   Скоропалительно отправившись в Темпоград на часок, Лев ничего не взял с
собой: ни смены белья, ни  зубной  щетки.  Конечно,  и  заветную  папку  с
графиками осей оставил на полке над столом. Но здесь он завел новую папку,
восстановил цифры по памяти, сверил  по  справочникам  и  с  удовольствием
жирной  красной  чертой  отметил,  на  сколько  продлилась  каждая  ось  в
Темпограде.
   Об оси атомов сказано только что. А вот события  на  оси  искусственной
жизни. В 1970 году Хобана синтезирует первый  ген,  один-единственный,  не
очень нужный ген кишечной палочки. Сто лет спустя спроектирован синтефаг -
целая бактерия - согласованный комплекс  из  сотни  генов.  Между  прочим,
очень полезная бактерия - питается синтетикой, поедает целлофановый мусор.
К сожалению, не только  мусор,  не  брезгает  и  нужными  пакетами,  дырки
прогрызает раньше, чем следует. Но вот в Темпограде спроектировано  уже  и
одноклеточное - амеба, питающаяся синтефагами. Бактерия уничтожает,  амеба
предохраняет. В ее ядре комплекс из тысячи генов.
   Было сто генов, стала тысяча. Темпоград продвинулся на целый порядок.
   А что творится на оси температур? Казалось бы, тут ждать нечего. Еще  в
XX веке физика почти  вплотную  подошла  к  абсолютному  нулю  -  осталась
миллионная доля градуса. В XXI веке а учебниках Лев  читал  о  триллионной
доле. Чистейший нуль не получался,  какие-то  атомы  все-таки  колебались,
сохраняя память о тепле. И что же  в  Темпограде?  Оказывается,  пересекли
абсолютный нуль, попали в область отрицательного тепла, мнимых температур.
Что  такое  мнимая  температура?  Этакое  состояние,  когда  греешь-греешь
вещество, а оно не нагревается. Некое подобие льда.  Лед  нужно  растопить
сначала, превратить в воду; вода уже начнет согреваться. Лед  при  нуле  -
несогревающееся вещество.
   В Темпограде получен несогревающийся металл.
   Это уже новинка на оси. Не прямое продолжение, а крутой поворот.
   И за поворотом - сверхпроводимость. Передача тока без потерь.
   А какие события на оси скоростей?
   Что творится на оси давлений?
   На оси малых величин?
   На оси сложности?
   Как коллекционер на поиски редкостей, отправлялся Лев в парк  у  Часов.
Особенно много народу, чуть не весь город стекался сюда  на  четверку,  то
есть к началу четвертой  минуты  темпоградских  суток  -  вечерней,  когда
передавались последние извес