минеральной воды "Радость бедуина". Из двух молодых
людей в одинаковых рубашках навыпуск, вошедших в магазин  после  него,
один со скучающим видом посетителя музея слонялся за Малаховым из зала
в зал, другой же занял стратегическую позицию у  витрины  с  кружевным
дамским бельем, держа в поле зрения все выходы:  действующий  главный,
запертый запасный и четыре служебных.  Прятаться  молодые  люди  и  не
думали, и Малахов решил созорничать. Двинувшись в обход  магазина  еще
раз, он последовательно приобрел мембранные  купальные  трусы,  лыжную
мазь для сверхнизких температур, фантастический роман "Именем  Разума"
(на  обложке  было  изображено  страхолюдное  чудище,   перекусывающее
пополам  земной  звездолет,  а  также  мускулистый  брюнет   с   лицом
восторженного имбецила),  подробную  карту  города  Воронежа,  детский
бумеранг и набор  шариков  для  пинг-понга  в  пластиковой  запечатке.
Побросав  всю  эту  дрянь  в  рюкзачок,  он  направился  к  выходу  со
счастливым видом человека, совершившего после долгих  поисков  удачную
покупку. Что подумали о нем одинаковые молодые люди, оставалось только
гадать.
   Он неспешно обогнул площадь вдоль зеленых  насаждений,  где  пальмы
соседствовали с елками и где за  геометрически  искромсанными  кустами
надсадно трещали  газонокосилки,  отделывая  газон  под  полубокс.  От
срезанной травы шел  вкусный  арбузный  запах  -  трава  была  свежая,
сочная, совсем не  августовская.  Похоже,  в  Керчи  за  все  лето  не
пролилось ни одного дождя, деревья выпили воду на много метров вглубь,
склоны Митридата выгорели до рыжины, а здесь поди ж ты - поливают...
   Город менялся буквально на глазах: сегодня он  был  не  таким,  как
вчера, а вчера не таким, как позавчера. Общая паника еще не  началась,
но  звоночки  были.  Заливались  вовсю.  Витал  страх,  еще  не  очень
определенный. Страх неизвестности. Так сердце необстрелянного  солдата
пропускает такт при первом выстреле противника: мимо? в меня?
   У страха не глаза, а прямо-таки радары - в этом  Малахов  убеждался
ежеминутно.  Вчера  дежурная  по  этажу  в   дешевой   гостинице   для
попрыгунчиков потребовала от него не дышать в  ее  сторону  -  сегодня
просто сбежала. Можно было заметить, что на улицах меньше народу,  чем
полагалось бы в приморском городе в курортный сезон, и люди сторонятся
друг  друга.  Не  раз  и  не  два  навстречу  попадались  суб®екты   в
респираторах, многослойных  марлевых  повязках,  а  один  был  даже  в
мембранном противогазе и, наверное, мнил себя в безопасности...
   Пустые глаза людей, угрожающие жесты в  сторону  тех,  кто  пересек
границу "зоны безопасности",  определяемую,  естественно,  глазомером,
матерный лай сквозь респираторы... И - отмеченные. Много отмеченных.
   А трупы - где они? Вряд ли на такой город их было  больше  трехсот.
Малахов видел один. Когда от четвертого этажа жилого  дома  без  крика
отделилось  тело  и  его  падение  почти  сразу  остановила   веревка,
привязанная к ограждению балкона, он обернулся на крики прохожих.  Они
кинулись врассыпную, будто раскачивающийся на  высоте  третьего  этажа
мертвец сеял вокруг себя смертельно опасную заразу.  Прочь,  прочь  от
неведомых бацилл!.. Куда угодно - но прочь!
   Пожалуй,  сегодня  на  улицах  прибавилось  автомобилей.  Повальное
бегство из города еще не началось, но Малахов не сомневался:  начнется
со дня на день.
   Он попытался припомнить, что говорилось по этому поводу в  школьном
курсе социопсихологии, не припомнил и  плюнул:  и  так  ясно.  Дураки.
Толпа. Даже толпа умников - все равно единый  бестолковый  организм  с
животными инстинктами. Вряд ли побегут уже завтра, а вот послезавтра -
вполне возможно. В самом лучшем случае и при грамотной работе мэрии  -
через семь - десять дней.
   Пусть бегут, подумал он. Вреда не будет: все-таки мы  не  лемминги,
да и нет  здесь  фиордов.  Кому  суждено  вернуться,  те  вернутся,  и
тогда-то начнется та жизнь, ради которой, рискуя пулей в рот, лезут из
кожи вон функционеры, начнется прекрасная, полная ума и доброты жизнь,
которой и должен жить человек, потому что, как ни  крути  словесами  и
мыслями, он ее все-таки достоин. А пока... агнцы - направо, козлища  -
налево! Вот так. Гадко - но потерпим...
   На  приморском  бульваре  было  поспокойнее.  Вокруг   "плюющегося"
фонтана, как и вчера, носились дети, разве что мамаши бдили своих  чад
тщательнее обычного. Фонтан был с сюрпризом: тонкие  хрустальные  нити
воды летали из чаши в чашу и время  от  времени  какая-нибудь  из  них
выстреливала в произвольном направлении  -  при  этом  фонтан  издавал
нечто среднее  между  хохотом  и  ослиным  ревом,  а  ребятня,  визжа,
спасалась  бегством.  "Хвоста"  за  собой  Малахов  не  видел,  и  это
настораживало. Торчать лишнюю минуту  возле  детей  не  следовало,  но
другой свободной скамейки поблизости не нашлось, а сил хромать  дальше
уже не было никаких.
   Будут брать прямо здесь? С них, пожалуй, станется...
   Девчушка лет трех прокатила мимо него  огромный  раскрашенный  мяч.
Малахов отвернулся, С  детьми  не  сделается  ничего  -  а  вот  с  их
родителями? Можно не сомневаться в том, что СДЗН вывернется  наизнанку
или, что вероятнее, будет создана еще одна, пятая Служба, самая мощная
из всех, и ни один ребенок не будет потерян, всех подберем,  вырастим,
воспитаем,  это  мы  уже  умеем,  у  большинства   снимем   память   о
психотравме, тщательно скорректируем тех, из кого родители уже  начали
лепить свое ухудшенное подобие... но это теория,  это  потом,  а  пока
каково видеть такую вот девчушку, кричащую сквозь слезы и жуть: "Мама,
мамочка, встань..."
   И нечего ответить.
   "Демоний" молчал, подлый  палач  и  спаситель.  И  все  же  Малахов
торопился, меняя обувь и  носки,  распахивая  рюкзачок  и  брызгая  на
содранные пузыри на пятках  заживляющей  эмульсией.  Старые  туфли  он
оставил под скамейкой. В новых ноги чувствовали себя не в пример лучше
- пожалуй, удалось бы и пробежаться, если припрет.
   - Думаете, поможет?
   Малахов скосил глаза. Пока он переобувался, на край скамейки подсел
мелкий старичок с палочкой, зажатой в птичьей лапке.  Одет  он  был  в
пальто до пят - кровь не грела, и из рукава  торчала  длинная,  как  у
древней  обезьяны-проконсула,  плеть  запястья.  Взгляд  -   безумный.
Наверное,  просто  старик,  к  нацбезу  не  причастный.  Сам  по  себе
старикан.
   - Что вы имеете в виду? - спросил Малахов.
   - Обувка ваша. - Дед хитренько подмигнул. - Вижу, земли  бережетесь
и меня не чураетесь, как те дураки, у кого морды завязаны. Я  тоже  по
три раза на день  обувку  меняю,  а  старую  -  долой.  Заразная  она.
Отравили землю-матушку, нельзя по ней ходить. Не держит  людей  земля.
Всяку живую тварь держит,  а  от  человека  отказывается.  Мстит  ему,
значит. Я уж если из дома выхожу, так только по асфальту, и то опасно:
пыль с земли на асфальт заносит. У вас, гляжу, обувка низкая и  вся  в
дырочках, а это считай что босиком. Ботинки надо со шнуровочкой, как у
меня, и чтобы подошва была толстая, тогда  ничего.  Я  на  всю  пенсию
накупил, тем и жив пока: чем дальше от земли, тем лучше.
   - А на ходулях вы не пробовали? - поинтересовался Малахов.
   Старик завозился на скамейке. Наверное, обиделся.
   - Стар я уже, молодой человек. Пробовал - падаю. Поймали меня,  нос
разбил только... А внучек мой ходит. И зять.
   Малахов торопливо поднялся.
   - Простите, мне пора.
   - От газона  подальше!  -  зашебуршал  вслед  старик.  -  Середины,
середины держись. Э! Туфли свои забери отсюда и выкинь, слышь?..
   Малахов  оглянулся  шагов  через  сто.   Наружки   по-прежнему   не
наблюдалось, оба молодых человека куда-то исчезли, и  он,  неторопливо
вышагивая по бульвару, принялся размышлять, что бы это могло  значить.
С утра ходили буквально как приклеенные, едва на мозоли не  наступали,
а вот поди ж ты - дают вздохнуть.
   Или понервничать?
   Одолев каменную лестницу, взбирающуюся на Митридат анфас, он присел
на теплый парапет, отделявший смотровую площадку от склона, достал  из
рюкзачка комп и дал ему  зарядиться  на  солнышке.  Демонстративно  и,
пожалуй, нагло. А! Уж если  настырные  профи  нашли  беглеца,  беглецу
остается лишь с толком  использовать  это  обстоятельство  -  чего  уж
теперь бояться пеленгации. Пусть пеленгуют.
   Личный пароль по-прежнему был дезактивирован. Малахов вошел в общую
сеть, отфильтровал суицидальную тематику из вала последних новостей  и
стал читать,  бегло  просматривая  информацию  политического  свойства
(речь главным образом  шла  о  парламентских  дебатах,  взаимодействии
национальных комитетов  с  международными  комиссиями  и  выкладывании
новых значительных средств на борьбу с "чумой XXI  века")  и  детально
изучая скупые бюллетени задействованных под проблему научных  центров.
Дважды он пробормотал: "Детский сад, штаны на лямках". Насколько можно
было судить, ситуация оставалась в целом прежней  -  второй  Филин  на
научном горизонте пока не замаячил. Второй Самохин, впрочем, тоже.
   А последние сводки врали. Во всяком случае, они врали  о  том,  что
являлись последними, - Малахов знал на память  точные  цифры  прогноза
потерь на каждый день вперед, по  крайней  мере  до  следующей  весны,
когда прогноз аналитиков Лебедянского становился расплывчатым.  Первый
заметный рубеж аномальный суицид должен был перемахнуть вчера, от силы
сегодня. Каждый тысячный. Четыреста тысяч по Конфедерации и двенадцать
миллионов по всему миру. Он усмехнулся про себя: общедоступные  сводки
мудро давали картину примерно месячной давности. В  смысле  социальной
терапии - неплохо... Хотя - куда деваться - паллиатив, конечно.
   Звонки, как он и ожидал, ничего не дали. Юлия опять не ответила,  а
информаторий больницы вновь сообщил то, что Малахов уже знал:  Малахов
Виталий Михайлович,  пятнадцати  лет,  черепно-мозговая,  осложненная,
выписан 11.06.2040 на  амбулаторное  долечивание,  показан  санаторный
курс, состояние здоровья на момент выписки удовлетворительное...
   Спасибо и на том. Где искать сына - неизвестно. И еще  вспомнил  ли
он отца? А если вспомнил, то захочет ли с ним говорить? А если захочет
- что я ему скажу? Поступай, мол, сынок, по совести? Всегда, что бы ни
случилось,  -  только   по   совести.   Иди   против   людей,   против
могущественных сил, против "демония" своего - хорошо, что у  тебя  его
нет, сынок, - и никогда против себя. Он это и так знает. Но совесть  -
она разная, у каждого она почему-то своя - как пожизненное клеймо, как
вечный неотдираемый ярлык. Как отпечатки пальцев. Ладно, проехали...
   Он закурил, алчно глотая дым, с наслаждением вытянул гудящие  после
под®ема ноги. Звонить Ольге, пожалуй, не имело смысла. Ну-с, что у нас
там еще?
   Похоронная  документация  Калитниковского  кладбища  появилась   по
первому требованию. Тут все было  чисто:  участок  такой-то,  похороны
состоялись тогда-то, плата за аренду  и  уход  внесена  до  2055  года
включительно. Даже указано, из какого морга поступили тела покойных, К
архиву морга Малахов не пробился и махнул рукой. Ну что  -  морг.  Все
равно заставить эту публику грамотно вести документацию еще никому  не
удавалось. А  вот  архив  дорожной  полиции,  база  данных  свободного
доступа... ну  и  система  поиска  у  них...  ага...  Малахов  Николай
Ефимович, Малахова Инна Васильевна, Шалун Геннадий  Карпович,  -  это,
наверное, тот шоферюга... ничего себе шалун... так...  ДТП,  встречное
столкновение, схема прилагается, акт судмедэкспертизы...  по-видимому,
мгновенная смерть всех находившихся в автомобиле... место происшествия
- Москва, Владимирка... это где же такой дом? Ага. У Терлецких прудов,
стало быть. Проверить можно?
   Можно. И должно. Хотя бы элементарной проверочкой. В  общедоступной
части архива телецентра - тогда еще не епархии СДЗН -  такие  сведения
имелись. Всего две строчки на экране компа: время и место  ДТП,  число
погибших, с®емочная группа программы новостей не высылалась.
   А вот  это  странно,  подумал  Малахов.  Что  у  них  стряслось  на
телецентре в тот день 2005 года?  По  обыкновению  тех  лет,  отбивали
штурм? Заведомо нет. Что-то настолько  сенсационное,  что  не  нашлось
свободной  группы  для  с®емки  кровавой  трагедии?   Он   внимательно
просмотрел материалы открытого доступа, касающиеся того дня. Тоже нет.
На редкость спокойный, пустой день; на такую мормышку, как три  трупа,
телевизионщики должны были клюнуть  немедленно  -  ан  нет.  В  высшей
степени странный факт, знаете  ли.  Такое  впечатление,  что  кое-кого
водят за нос, и кое у кого есть подозрение, что никакого ДТП на  самом
деле не было на Владимирке, и  не  было  водилы-наркомана...  Впрочем,
подозрение есть подозрение, что с него возьмешь.  Недоказуемо.  Притом
данные по рождению, жизни и работе отца и матери подтверждаются  всем,
кроме свидетельских показаний друзей и сослуживцев, - а где их  теперь
найдешь, свидетелей? А фотография с  кладбища  -  нет,  фотография  не
доказательство...  И  вообще,  положа  руку  на  сердце,   нет   нужды
заниматься тем, что не назовешь иначе, как  праздным  любопытством  во
вред основной задаче. Есть такое мнение.
   На всякий случай он напоследок набрал по памяти код  общего  архива
Школы, хотя с полным основанием предполагал, что ответом и на этот раз
будет лаконичное: "НЕ НАЙДЕНО. ПОВТОРИТЕ ЗАПРОС". Чудес  по  четвергам
не бывает. Как, впрочем, и во все остальные дни недели.
   Он ошибся. Нет, не в том, в  чем  он  хотел  и  не  смел  надеяться
ошибиться: архив Школы по-прежнему исправно  делал  вид,  что  его  не
существует в природе. Но ответ на запрос неожиданно оказался иным:
   "НЕ ВАЛЯЙ ДУРАКА, МИША. ПОГОВОРИМ? ТВОЙ П.Ф."


        2

   Я умирал. Один, на холодном пустыре,  на  ледяном  ветру.  А  может
быть, на холодной безлюдной  улице  или  даже  на  безлюдной  вымершей
площади в вымершем городе - никак не разобрать,  да  и  не  важно  это
было, и не нужно никому. И я был никому не нужен. Забыт.  Вокруг  меня
кружилась метель, по заснеженной  равнине  гнало  поземку,  и  колючая
белая крупа била мне в лицо. Сколько времени я лежал - не знаю.  Дрожь
тела  постепенно  унималась,  откуда-то  изнутри  появилась   теплота,
мало-помалу на меня снисходило умиротворенное созерцание,  и  я  знал,
что это - финал. Я не противился.
   Какая разница - где. Замерзну, и кончено. Не самая  худшая  смерть,
не самый неудобный запасный выход из зала ожидания, именуемого жизнью.
С некоторым удивлением я рассматривал дома по краям площади - все-таки
это была городская площадь, может быть,  даже  центральная.  Некоторые
здания были частично разрушены, и их верхние этажи осыпались  бетонным
мусором, другие были покрыты толстой сажей от фундаментов  до  крыш  -
видно, что горели, - но  апогей  катаклизма  явно  остался  позади,  и
ниоткуда уже не воняло гарью, и не пепел падал с неба - снег.  Валился
в белое безмолвие. Тихо было вокруг, до звона тихо. Ни  одного  целого
стекла. Ни одного человека, лишь я, последний. Брошенный.
   Нет, не последний...  Кто-то  бредет  в  метели  -  темная  сутулая
фигура. Сюда идет, ко мне. Странный вид у этого типа,  безразличный  и
одновременно угрожающий. Как-то это в нем сочетается? Я  отмечаю,  Что
одет он чрезвычайно легко, словно бы успел адаптироваться и не мерзнет
в мерзлом нашем мире. Снежный человек, йети. Не  хочу  возвращаться  к
жизни - после обморожения это  всегда  мучительно,  я  врач,  я  знаю.
Оставьте  меня  в  покое.  Пусть  он  пройдет  мимо  меня,  пусть   не
остановится...
   Остановился,  вглядывается.  Нет,  этот  мне  не  поможет.   Убьет.
Написано на лице, если только это можно назвать лицом. Мне не  страшно
умирать в снегу. Быть убитым ради забавы, а то и ради еды  -  вот  что
страшно, вот чему противится рассудок. Не хочу. Уберите его от меня  к
дьяволу, ну же, быстрее! Штейн, Колено, сюда! Не могу шевельнуться,  и
крик замерз. За что меня? Я же не усомнился ни на миг, я предал то, за
что умер Филин, и спас вас, подонки... Где моя "пайцза",  ведь  только
что была тут, под пальцами... Нет "пайцзы".  Ничего  нет. А-а-а-а-а!..
Фигура ловко припадает на колено,  короткий  кривой  нож  с  негромким
треском вспарывает меня от лобка до шеи, и  мир  взрывается  воплем  -
вопят стены, басом грохочет небо, визжит поземка, и в  этом  кошмарном
хаосе я с трудом различаю свой собственный вопль...
   Бррр!..
   Проснулся я резко, рывком. Нет у меня обыкновения досматривать  сны
наяву, и только по этой причине я не возопил в голос на весь Митридат.
Тьфу.
   Однако это внове. Надо же было позволить себе  заснуть  средь  бела
дня! Пусть  всего  на  минуту.  Угораздило.  Да  еще  после  получения
послания от Кардинала. Не так уж долго  я  обходился  без  сна,  чтобы
спать где попало и видеть дурацкие сны, - всего третьи сутки. Устал  -
да, но это другое. Очень устал,  если  честно  себе  признаться.  Пора
отрываться от "хвоста", а я слоняюсь от скамейки к скамейке  и  только
ищу, где присесть.
   Первым делом я осмотрелся по сторонам. Я бы не удивился, если бы  в
трех шагах  от  меня  на  парапете  сидел  Кардинал  и  хитренько  мне
подмигивал. Я весь вспотел от такой мысли, не сразу сообразив, что  от
такого  соседства  "демоний"   меня   наверняка   предостерег   бы   -
единственным известным ему способом. И действительно, вокруг  меня  на
пятьдесят шагов не было ни души,  вообще  сегодня  на  Митридате  было
удивительно безлюдно, лишь двое  мальчишек  оседлали  ствол  пушки  на
постаменте да кучка туристов без гида слонялась вдоль  края  площадки,
осматривая с высоты городские крыши, бухту  и  пролив.  Порт  был  как
порт, пролив как пролив с заметно различимой по  цвету  воды  границей
двух морей, по фарватеру лениво  ползли  два-три  судна,  правее  едва
проступавшей в дымке Тамани маячила неровная клякса острова  Тузла,  и
нежарко - по южным  меркам  -  пригревало  солнышко.  Тишь  да  гладь,
словом. И снегом на голову - послание Кардинала.
   Снизошел. Сам. Не доверил никому.  Если  только  это  не  липа  для
выведения  об®екта  из  душевного  равновесия  -  вроде  бендеровского
"грузите апельсины бочках"... Такую возможность тоже надо учитывать.
   Затылок не болел. Совершенно. Второй уже день. Опасности не было.
   Комп - в сидор, сидор - на горб. То, с чем я  не  расстаюсь  шестой
месяц, неудобно уже называть рюкзачком - сидор он. Понижен в звании за
обтерханный вид и вызывающий запах. Одна лямка оборвана - это когда  я
прыгал с поезда - и впоследствии подвязана веревочкой. С этим  сидором
я все еще напоминаю  основательно  проевшегося  попрыгунчика,  ждущего
оказии для возвращения к родным берегам.
   А кто сказал, что нет?
   Странное дело,  последнее  время  меня  все  чаще  тянет  подняться
повыше. Тут туристская достопримечательность - называется  Пантикапей.
Некогда  хитрющие  греки   упорно   лопатили   веслами   волны   Понта
Эвксинского, плывя сюда, чтобы обманывать в торге простодушных  скифов
и оставить по себе память в виде нескольких развалин, окруженных ныне,
как водится, стадом автоматов с напитками, сувенирами  и  всевозможной
дребеденью. Вот любопытно: если лет через тысячу наши потомки откопают
где-нибудь скопище  таких  автоматов  -  чем  они  их  окружат?  Глупо
надеяться, что пустят под пресс.
   Не то. Зря я утруждал ноги,  влачась  сюда.  Митридат  не  скала  -
невозможно взглянуть отвесно вниз, ощущая сладость бездны под  ногами.
Сверху - вниз, разбежаться и лететь... Как  тогда,  у  Прорвы.  И  еще
потом, на пилоне  моста  через  Обь,  и  совсем  недавно  -  на  крыше
недостроенного дома в Джанкое... Кой черт, интересно, понес меня на ту
крышу, если ночевал я в подвале?
   Стоп! Проехали. С ума схожу, что ли?
   Кажется, да. Идиот. Как мне оторваться - вот о чем я должен  думать
остатком своих  извилин.  Не  зря  же  мне  навязчиво  демонстрировали
"хвост", ясно давая