орону, пять в другую.
   - Сам знаешь что, Мишенька. Тяжело думать о том, о  чем  думать  не
хочется, а? А ты не думай, сразу легче станет. Мне дай, я думать буду.
Да и не твоего ума это дело, уж ты мне поверь. Домоседов поверил, и ты
поверь. Сорвешься еще понапрасну,  а  мне,  мальчик  мой,  действующий
функционер нужен, а не истеричка, вроде твоего Филина...
   Застучало в висках.
   - Да о чем вы, Павел Фомич? - как мог убедительно изумился Малахов.
   Улыбка  в  сетке  мелких  морщин  висела  на  лице  Кардинала,  как
приклеенная маска. Мелькнула шалая мысль: "А если она отклеится, а там
- ничего?.." - и пропала начисто.  Зарефлексировал,  подумал  Малахов,
внутренне содрогнувшись. Рано.
   - Я могу идти?
   Вопреки ожиданиям. Кардинал позволил удалиться. Дежурный поклон  на
прощание - и вон отсюда, вон!.. Сейчас Малахов ощущал  лишь  громадное
облегчение и толику злорадства. Что,  с®ели  меня?  С®ели,  орелики?..
Могли сожрать с костями, но посчитали преждевременным. Это  правильно.
Хотя Кардинал явно знает больше, чем показывает, и это опасно... Потом
подумаю, что он может знать и о чем может догадываться; самое  главное
то, что выпала-таки удача, которой  не  ждал:  кажется,  еще  какое-то
время можно не делать то, чего  не  хочется  делать  больше  всего  на
свете...
   Можно - _не решать_.
   Он был уже в дверях, когда голос Кардинала хлестнул вдогон.  Словно
бич. Словно пуля в спину.
   - Не тяни кота за хвост, Миша. Нашел  -  делись,  мой  тебе  совет.
Подумай.

        x x x

   Пятьсот не пятьсот, но пятьдесят шоколадок он  действительно  купил
по пути в Контору и высыпал на стол перед  потрясенной  Фаечкой.  Пора
было отдавать долги, даже самые мелкие. Уже завтра может быть  поздно,
а значит - пора.
   Он разрешил Гузю взять выходной (это тоже  было  отдачей  долга,  и
тоже частичной), а сам посвятил утро нудному разбору  ситуации  вокруг
сарапульского  очага  полиомиелита,  где  интересы  Санитарной  службы
столкнулись с интересами Службы Сонечки Энгельгард, и, как  в  прежние
времена, был  рад,  когда  назревающий  конфликт  удалось  погасить  в
зародыше без ущерба делу.
   Сколько  еще  времени  удастся  жить  простой  и  здоровой   жизнью
функционера? День, два? Вряд ли больше.
   Он  знал,  что  Кардинал  поторопился.  Пока  в  затылок  не  начал
ввинчиваться  раскаленный  шуруп,  еще  можно   было   ждать:   хорошо
рассчитанная задержка сенсационной новости об открытии  пути  спасения
никак не уменьшила бы личных дивидендов функционера  Малахова,  скорее
наоборот, и, кстати, авторитет Служб, о котором так  пекся  Нетленный,
разом подскочил бы до стратосферы. Что еще нужно функционеру?
   Накануне он потратил полдня на то, чтобы  быть  полностью  в  курсе
всех нюансов "Надежды" и еще раз убедиться, что работа зашла  в  тупик
практически по всем  направлениям.  Ничего  нового  за  последние  две
недели. То ли мозговому центру Конторы в самом  деле  было  далеко  до
Филина по части умения решать нестандартные задачи, то  ли  дали  себя
знать своевременные "ценные указания", данные им самим, - в этом он не
стал разбираться. Лебедянский и Воронин погрязли в мелочах, а Штейн  -
всего только железный тыл, а не сумрачный германский гений. Тишь была,
да гладь, да унылые матюки экспертов. Но отчего-то при всей отрадности
картины Малахов чуял, не затылком, а самым что  ни  на  есть  нутряным
нутром, что радоваться рано. Контора еще могла преподнести сюрприз,  и
она  не  замедлила  преподнести  его  в  виде  визита   всклокоченного
трудоголика из группы Воронина.
   Меньше года назад, когда,  вступив  во  владение  своей  сатрапией,
Малахов с удовольствием чистил Контору от типов и типчиков,  преданных
всей душой не столько делу, сколько лично ему (как до  того  они  были
преданы Путилину, а еще раньше - предшественнику Путилина),  вопрос  о
Воронине отпал сам собой. Не поднималась на  него  рука,  несмотря  на
сальные его патлы, запах изо рта и безумно раздражающую манеру  резать
правду-матку: "Да это же полное дупло, Михаил Николаевич! Такой дури я
даже от вас не ожидал. Будете харакири делать - меня в  ассистенты  не
зовите, не приду..." И его группу Малахов даже не тронул.  Ни  единого
человека. Было у Воронина одно ценное свойство: без стеснений и боязни
вербовать в свою банду более способных, чем он сам.
   Один из таких уникумов как раз переминался на ковре с ноги на ногу,
скреб ногтями щетину  и,  волнуясь,  говорил  о  "Надежде".  Еще  один
доморощенный гений... Так и снуют кругом - плюнуть некуда! Самохин его
фамилия, вспомнил Малахов. Тот самый, которому я в январе подарил  два
дня отдыха... Зря подарил, чую.
   Все системы подавления возможных "жучков" работали.  Как  основные,
так и резервные.
   - Излагайте короче, пожалуйста.
   -   Михаил    Николаевич!    Мне    кажется,    что    определенная
последовательность   световых   вспышек   на    основе    одного    из
электромагнитных ритмов мозга могла бы...
   Ясно... Весь в холодном поту, Малахов предложил  Самохину  сесть  и
велел Фаечке сварить два кофе. Она, и без того обалдевшая  с  утра,  а
теперь, наверное,  окончательно  решившая,  что  в  лесу  сегодня  все
медведи сдохли, даже не выказала удивления.
   А потом они пили кофе. С глазу на глаз.
   - Кто-нибудь уже в курсе ваших соображений? Воронин?
   - Пока нет. Я сунулся - он занят. Тогда я к вам... Дело-то спешное.
   Врать он не умел. Таких, как он, Малахов повидал достаточно - прямо
классический тип. Наивные карьеристы, воображающие, что их способности
не оценены должным образом на  том  месте,  которое  они  занимают,  и
примерно в одном случае из десяти убежденные обоснованно.
   Этот - точно обоснованно. Быстрый разумом  Невтон,  провалиться  бы
ему... Додумался, паразит, в одиночку, в  режиме  тихой  сапы!  Ай  да
Воронин - каких орлов собрал  под  свое  крыло,  какие  мозги!  Ай  да
Малахов - позволил ему их собрать! Вот и сиди по уши в дерьме... Можно
еще утешать себя тем, что от голой  идеи  до  практической  реализации
дистанция огромного размера, но лучше подстраховаться.
   - Пейте, не стесняйтесь, это  хороший  кофе...  Значит,  так:  пока
никому ни полслова, особенно Воронину. Возможно,  есть  смысл  создать
особую группу под вашим руководством. Подумайте пока,  но  только  без
предварительных бесед, кто из ваших коллег мог бы  в  нее  войти...  и
побрейтесь наконец. Я вас вызову.
   Не успел еще окрыленный Самохин закрыть за собой дверь, а Малахов -
набрать код спецсвязи, как мир качнулся и рухнул. Боль была адская. Он
знал, что ее не миновать, и был готов к раскаленному гвоздю, но  не  к
молнии, обрушившейся на затылок.
   Темно...
   На ощупь - горсть таблеток. И водка - залпом, из горлышка.  Хорошо,
догадался держать под рукой оба ингредиента... Его едва  не  вытошнило
прямо на стол, организм противился отраве, как умел. Но и на этот  раз
сдался, и отхлынула от глаз тошнотная чернота.
   - Еще два кофе, Фаечка!
   Две минуты спустя вызванный  уже  сидел  перед  ним  -  гладенький,
аккуратненький, глаза чуть  навыкате,  лицо  как  будто  на  смазанном
кадре. Формально его подразделение нигде не числилось, этого  человека
как бы не было  вообще.  Совершенно  незаметная  личность  с  забавной
фамилией Колено. Как имя - забыл, и незачем  помнить.  Услугами  этого
человека Малахов пользовался нечасто и  был  бы  рад  не  пользоваться
вовсе. Чем-то он напоминал ему глубоководную рыбу латимерию,  поднятую
тралом на поверхность, - гость с иной глубины и  совершенно  из  иного
времени. Странно и  даже  жутковато:  проходят  исторические  периоды,
сменяются геологические эпохи, растут и тают ледники - а этот тут  как
тут, ничего ему не делается...
   Малахов кратко изложил суть задания.
   - Физическое устранение об®екта  воспрещаю  категорически.  От  вас
требуется лишь нейтрализовать его на  ближайшие  год-два.  Ни  в  коем
случае не причиняя об®екту телесных повреждений.
   - Это сложнее.
   - Не смешите. Строго полкубика препарата в яремную вену. Не мне вас
учить.
   Он закурил, рассматривая собеседника сквозь кольца  дыма.  Чересчур
просто для человека устроен наш мир...  Все,  что  можно  сделать  для
несчастного Самохина - не убить его. К счастью,  к  великому  счастью,
есть  возможность  на  год-два  превратить  его  в  мирного  дебила  с
частичной амнезией. Потом оклемается.
   Колено пил кофе маленькими аккуратными глотками.
   - Легенда на мое усмотрение?
   - Никакой легенды. Но без шума.  Если  вас  все  же  прижмут  -  вы
выполняли мое задание, отвечать мне. Ясно?
   - Вполне.
   Без лести предан, подумал  Малахов.  Машинка  ты  моя  безотказная.
Оловянный солдатик.
   - А ведь дерьмо ты собачье, Колено, - неожиданно сказал он. - Гнида
та еще. Какого черта я тебя до сих пор не выгнал - ума не приложу...
   Колено и ухом не повел. Нервы у него были  железные,  и  изображать
показную оскорбленность он не собирался.  Если  начальнику  приспичило
успокоить свою совесть за счет подчиненного, это его право.
   - Разрешите выполнять?
   - Да, конечно. Идите.
   Оставшись  один,  Малахов  какое-то  время  сидел  неподвижно.   Он
чувствовал себя совершенно оглушенным.  Затем  механическим  движением
выплеснул остатки кофе на ковер и налил себе водки.


        2

   У Ольги веселились. Компания была не та, что я встретил в ноябре  в
Песках, - другая. Окажись та самая, я бы  немедленно  ушел,  пока  они
сполпьяна не поняли, кто сунул свой нос в эту дверь. Черт меня побери,
если я стану отрываться от охраны, выдумывать новые  финты  специально
для того, чтобы на меня глазели попрыгунчики!
   Я бы все-таки ушел, но Ольга уже тащила меня за руку знакомиться, к
счастью, догадавшись представить  меня  просто-напросто  Мишей,  своим
старым приятелем. Компания реагировала на меня вяло  -  была  увлечена
игрой "Сделай сам" в эротическом  варианте.  Две  пары,  состоящие  из
живых мужчин и голографических женщин  -  одна  на  столе,  другая  на
диване, - под хохот и аплодисменты зрителей имитировали такое, чего  я
никогда не видывал и что вряд ли возможно даже  с  йогами  -  анатомия
человеческая не позволит таких вывертов... Журналистская  братия,  что
ли? Коллеги Ольги по временной работе? Может быть, мне без разницы.
   Почему я, собственно, ожидал, что застану Ольгу одну? Звонил  я  ей
разве, чтобы предупредить? Да и кто она мне, чтобы с нетерпением ждать
моего прихода? Даже не любовница в полном смысле, а  так  -  не  пойми
кто. От друзей ей отказываться, что ли, ради десятка встреч со мною на
протяжении трех месяцев?
   Я примостился в уголке так, чтобы  видеть  их  всех.  Меня  немного
мутило. А они - они развлекались как умели, покончив со "Сделай  сам";
они пили и пели и даже шутили иногда довольно удачно, не подозревая  о
том, что их ждет, привычно ощущая себя  независимыми  людьми,  еще  не
зная, что их теплую  компанию  уже  разделил  на  две  неравные  части
невидимый чудовищный водораздел: этих направо, тех - налево... Кто  из
них не выдержит давления поля первым - вон тот  носатый  с  коктейлем?
Или вон та - на пуфике, вальяжная рыжая  кошечка?  Заунывный  нытик  с
гитарой? Или, может быть, вон тот, что лениво, как-то даже механически
флиртует с вальяжной кошечкой и, не выпуская соломинку изо рта,  то  и
дело тычет ею в коктейль, словно комар, вонзающий свой хоботок? Или  -
страшно подумать - Ольга?!
   Кому из вас суждено уйти? Кому - остаться? По лицам трудно судить -
физиономистику у нас в Школе давали факультативно. Нет, правда, многие
из вас, ребята, не вызывают во мне раздражения. Охотно верю, что вы-то
как раз не подлецы, не потенциальные преступники, не  наркоманы  даже,
не слабоумные дегенераты с деструктивной психикой, - ан не  нужны  вы,
оказывается, организму-человечеству,  вот  в  чем  дело.  Нет  в  мире
абсолюта, большинство законов мироздания выполняется лишь  в  среднем,
гауссиана захватывает "крыльями" и тех, кого не надо бы... А может, не
все  так  просто.  Может,  не  сам   по   себе   человек   нежелателен
человечеству, а  его  генотип.  А  человек  -  он  такое,  знаете  ли,
существо, у него, человека, понимаете ли, дети могут быть и вот эти-то
не родившиеся еще дети могут оказаться потенциально опасными, - а то и
не дети даже, внуки, правнуки и прапрапрапра...
   И суперорганизм-человечество, почуяв  угрозу,  без  колебаний  дает
команду: лишних - под корень. Всех,  кто  опасен  сейчас,  разумеется,
заодно уничтожить  носителей  опасных  генов  и  просто  балласт.  Это
суперорганизм еще вполне первобытное животное, инстинкты его  верны  и
прямолинейны: коль скор часть человечества  подобна  раковой  опухоли,
эту часть следует удалить  хирургически.  Удивительно,  как  греческий
слепец гениально угадал, по сути, ту же  ситуацию:  возопила  Гея-мать
под непосильным  бременем...  Только  зачем  же  устраивать  Троянскую
войну, гонять туда-сюда копьеносные толпы, когда есть способ заставить
опухоль безболезненно уничтожить самое себя?!
   Вначале психика избранного  человека  сопротивляется,  сравнительно
недолго. Затем жажда смерти становится все сильнее и сильнее, пока  не
дойдет до невыносимой. Затем - конец. Желанный конец, между прочим! Ни
у одного из  осмотренных  мною  при  разработке  "Надежды"  трупов  не
нашлось на лице места выражению ужаса, отчаяния или боли...
   Компания, и поначалу-то  не  проявившая  к  моей  персоне  большого
интереса, теперь, похоже, забыла меня совсем. Досасывая  в  углу  свой
коктейль, я с тупой монотонностью продолжал задавать себе один  и  тот
же бессмысленный вопрос: почему именно я? Почему, ну почему именно мне
свалилась на шею непод®емная эта тяжесть - решать? Не хочу.  И  нет  у
меня права решать. Ни так, ни этак.
   Опять я вру себе. Я ведь уже все  для  себя  решил,  когда  отдавал
приказ Колену... Нет пути назад.
   Старая, как мир, песня: станешь ли ты лечить подонка? Причем, может
быть, того самого, кто сталкивал под откос твоего сына? Вы мне еще про
высшую ценность человеческой жизни спойте. Выпал  ты  из  материнского
чрева, шлепнули тебя по попке, чтоб заорал, перевязали тебе пуп, и  ты
что - уже высшая ценность? А вырастешь маньяком - ею останешься?
   Какое счастье, что я функционер, а  не  практикующий  врач!  Притом
найдите мне врача, ни разу в жизни не нарушившего Гиппократову клятву,
выставьте его в музее под стеклом, и я приду посмотреть на такое чудо.
   Кто сказал, что мы обязаны их спасать, вот  вопрос.  Переть  против
инстинкта, разбрасывать на его пути противотанковые ежи?  Никогда  еще
человеческий инстинкт не был до конца побежден ни разумом, ни лагерем.
Для _отмеченных_ жизнь и смерть практически одно и то же, а переход из
одного состояния в другое, наверное, даже приятен...
   А ведь Кардинал, в сущности, прав: думать о таких материях  мне  по
должности не положено.
   Я вдруг понял одну  очень  простую  вещь  и  поразился,  как  я  не
додумался до этого раньше. Кардинал _знал_, кого в первую голову косит
фактор Т, знал это и Нетленный - от Филина. У них не было решения, нет
его и сейчас, - было лишь понимание проблемы, да  такой,  что  не  дай
Бог... Могу себе представить, как ползал  Иван  Рудольфович  Домоседов
перед Кардиналом, как вымаливал себе право не решать  эту  проблему  -
пусть не он, пусть кто-нибудь другой, хотя бы этот везунчик и выскочка
Малахов...
   Очень мило  вы  со  мной  поступили,  ничего  не  мог  сказать.  Не
забуду... Не ждите.
   Я ушел так же незаметно для компании, как пришел.  На  этот  раз  я
позволил охране засечь себя в Коломне: что удивительного  в  том,  что
отец выбрался навестить больного сына? Я даже потолкался  в  вестибюле
больницы, не поднимаясь наверх. Зачем? Витальке мой визит не  принесет
облегчения, он опять не узнает меня, а мне каково?
   Оставался  еще  один  не  до  конца  выясненный  вопрос  о  Филине.
Бесспорным  было  то,   что   мне   никогда   не   понять   психологию
гения-одиночки, вдобавок  математика.  Где  мухи,  где  котлеты...  Но
математик убил себя. Зачем?! Он мог бы еще не один месяц водить за нос
Нетленного. Что это - крест святого Филина? Чересчур плотно  занимался
суицидом, проникся духом  отвращения  к  земному?  Усомнился  в  своей
правоте?
   Больная совесть это, вот  что.  Невыносимый  груз  ответственности,
павший  на  совсем  не  приспособленные   к   такой   тяжести   плечи.
Обыкновенный самообман совестливого человека: смерть все спишет и  все
искупит. Что-то такое  припоминается  в  том  же  духе...  А!  "Десять
негритят" Агаты Кристи. Почти та же ситуация. Только Филин  не  судия,
куда ему... Наблюдателем он  был,  и  только.  Со  своим  Кручковичем.
Сторонним наблюдателем,  не  пожелавшим  вмешаться  в  процесс.  И  не
выдержал...
   Может быть, Филин - это более последовательный я?
   Целый месяц я успокаивал себя этим  об®яснением,  пока  однажды  не
встало перед моими глазами то,  о  чем  я  хотел  бы  забыть:  симптом
"заходящего солнца"  у  Кручковича.  Ничего  теперь  не  понятно,  все
смешалось в доме Облонских... Кажется, в вопросах суицидальных мотивов
я по-прежнему такой же олух, каким был три месяца назад...
   И на это сам собою напрашивался ответ или, во всяком случае, что-то
вроде непротиворечивой гипотезы пришло мне в голову на днях, -  только
я не захотел ее формулировать. Вместо этого в тот день я сбежал в  лес
и битых три часа гонял на лыжах.
   По позднему времени Фаечки уже не оказалось в Конторе - на ее месте
сидел  и  при  моем  приближении  вскочил,  отложив  журнал,   сменный
референт, ночной бездельник.  Кивнув  ему,  я  запер  за  собой  дверь
рабочего кабинета, затем - личного  кабинета.  Пришлось  повозиться  с
"болваном" в  камере  психологической  разгрузки,  настраивая  его  на
нештатный режим.
   - Привет, - сказал я ему.
   Честнее было бы убить себя. Как  Филин.  Но  боль  парализует  меня
раньше, чем я успею дотащить пистолет до головы...
   - Дерьмо, - сказал "болван" совершенно моим голосом. - Сука.
   Удар был нанесен  молниеносно  -  я  не  успел  ни  защититься,  ни
отступить. Нелепо помахав  руками,  функционер  Малахов,  руководитель
Санитарной службы, любимый ученик Кардинала, сделал несколько неверных
пятящихся шагов и сел на пол. "Болван" шагнул вперед.
   - Понравилось?
   Вообще-то не очень. Второй удар поднял меня на воздух и  положил  у
стены - по счастью, мягкая обивка уберегла ребра. От удовольствия быть
прижатым в углу я спасся только  тем,  что  отбежал  на  четвереньках.
Третий удар заставил меня закрутиться волчком.
   - Стоп! - заорал я. - Хватит!
   "Болван" двигался  очень  проворно.  Десять  ударов  -  это  десять
ударов, настройку не изменить, пока не будет  исчерпана  программа.  И
бездельник-референт не придет на помощь, потому что я заперся. Дернуло
же идиота заказать десять, когда хватило бы и трех!..
   Четвертый удар - и я  юзом  в®ехал  на  животе  в  личный  кабинет.
"Болвану" туда хода не было.
   Уф-ф...
   Дурацкий  нервный  смех  одолевал  меня,  когда,  раздевшись  перед
зеркалом, я считал синяки. Что, искупил вину, подонок? Куда там.  Зато
снова разозлился - а не этого ли ты хотел?  То-то.  Раскиснуть  всегда
успеешь. Молчишь?..
   Молчу.
   Ну и молчи.

        x x x

   С Димкой Долговым я не виделся год, если  не  больше;  в  последнюю
нашу встречу мы посидели у меня, празднуя мое назначение и жалея,  что
с нами нет Сашки Кисселя - тот надолго запропал где-то на  Курилах  по
делам своих спасателей. Тогда-то под коньячок мы  поговорили  всласть,
почти скрыв взаимное непонимание, - совсем как в старые,  детдомовские
еще времена. С тех пор Сашка так и не об®явился, а Димка  звонил  один
раз в конце лета, просил смешную сумму денег в долг. Мне  было  не  до
встреч, дурная история с миковирусной эпидемией выматывала мне жилы, и
я, извинившись, ограничился тем, что перевел  просимую  сумму  на  его
счет. Задушевн