ть  там  на  речке
спокойное место. Двигай!
   Берег пошел на нас - засаженный  эвкалиптами,  застроенный  отелями
курортный берег. Турбины взвыли на форсаже.
   - К-уда?! Правее!..
   - Заткнись, мне лучше знать.
   Вел он мастерски. Взмыв над пляжем изумительной горкой - метров  на
сто, не меньше! - машина перемахнула отель, прошла на  снижении  между
корпусами  другого  отеля,  над  оживленным  шоссе,  над  двухэтажными
особняками с крытыми верандами,  оплетенными  виноградом,  над  линией
скоростной надземки,  затем  -  еще  одна  горка,  но  пониже,  -  над
проводами ЛЭП, над мостом... В холодильном шкафу что-то  дребезжало  и
со стуком перекатывалось. Меня швыряло, я едва удерживался  в  кресле,
ругая себя за то, что  не  стал  пристегиваться,  а  содержимое  моего
желудка бултыхалось под самым горлом. На последнем вираже перед  рекой
машина едва не сбрила дерево левой плоскостью. Пилот  промычал  что-то
невразумительное. В отражении плексигласа я видел его закушенную  губу
и глаза - сумасшедшие и восторженные...
   Пошли над речкой. Время от времени пилот, следуя изгибам русла, без
предупреждения кидал машину то в одну сторону, то в другую, но тут уже
можно было отдышаться. Одна минута, полет нормальный, как слышите?..
   Можно себе представить, какая сумасшедшая работа идет  сейчас  там,
вне моего восприятия!  Чьи-то  погоны  срываются  с  кителей...  Отап?
Повторите! Это точно?! Что у нас там? Почему ничего?!.
   Через пять минут я буду на месте. На старте моего рывка. А вы  -  в
лучшем случае - через тридцать.
   - Тут петля, - подсказал я. - Можно срезать через кукурузное  поле.
Да, не прозевай развилку, нам в приток...
   - Сам вижу, - отозвался пилот. - Спасибо.
   - За что?
   - За все это. Знаешь, что это такое - всю  жизнь  летать  в  десяти
метрах над водой? Изо дня в день... пятнадцать лет. Смотреть  спокойно
не могу на эту воду. А так, как сейчас - только в снах...
   - Рад, что тебе понравилось, - хмыкнул я. Вот уж кому что...
   Отап как бы и не село - редко разбросанные  по  холмам  у  подножия
Кодорского хребта домики,  сады,  пастбища,  плантации  чая  и  ореха,
подпертые с севера горным поясом  с  великолепной  Ходжали  на  заднем
плане. Среди всей этой пасторальной  идиллии  суетливая  речка  шустро
бежала по камням, кое-где уважительно обтекая крупные валуны.  Глубины
в ней, на глаз, было от силы полметра, ширины  -  полтора  плевка.  Не
сезон снеготаяния, что поделаешь...
   - Это и есть твое спокойное место?
   Я только кивнул. Пилот крякнул,  передернул  плечом  и  не  захотел
больше со мной  разговаривать.  Машина,  ложась  на  глиссаду,  быстро
теряла скорость - пилот явно намеревался  посадить  машину  с  первого
захода. Я торопливо пристегнул ремень. Ох пронеси...  Пять  метров  до
воды... три... один...
   Удар! Протяжный скрежет рвущегося металла. Стон переборок, искры из
приборного щитка... Лобовой  плексиглас  выбило,  в  кабину  рванулась
вздыбленная мутная вода.  Позади  в  салоне  что-то  звонко  лопалось.
Экраноплан  пропахал  днищем  речное  русло,  крутнулся  вокруг   оси,
попытался было встать на нос, но не встал,  проскрежетал  в  последний
раз по валуну, тяжело плюхнулся на брюхо и, перегородив речку, замер.
   Я отстегнулся и ощупал себя. В голове гудели колокола  и  назойливо
звенели какие-то бесстыжие бубенчики. Цел, однако!..  Пилот  осторожно
щупал здоровенную ссадину на лбу.  Мокрый  до  нитки,  он  не  замечал
этого.
   - Ну,  бывай,  -  сказал  я  ему,  вылезая  на  капот  через  битое
остекление. - Спасибо, что подвез.
   - Тебе спасибо, - сказал  он  серьезно.  -  Господи,  все-таки  это
случилось! Хоть раз в жизни...
   Я  не  стал  его  дослушивать.  Недоставало  мне  еще,  чтобы  сюда
собрались зрители и я проталкивался сквозь толпу... Бегом! Пожалуй,  в
селе стоит угнать  машину,  лучше  всего  джип,  но  только  если  сам
подвернется, слишком мала моя фора, чтобы заниматься этим  специально.
Да и крюк какой по дороге, а выиграю я на машине  всего-то  километров
пяток... Ближайший  склон  -  вот  он,  рвануть  по  нему  пешкодралом
напрямик, в лоб,  уйти  наверх,  в  буковые  горные  леса,  в  царство
карстовых воронок среди кустарника, там вы меня еще поищете...  Там  я
вволю повожу вас за нос. А потом исчезну.

        x x x

   ...Уже девять часов  я  мыкался  в  этом  лазе,  с  ног  до  головы
облепленный жидкой глиной, а лаз упрямо не желал кончаться. Но в  лицо
дул легкий ветерок, пробуждая надежду на то, что выход все же есть.
   Я пресмыкался, как червь. Встречались участки,  где  мне  удавалось
ползти на локтях, но больше было  таких,  куда  приходилось  буквально
ввинчиваться по частям, иногда и на выдохе,  заполняя  собой  пустоты,
как расширяющийся газ. Одна рука впереди, в ней  рюкзачок  и  фонарик,
вторая согнута и  прижата  к  груди.  Затекли  обе,  и  невозможно  их
поменять  местами.  Последнее  место,  где  успешно  проходили   такие
эволюции, где даже можно было проползти  на  карачках,  кончилось  час
назад. Впереди - неизвестно что. Зря я сюда полез. Давно ясно, что лаз
мало-помалу уводит  вниз,  а  мне  надо  наоборот.  Жутко  подумать  -
возвращаться назад тем же путем. Вверх. По глине. Ступнями вперед.
   Самое страшное для ползуна - не обвал,  не  внезапный  паводок,  не
потеря ориентировки под землей. Самое страшное, вечный сюжет кошмарных
снов - застрять...
   Темное дело карст! Никогда не знаешь,  какую  шутку  он  над  тобой
выкинет в следующую  минуту.  И  шутки-то  у  него  по  большей  части
дурацкие: поставить на пути километровый шкуродер или такой  вот  лаз,
набить сифон жидкой глиной, напугать  эхом  в  колодце,  заставить  то
потеть, то дрожать. Промочить до нитки - это уж само собой разумеется.
"Дождевая вода сквозь внутренности горы процеживается и распущенные  в
ней минералы несет с собой, и в оные расселины выжиманием  и  капанием
вступает..." Что правда, то правда, Михайло Васильевич. Вступает.  Тут
и человек  "вступает  в  расселины  выжиманием",  чего  ж  воде-то  не
вступить туда же. Приятной такой водичке, освежающей. Градуса четыре.
   Кажется, лаз чуть-чуть расширился. На  какой-нибудь  сантиметр,  не
больше, но уже можно было  вдохнуть  по-человечески.  Уклон,  пожалуй,
тоже возрос. Я пополз быстрее. Найду место, где можно развернуться,  и
полезу назад. Тяжело, а надо. Впереди мне делать нечего.  Удивительно,
что вообще сюда долез. Двенадцать лет не спускался в пещеры, а надо же
- не  растерял  ползучих  навыков!  Счастье,  что  сбросил  брюшко  за
последние месяцы, иначе торчать  бы  мне  в  узости  плотно  вогнанной
затычкой...
   Впереди был зал. Небольшой.  Фонарик  осветил  его  целиком.  Малое
озерко, характерные натеки по стенам, отовсюду капает,  а  сталактитов
нет, два колодца в потолке, с водопадиком и без, третий колодец  ведет
вниз... Ага, вот я куда попал! Ну здравствуй, давно я тебя  не  видел.
Зал Шумный, пещера Дурная, открытая нашей группой в двадцать втором  и
исследованная в двадцать третьем. Тогда же и получившая свое название.
Пещеры Кодорского хребта - не глубочайшие пропасти  хребта  Бзыбского,
здесь все скромнее. Дурная - она и есть дурная, нет в ней ни  красоты,
ни  свойств  полигона  для  новичков,   ни   малейших   претензий   на
рекордность: с®емка двадцать  третьего  года  не  показала  и  трехсот
метров глубины. Не удивлюсь, если после нас в эту дыру вообще никто не
заглядывал. Оно, если подумать, к лучшему.
   Я постоял на краю  колодца.  Столкнув  камешек,  не  услышал  звука
падения - вода шумела. Мучительно хотелось шагнуть туда - в черноту...
Назад! Да что это со  мной,  а?  Устал  -  пошли  психические  сдвиги?
Рановато...
   Я  обессиленно  привалился  к  стене,  прекрасно  зная,  что  через
несколько  минут  меня  начнет  колотить  от  холода.  Нет,  вода   не
просочилась к телу, гидрокостюм выдержал все шкуродеры,  -  но  пот!..
Хорошо было бы заменить патрон потоэкстрактора  -  а  где  его  взять,
запасной? Я был насквозь мокрый. За последние  трое  суток  я  проспал
едва час. А ведь ушел! Самое главное - ушел, остальное пыль и  мелочи.
Из-под носа ушел, как ни пытались они настичь меня раньше, чем я найду
первую же карстовую щель. Знали место, где я кое-что могу! Смешно: они
видели, как я ушел в  колодец  без  веревки,  на  распорах,  и  честно
попытались гонять меня под землей. С веревками. Чудо, что не  убились.
Спелеоподготовка у нацбеза та еще.
   Но долго торчать тут тоже не стоит, подумал я. Не выдержу. А  то  и
грянет  наверху  хороший  ливень  -  утопит  паводком,  как   суслика.
Нехорошо, что на стенах не видно  отметин  от  последнего  паводка,  -
значит, вода затапливает зал целиком.
   Ладно, будем думать, что делать дальше... Чем хороша Дурная  -  так
это обилием входов в нее.  Только  наша  экспедиция  разведала  шесть.
Только что я нашел седьмой, самый неудобный. Можно не сомневаться, что
у каждого из этих семи входов меня ждут с большим  нетерпением.  Какой
отсюда  следует  сделать  вывод,  господа?  Правильно  мыслите,  найти
восьмой вход, он же выход.
   Значит, так. Глубина Шумного - порядка ста  двадцати  метров.  Вниз
идти незачем. Оба колодца в потолке выводят в одну и  ту  же  штольню.
Туда же можно попасть кружным путем через меандры  и  глиняный  сифон.
Штольня  длинная,  с  ветвлениями,  некоторые  так  и  не  были   нами
осмотрены... Но сперва нужно попробовать другое: вон тот знакомый  мне
узенький лаз за валунами. Ход Малахова.
   В двадцать третьем я наткнулся на него случайно и  получил  выговор
за трату времени, отпущенного на штурм пещеры.  Ход  вел  не  вниз,  а
наклонно вверх - это раз. Ход закончился тупиком  -  это  два.  Никто,
кроме меня, туда не пошел, и ход остался просто ходом  Малахова.  Мало
ли таких ходов; назвали в твою честь, и радуйся. Правда, в конце  хода
пламя зажигалки никак не хотело  гореть  ровно,  и  у  меня  сложилось
впечатление, что камни впереди можно расшатать. Не помню почему  -  то
ли сам я так решил, то ли ужалило меня в затылок, - но о чуть заметном
сквознячке в конце хода моего имени я не сказал никому...
   Я  все  же  не  выдержал:  сдавил  посильнее  отработанный   патрон
потоэкстрактора, иногда это помогало. Удача моя не кончилась - помогло
и сейчас. Дрожь понемногу унималась.  Поесть,  что  ли?  Нет,  сначала
поспать,  хоть  полчаса.  А  потом  уже   развести   водой   последний
стограммовый пакетик и поесть, прежде чем  выбраться  отсюда.  Наверх.
Интересно, цела ли еще хибарка  -  "загородная  резиденция"  покойного
Вахтанга Ираклиевича, лучшего  фельдшера  из  всех,  кого  я  знал?  В
двадцатом меня доставили к нему  с  признаками  клещевого  энцефалита,
говорить я уже не мог, только мычал, а он,  вливая  в  меня  лошадиный
гамма-глобулин (человеческого в радиусе ста километров  не  оказалось,
хоть умри), вел надо мною нескончаемый монолог о  жизни  и  искусстве,
поминутно сворачивая на любимый предмет. "Скрябин? Как же,  как  же...
Олухом надо быть, чтобы так  помереть,  вольно  ему  было  давить  тот
чирей! Кхм. А музыка - божественная, и без света хороша... "
   Я так и заснул под третью симфонию "Божественная поэма", и  в  моем
сне было только это: музыка и свет.
   А когда я проснулся, свет действительно был. Довольно  яркий  белый
свет. Из круглой дыры сухого колодца в потолке свисала веревка, а  под
дырой, в трех шагах от меня, держа на  коленях  яйцеобразный  живот  с
прижатым к нему матовым цилиндром фонарика, на  обыкновенном  складном
стуле сгорбился Кардинал.
   - Ну вот и  я,  Миша,  -  сказал  он.  -  Ты  ведь  хотел  со  мной
поговорить, а?


        4

   Сильнее  всего  Малахова  поразил  именно  этот  стул,   столь   же
неуместный на глубине ста  двадцати  метров  под  поверхностью  земли,
сколь дик был бы баобаб на арктической льдине.  Ага,  вот  оно  что...
Кардинала спускали в колодец на веревке. На этом стуле.
   - Что же ты наделал, Мишенька, - сказал  Кардинал  голосом  старика
Муразова, отечески укорявшего беспутного Чичикова,  но  громче,  чтобы
голос не потонул в шуме низвергающегося  в  озерко  водопадика.  -  Ну
зачем тебе понадобилась вся эта беготня, а? Дома не сиделось?
   Акустика сводов странно дробила его голос. Шумела и плескалась вода
в озерке.
   - Нашли, - сквозь зубы проскрежетал Малахов.  Откашлялся,  прочищая
горло, помотал головой. - Все-таки нашли...
   Мысль лихорадочно работала.  Исхитриться,  вывернуться  и  на  этот
раз... Как?! Вряд ли Кардинал рискнул спуститься  в  одиночку,  должен
ведь понимать, сколь опасна загнанная в угол крыса. За валунами  здесь
можно спрятать слона, не то что двух-трех скорохватов... Тогда  почему
не взяли сонного? Ничего не понятно. Неужели он тут все же один? Взять
в заложники? Кардинал не  глуп,  вряд  ли  у  них  не  продуман  такой
вариант... Бежать! Сейчас же. Уносить ноги. Только бы успеть расшатать
камни в конце лаза. А Кардинала - по голове...
   Дико ожгло затылок. Рука  сама  зашарила  в  бесформенном  глиняном
коме, бывшем когда-то сносным на вид герморюкзачком. С первого  захода
нащупалась только фляжка.
   Кардинал расценил это по-своему:
   - Выпей, Миша, выпей. Такие разговоры вести трезвому  -  все  равно
что голым задом в улей сесть. Пей, мальчик  мой...  Выпил?  Ну  вот  и
молодец. Жаль, закусить нечем. А скажи-ка мне, Мишенька, ты  веришь  в
то, что один человек ценнее другого?
   - Вы тоже, - огрызнулся Малахов, с трудом  оторвавшись  от  фляжки.
Боль отступила вместе с мыслью о немедленном бегстве. Зар-раза, где же
таблетки?!
   - Допустим. Ладно, философских споров я с тобой вести  не  буду,  я
ведь так - поболтать пришел...
   - А, ну да, - огорошенно сказал Малахов. - Ну  и...  какие  новости
наверху?
   - Плохо, Миша. Лавина, как ты и хотел. Завтра похороны  президента.
Но держимся. За тебя в Санитарной службе пока что Лебедянский, а  Гузь
- больнице с инфарктом...
   - Погодите, - перебил Малахов, - какого президента?
   - Президента Конфедерации, естественно. Не  сумел  даже  отравиться
как следует, помучился. Официально - разрыв аневризмы или что-то вроде
того. А ты  как  думал,  Миша?  Твой  фактор  Т  косит  политиков  еще
побольше,  чем   простых   смертных,   оно   и   понятно   -   плесень
человеческая... Сам должен понимать: какой хороший человек  полезет  в
ту грязь к паукам в банку?
   - Знаете, - кивнул Малахов. - Впрочем, я догадывался.  Филин  успел
передать?
   - Что убивает не людей, а людишек? Он. Домоседов поверил сразу, а я
сомневался до самого  твоего...  до  твоего  ухода,  так  скажем.  Ну,
сейчас, сам понимаешь, это известно всем... кому нужно. Факты вопиют.
   Большая капля сорвалась с потолка точно на лысую макушку.  Кардинал
вздрогнул,  и  Малахов  невольно  отвел  глаза.  Странно  и,  пожалуй,
неприятно было видеть простые человеческие рефлексы у этого старичка.
   - Как вы меня нашли?
   - Зачем тебе знать это, Миша?
   - Ладно... Чего вы от меня хотите?
   - Лекарство,  Миша.  Ты  понимаешь,  о  чем  я.  Информация  с  той
дискетки, что ты отобрал у Кручковича. В обмен на любые гарантии.
   - О чем вы, Павел Фомич? - изумился  Малахов.  -  Какое  лекарство?
Какая информация? Нет никакой дискетки.
   - Правильно, нет. Ты ее сжег. Но перед этим внимательно  изучил.  А
ведь у тебя профессиональная память, Мишенька. Ну так как?
   - А вам не приходит в голову иной вариант: ни Филин, ни  Кручкович,
ни я решения так и не нашли?
   Кардинал беззвучно смеялся - трясся фонарик  в  прижатых  к  животу
руках, прыгали фантастические тени.
   - Спасал, значит, свою шкуру? Ох, дай отдышаться...  А  ты  шутник,
Миша. Насмешил.  Видел  ты  когда-нибудь  такое  диво  -  функционера,
бегающего  от  ответственности?  Представь,  я  тоже  не  видел.   Вот
взвалившего на себя ненужную ответственность - одного вижу.
   - А Краснопольский?
   Кардинал промолчал.
   - Что с моим сыном? - спросил Малахов. Кардинал крякнул.
   - В порядке  твой  сын.  Долечивается  у  хороших  специалистов.  И
женщина твоя в порядке, поверь слову. Кот твой и тот в порядке:  живет
в твоем доме хозяином, жрет как сенбернар... Возвращайся, Миша.
   - Под суд чести?
   - Забудь. - Кардинал махнул ладошкой. - Чтобы я отдал тебя под суд?
Не скрою, были такие мысли... Теперь  не  вижу  смысла.  А  скоро  это
станет просто неловко: спасителя человечества - угробить голосованием!
Поработаешь еще, ты мне нужен. Ты  ведь  уникальный  интуитивист,  мой
мальчик, и почти не ошибаешься. Я  не  знаю,  как  это  тебе  удается,
согласен не знать, а только ты подумай хорошенько:  обманываю  я  тебя
сейчас или нет?
   - Нет, - признал Малахов. - Но я не хочу.
   Молния пронзила мозг - пришлось стиснуть зубы.
   - Ты ведь не только интуитивист, мой мальчик, - продолжал Кардинал,
как будто не заметив этого "не хочу",  -  у  тебя  ведь  еще  завидное
чувство  самосохранения.  Потому-то  я  и  приказал   ни   при   каких
обстоятельствах не причинять тебе вреда. Не стрелять даже в ногу, даже
иглой. И оказался прав. Жаль только, что это не пришло  мне  в  голову
раньше. Я хочу, чтобы ты вернулся к работе,  твоей  должности  у  тебя
пока никто не отнимал. Вот только...
   - Что - только? - спросил Малахов.
   - Моим преемником уже не станешь. Извини, Миша.
   Вдруг стало смешно. Малахов привстал и сновав сел в глиняную  кашу.
Покачал головой.
   - Даже так?
   - Тебе смешно, мой мальчик?
   Малахов кивнул. Держусь, мол, за живот.
   - А знаешь,  Миша,  перед  самым  выпуском  из  Школы  тебя  хотели
отчислить. Довольно аргументировано, между прочим. А на самом  деле  -
боялись тебя. Я не дал. Похерил все сомнения, все протесты положил под
сукно, потому что было в тебе что-то такое, чего  не  было  в  других,
хотя как  специалисты  они  выше  тебя  на  голову.  В  тебе  я  видел
продолжение своего дела... Ох как ты меня подвел, Миша! Ничего  ты  не
понял. Думал, завянут плевелы, останутся  злаки,  и  наступит  рай  на
земле? - Кардинал тихонько засмеялся. - Пожалуй,  и  верно:  наступит.
Службы  станут   не   нужны,   превратятся   просто   в   общественные
организации...  Бить  настоящих  людей  кнутом  и  манить  пряником  -
бессмыслица и преступление. А  что  будет  потом,  ты  подумал?  Когда
подрастет новое поколение, такое же в основе своей, как наше, думаешь,
неоткуда  будет  взяться  жестокости,  трусости,  подлости,   глупости
человеческой? - Кардинал повысил голос, и, заглушив шум воды,  странно
отдалось эхо от сводов зала. - Думаешь, уже завтра наступит  вечность?
На всякий случай напомню, если ты забыл: конец одной  эпохи  -  всегда
середина другой и начало третьей.  Все  вернется  на  круги  своя.  Ты
знаешь, система, выталкивающая на верх пирамиды власти  худших  вместо
лучших, не жизнеспособна в принципе. Загубит себя и  страну,  и  тогда
уже не будет никого, кто мог бы передавить пауков в банке. Не будет ни
меня, ни моего преемника, ни Служб... Ты слушаешь меня, Миша?
   - Школу не забыл еще,  -  буркнул  Малахов.  Кардинал  не  диктовал
условий. Кардинал уговаривал - Малахов  отметил  это  с  настороженным
изумлением. Иногда в мире случается то, чего  не  бывает  и,  кажется,
быть не может. Подброшенная монетка встала на ребро.
   - Совесть, совесть... - вздохнул Кардинал. - Совесть функционера...
Жаль видеть гибель любимого детища. Хорошую я  систему  сделал,  когда
все  здесь  летело  вверх  тормашками,  -  не  без   недостатков,   но
работающую. Демократия - чтобы люди  не  чувствовали  себя  рабами,  и
Службы - чтобы не давать хода  тому...  чему  хода  давать  не  нужно.
Вовремя понял, что есть уникальный шанс, свернул шеи всем, кто мешал и
слишком рьяно помогал... А знаешь, Миша, для чего я оставил  при  себе
структуры, которых и нацбез боится? Думаешь, чтобы охранить Службы  от
государства? - Кардинал рассмеялся дребезжащим смешком. -  В  точности
наоборот! Для того, милые мои мальчики, чтобы  не