Глаза амбалов сделались недоверчивыми. Женщина попыталась заступить
мне дорогу. Компания соображала туго.
   - Ты что, врач? - сиплым баском поинтересовался один.
   - Я-то врач, а вот вы кто? У него же ребра сломаны!  И  теперь  как
минимум одно из них вашими стараниями находится в  легком  -  что,  не
видите кровь на губах? Какой баран придумал давить грудную  клетку?  А
ну, отойдите к... Вон  туда  отойдите!  Кто  вас  вообще  учил  делать
искусственное дыхание?
   "Бараном" я их забодал. Компания задавленно молчала.
   - Это был массаж сердца, -  ляпнул кто-то.
   Меня передернуло.
   - Еще три минуты, и ему действительно  пришлось  бы  делать  массаж
сердца, только прямой. А через пять минут уже никакой массаж не  помог
бы. Ну-ка подержите кто-нибудь ему голову.
   Они кинулись помогать, шумно дыша, топоча и  толкаясь.  Зацепившего
сломанную ногу (отчего пострадавший болезненно дернулся, но в сознание
не пришел) сейчас же огрели  по  шее,  и  он  не  возразил.  Дуроломы,
конечно, но за  своего  товарища  они  болели.  Пострадавшему  кое-как
расстегнули куртку.
   - "Скорую" вызвали? -  бросил  я,  когда  осторожное  пальпирование
подтвердило первоначальный диагноз.
   Оказалось, не вызвали: ни у кого, видите ли, не  нашлось  телефона.
Дыша на замерзшие руки и внутренне клокоча, я набрал код на браслете и
растолковал, куда, как  и  что...  да,  хирургическое...  нет,  машина
сядет, высылайте вертолет или вездеход... Жеребячий оптимизм  нынешних
"чайников" потрясает воображение - вот вам и  обратная  сторона  нашей
работы: каждый из них почему-то уверен, что те, кому это  положено  по
профессии, волшебным образом его спасут, окажись он  хоть  нагишом  на
верхушке Эвереста. Как же, спасли одного такого...
   На амбалов я  и  не  смотрел  -  кто  таких  не  видывал.  Типичные
попрыгунчики, как их у нас называют, совсем  не  худшая  разновидность
никчемушников, выпихнутых на обочину разгулом технологий начала  века,
неполно занятые, проклятие Санитарной Службы - активное, так  сказать,
население. Чересчур активное. Три месяца в году  стонут  на  не  шибко
умственной  работе,  остальное  время  проедают  пособие  и   мотаются
автостопом где попало и как попало, от родимых весей до Огненной Земли
и Антананариву  включительно,  азартно  конфликтуя  с  цивилизованными
туристами,  которые  их  презирают,  разнузданно  костеря  таможни   и
санитарные кордоны, - и ведь не надоест!..
   При прочих равных смотреть на женщину было приятнее.
   - Как вас зовут? - спросил я.
   - Ольга. А вы что, правда, врач?
   - Нет. Был когда-то.
   Она отступила разочарованно. Пожалуй,  даже  не  женщина  в  начале
расцвета,   а   девушка   на   излете,   этакая   брюнеточка   большой
притягательной силы, с  прелестным  профилем  и  трафаретной  надписью
поперек куртки: "Я жду не Вас!". Специально, значит,  для  понятливых.
Для  непонятливых,  вероятно,  припасен  баллончик  или   однорежимный
мозгокрут-пугач на батарейке, если не что-то  откровенно  слонобойное.
Плюс, наверное, какая-нибудь рукопашная школа, русская или  китайская,
- девочка крепенькая. Бог с ней.
   Не меня ждет так не меня. Я - понятливый...
   Белый с крестом вездеход подкатил через двадцать  три  минуты  -  я
специально  засек.  Большую  часть   этого   времени   я   поддерживал
пострадавшего под голову и боялся асфикции - хриплое,  булькающее  его
дыхание не нравилось мне ничуть. Сердце работало  без  аритмии  -  как
видно, обломок кости прошел мимо, и на том спасибо. Ногу  я  с  самого
начала  решил  не  трогать  -  не  такое  было   кровотечение,   чтобы
накладывать жгут, а бандаж перед транспортировкой наложат и без  меня.
Вообще-то переломы не мой профиль, потому что  эпидемических переломов
не бывает. Последний раз я имел дело  с  хирургическими  больными  лет
десять назад и вовсе  не  охотился  за  лаврами  костоправа-самородка.
Черепные кости  были  целы,  а  с  расплющенным  носом  пусть  возятся
косметологи - лично я  не  возьмусь  превращать  отбивную  обратно  во
что-то человеческое. Обтер снегом, приложил платок, тем и ограничился.
   Затылок  начало  понемногу  покалывать.  Легонько-легонько,  словно
кто-то вонзал иголку на глубину  в  микрон  и  сейчас  же  выдергивал.
Что-то я не то делаю. Или не так. Вернее всего, мне сейчас  желательно
находиться в другом месте, но это подождет  недолгое  время.  Я  знаю,
какие бывают боли, когда мне  действительно  что-то  угрожает.  Сейчас
было всего  лишь  осторожное  предупреждение.  Значит,  в  Контору  не
помчусь, здесь тоже не останусь, а аккуратненько соберу лыжи  и  поеду
домой.
   Затылок успокоился.
   Ну то-то.
   Кто хотя бы раз вызывал "Скорую", тот в  глубине  души  прощает  ей
все, пока еще есть надежда. И будет прощать до тех пор, пока не станет
ненормальным вроде меня - по счастью, большинству это не грозит.  Было
время, когда я сам работал  на  "Скорой",  последовательно  санитаром,
зауряд-врачом и начальником реанимационной бригады. В общей  сложности
обязательный курс трудотерапии  продолжался  около  года  -  по  мысли
Кардинала и его аналитиков, ровно столько, чтобы кадет  в  достаточной
мере попотел сам и освоился с управлением  микроколлективом,  с  одной
стороны, и чтобы он при этом не успел научиться жалеть людей  в  ущерб
делу, с другой. Под людьми, разумеется,  подразумевались  подчиненные.
Не думаю, чтобы мои тогдашние  коллеги  сохранили  обо  мне  очень  уж
приятные воспоминания.
   Я счел уместным притормозить врача, зябко кутающегося в халат и  не
слишком скоро поспешающего к больному.  Врач  счел  уместным  на  ходу
огрызнуться. Я показал ему "пайцзу".
   - Семнадцатая станция, я не ошибаюсь? Вы опоздали на  восемь  минут
против допустимого. Причина?
   Надо было отдать ему должное  -  он  сохранил  достоинство.  Я  его
понимал. Врач "Скорой помощи" - должность незавидная, падать невысоко.
   Компания с интересом прислушивалась.
   - Дороги нет. Снег, сами видите.
   - Я предупреждал вас, хотя не был обязан этого делать.  И  все-таки
вы опоздали на восемь минут...
   - Может быть, вы позволите мне заняться больным? -  злобно  перебил
врач.
   Он был прав. Это  я  вел  себя  по-пижонски.  Знакомая  ненавистная
картина: бригада дружным залпом допивает кофе и,  на  рысях  дожевывая
бутерброды, спускается вниз, где, похожие под  снегом  на  подбитые  и
брошенные бэтээры, скучают  несколько  неисправных  машин  и  одна-две
исправных, но бесполезных, тут же выясняется, что  ключ  от  бокса  со
свободным вездеходом неизвестно у кого, потом ключ находится, вездеход
случайно оказывается заправленным, но  шофер  как  раз  в  эту  минуту
болтается неизвестно где,  и  становится  ясно,  что  прибыть  вовремя
бригаде вряд ли удастся  и  на  вертолете,  который,  кстати  сказать,
ремонтируется  уже   вторую   неделю   и   в   лучшем   случае   будет
ремонтироваться еще столько же... Бардак кажется самодовлеющей стихией
лишь по незнанию. Его устраивают люди.
   - К вам у меня нет претензий, коллега, - сказал я, уступая место. -
Работайте спокойно, прошу вас. Начальника семнадцатой - завтра с  утра
с об®яснениями к моему заместителю.
   - Передам. Отойдите.
   Я отошел. Врач, бегло осмотрев больного, вкатил ему антишокового  и
взглянул на меня так, будто это  я  своей  рукой  ломал  пострадавшему
ребра. Мне нравился этот  врач.  Компания,  тоже  успевшая  разглядеть
"пайцзу", нравилась куда меньше. Мало того, что они едва не  укокошили
своего приятеля - теперь пялили глаза на меня. Противно,  и  не  может
быть иначе, уж не знаю - к  сожалению  или  к  счастью.  В  мое  время
кадеты,  подверженные  платонической  любви  к   выставлению   напоказ
собственной персоны, без всяких разговоров вылетали из Школы стаями. И
теперь вылетают.
   Я огляделся. Посторонних зевак вокруг почти  не  собралось.  Лязгал
под®емник  на  полупустом  склоне.  Два  отмеченных   мною   парня   с
трафаретными номерами торчали на  самом  верху  и  делали  вид,  будто
примеряются к спуску. Выходит, сбежать от  охраны  мне  не  удалось...
Чего  и  следовало  ожидать.  Интересно,  подумалось  мне,   что   они
предпримут, появись необходимость срочно вмешаться? Входит ли в  число
достоинств ребятишек Кардинала горнолыжная подготовка?
   Наверно, входит.
   В затылке опять кольнуло. Зря я тут  трачу  время,  понятно  и  без
подсказок. Покатался - хватит. Еще повезло, что раз в году выпал день,
когда мне вообще удалось подышать воздухом.
   Санитары задвинули носилки с пострадавшим в  вездеход.  В  сознание
лыжный лихач не пришел, и не надо.  Меньше  боли.  Переломы  не  самые
удачные, но жить  и  ходить  будет.  Сопровождать  вызвалась  девушка.
Подружка, наверное. На жену или сестру не похожа. Ну-ну.
   Кольнуло в затылке. Убираться отсюда прямо сейчас?
   Именно. И без лыж - не выставлять же себя  шкурником,  пихая  их  в
вездеход. Кому надо - подберут, а если  и  не  подберут,  то  невелика
потеря.
   - Сделайте одолжение, подбросьте меня до шоссе.
   Врач недовольно дернул щекой.
   - Если это приказ...
   - Считайте, что да.
   - Хорошо, - буркнул он.  -  Уберите  из-под  ног  вон  тот  ящик  и
садитесь. Пусть девушка подвинется.
   - Простите, вы не против? -  спросил  я,  заталкивая  металлический
ящик под сиденье. Ящик сопротивлялся, под сиденье ему не хотелось.
   - Нет, отчего же...
   Я поймал ее взгляд и отвернулся.  Она  смотрела  на  меня,  как  на
редкое  ископаемое  из  триасовых  слоев,  неожиданно   найденное   на
асфальтовой дорожке у городского пруда. Недовольство  врача  нравилось
мне больше.
   - Благодарю вас, -  сказал я сухо.
   Вездеход побуксовал, дернулся вперед-назад, зацепил наст  и  взвыл,
набирая скорость.
   - Ой... Это что, нога у вас такая твердая? Протез?
   Бойкая девочка, однако.
   - Это не протез, - сказал я сухо. - Это ящик. Держитесь  крепче.  А
что вы на меня так смотрите?
   - Нельзя? - спросила она с иронией.
   - Льзя.
   - Никогда не видела живого функционера, -  сообщила  она,  помолчав
самую малость, и я, грешным делом, подумал, что  мертвых  функционеров
она  видела  сотнями,  в  штабелях.  -  А  правда  говорят,  что   вас
расстреливают, если только вы хоть раз ошибетесь?
   - Нет, - сказал я, - нас не  расстреливают.  Нас  вешают  за  ребро
ногами в муравейник. Дрессированные спецмуравьи сгрызают  заживо.  Еще
вопросы будут?
   Вопросов больше не было. Вообще-то зря я с ней так. Ничего  плохого
девушка мне не сделала. Вполне симпатичная особь, хотя и не  совсем  в
моем вкусе. Узкий подбородок, треугольное лицо, чуть  вздернутый  нос.
Французистый тип. Лет через десять она могла бы превратиться в  этакую
леди  Белсом,  убийственную  зрелую  красавицу,  какой  была  подружка
Фантомаса - не того, который вечно выставлял дурачком героя де Фюнеса,
а того, который выставил таковыми зрителей, так и не  понявших,  зачем
они смотрели эту муть. (И меня в том числе.  Грешен,  люблю  старинные
киноленты.) Так вот, все шансы превратиться в леди Белсом были  у  нее
налицо. И на лице. Я немного оттаял.
   - Простите, если обидел... Как это вашего приятеля угораздило?
   Что до нее, то она оттаяла мгновенно, и остаток пути мы  беседовали
почти дружески, словно подчиняясь соглашению: она  перестала  на  меня
таращиться, а я перестал ей хамить. ("Так это  вы  закрыли  Туву  этим
летом?" -  "Как  же,  как  же..."  -  "А  зачем?"  И  в  таком  духе.)
Выяснилось, что она биолог. Как  ее  приятеля  угораздило  протаранить
сосну, она не понимала  сама  -  пусть  лыжным  асом,  по  ее  словам,
пострадавший не был, но заведомо не был и "чайником".  Нет,  мозги  не
набекрень, человек здравомыслящий... А главное, никто ничего не видел,
как-то   незаметно   все    получилось.    Непостижимо...    Компания?
Замечательные ребята, она с ними ездит не первый год, этой  зимой  все
вместе собрались стопом в Джамагат, потому что  Чегет  или  Домбай  не
каждому по карману и там своих халявщиков девать некуда, -  а  сегодня
вот решили просто покататься по лесу в свое удовольствие.
   Покатались...
   На шоссе был тот же снег,  только  раздавленный  в  кашу.  Водитель
притормозил. Перед тем как выйти, я высветил на своем браслете номер и
показал Ольге.
   - Перепишите или запомните. После номера наберете вот этот код, - я
поводил кончиком пальца по своей ладони. - Запомнили? Будут проблемы в
больнице - звоните немедленно. До свидания.
   Минуты через  две,  уже  успев  вызвать  свою  машину  и  отклонить
предложение одной сердобольной дамы меня подвезти,  я  сообразил,  что
зря дал номер браслета. Мог  бы  написать  дату  рождения  Торквемады,
помноженную на число позвонков у гангского гавиала. Все равно  больной
будет устроен как нельзя лучше и даже с излишествами, или я ничего  не
понимаю в психологии нефункционеров.


        2

   Автобус  был  старый  -  из  двухэтажных  туристских   громадин   с
восьмидесятиместным  пассажирским  салоном,  поднятым  на  высоту,   с
которой страшно падать,  случись  авария.  Что-то  в  последнее  время
аварии  случаются  все  чаще,  совсем   не   в   пропорции   к   числу
автотранспорта на километр асфальтовый.  С  чего  бы?  Вот  и  машина,
блестящая и ненужная  представительская  игрушка,  так  и  не  пришла,
пришло  лишь  подтверждение  того,  что  выехала,   -   а   где   она,
спрашивается?..
   Малахов нахохлившись сидел у  окна  рядом  с  местом  экскурсовода.
Автобус и впрямь был действующим туристским, но пустым - водитель гнал
не то на заправку, не то с заправки и  соблазнился  попутным  леваком.
Скорость он держал приличную - Малахов насчитал  лишь  три  обогнавших
машины. По встречной полосе не ехал вообще никто. Ровно ныл двигатель,
пованивало резиной, пылью и метанолом, в багажном отделении под  полом
салона, судя по звуку, перекатывалось пустое ведро. В  затылке,  мешая
сосредоточиться, с нудной  размеренностью  кололо  тупым  гвоздем,  но
кололо терпимо. Хватит, хватит, шептал Малахов,  моргая  от  мелькания
голых деревьев, воткнутых вдоль обочины в  снежное  поле.  Сколько  же
можно, я все понял, возвращаюсь, чего тебе от меня еще нужно? Душу?
   Кому она нужна, душа моя.
   Проглотить таблетку? Рука сама поползла к  внутреннему  карману,  и
Малахов ее отдернул, неслышно выругавшись.  Нет,  позже.  Если  станет
совсем уж невмоготу. Притом лучшая таблетка от головной боли -  думать
и действовать правильно, разве нет?
   То-то же.
   Иногда он ненавидел свой дар, благодаря которому уже год держался в
функционерах и был намерен продержаться еще  два  -  до  конца  своего
срока.  А  потом  тихо-мирно  и  желательно  навеки  остаться   Первым
консультантом при Конторе, чтобы  пестовать  преемника,  дай  бог  ему
всяческих удач. Его, Малахова, некому было пестовать - предшественник,
Путилин, сгорел вчистую после Липецкой катастрофы. Даже не стал  ждать
Суда Чести, понял сам, что шансов нет. Пуля-дура, мозги на полу, семья
на   заслуженной   пенсии.   А   ошибочка   вначале   казалась   такой
ма-а-аленькой, он и не понял, что это была  ошибка,  не  было  у  него
врожденно-принудительного чутья правильного решения... Шестое чувство?
Не знаю,  не  считал  -  шестое,  седьмое...  Хоть  бы  и  девятое.  С
половиной.
   Подлое свойство, но полезное... Детство и отрочество, как, впрочем,
и юность, прошли в беспрестанных  экзаменах,  отборах,  вечной  боязни
отсева, страхе оказаться хуже других, и почти всегда Малахов знал, как
и что отвечать. Точнее, благодаря спасительной боли в голове он всегда
знал, как НЕ НАДО отвечать, а это уже очень много  для  того,  кто  не
полный кретин и не патологический лодырь. Он был в числе  лучших  -  у
него хватило ума не стремиться быть САМЫМ лучшим. Тут его дар  не  мог
подсказать ничего, и Малахов додумался до этого сам, много лет  спустя
поздравив  себя  с  первым  случаем  неболевого   предвидения:   гении
становились экспертами при Конторах, в  редких  случаях  -  ближайшими
помощниками и никогда - функционерами. Он понимал, что не является  ни
самым талантливым, ни самым работоспособным среди сверстников;  другие
работали, как волы, и все равно проигрывали ему во всем по неочевидной
для них причине: у них  не  было  врожденного  ЧПП,  как  называл  его
Малахов, - Чутья Правильного Пути. Некоторые из них вообще  не  знали,
что такое головные боли.
   С возрастом пришло раскаяние, потом как-то рассосалось.  Платой  за
личное благополучие было страдание, иногда совершенно  невыносимое.  В
тринадцать лет, используя увольнительную для бестолковой  прогулки  по
улицам, он был внезапно брошен на тротуар чудовищным  взрывом  боли  и
даже не почувствовал, как рядом  с  ним  что-то  жестко  стегануло  по
асфальту, и дергающее  легкое  воздействие  шагового  напряжения  тоже
ощутил не сразу. Он понял, что спасен, когда  в  двух  шагах  от  себя
увидел извалянный в пыли контактный провод  надземки,  невесть  отчего
лопнувший и хлестнувший с эстакады вниз и вбок. Никого не задело и  не
убило током, единственной жертвой должен был стать он...  если  бы  за
секунду до этого не упал от вспышки, расколовшей череп. Глупый  провод
давно забылся, а боль помнилась долго, и несколько ночей он просыпался
с криком.
   Один везучий человек из толпы, оказавшийся вовремя в нужном  месте,
стоит десяти гениев, сказал как-то Кардинал совсем по другому  поводу.
И он был прав.
   А ведь это нонсенс, подумал Малахов. Что опять неправильно,  почему
болит? Не поймешь, что делаешь не так, пока сам же мордой об забор, ан
нет того, чтобы прямым текстом да огненными письменами в небеси...
   Не дождешься. Ползи сам, человече, щупай руками темноту и  радуйся,
что ты не такой, как другие: те не только слепы, но и  безруки.  Ты-то
руку отдернешь вовремя, а потому так тебе и надо: плати болью, терпи и
не жалуйся.
   Автобус начал сбавлять ход, длинно пропищал тормозами и остановился
перед коптящим контейнеровозом. Водитель постучал из кабинки снизу:
   - Эй, не взглянешь? Тебе там виднее - надолго эта бодяга?
   Малахов взглянул.  За  дымчатым  передним  стеклом  желтый  колобок
солнца  низко  завис  над  длинной  вереницей  застрявших   в   пробке
автомобилей, и теперь стало понятно и то, почему не прибыла  вызванная
машина, и то,  что  вопреки  обыкновению  дорожная  полиция  признаков
чинопочитания не проявила. Значит, серьезно...
   - Хвост на километр, не меньше.
   Водитель ругнулся и приуныл. Малахов попросил выпустить его наружу,
сказав, что дальше доберется сам, сунул водителю половину  оговоренной
суммы - тот покривился, но возражать не стал - и,  морщась,  спустился
по трапу. После бездумной пробежки на лыжах мышцы  уже  побаливали,  и
первые метры по шоссе он  шел  раскорячкой.  Машины  в  пробке  стояли
плотно и безнадежно. Кто-то из водителей  нервно  курил,  сплевывая  в
окно, кто-то степенно прохаживался, со знанием дела об®ясняя  желающим
про ремонт на об®ездной трассе, несколько человек, собравшись в кучку,
травили анекдоты, зябнул на ветру одинокий мотоциклист,  а  из  кабины
дальнобойного трейлера-мастодонта доносились смех, сопенье  и  женские
взвизги. Никто не сигналил - то ли  понимая  бесперспективность  этого
занятия, то ли боясь штрафа.
   Боль в голове притихла, зато начали мерзнуть ноги.  Малахов  мрачно
бил  подошвами  стылый  асфальт,  надеясь,  что   затор   когда-нибудь
кончится. Почему-то он подумал  о  том,  что  сверху,  если  подняться
повыше, это должно быть похоже на маршевую колонну муравьев - длинную,
сосредоточенную на одной цели  живую  нитку.  Только  эта  колонна  не
двигалась.
   Барьеры, закрывшие проезд,  и  оцепление  он  заметил  раньше,  чем
разглядел следы аварии. Судя  по  всему,  две  машины  со  всего  маху
столкнулись лоб в лоб. Одна, желтая семейная "Изабель-турист",  смятая
в гармошку, чудом осталась на трассе, вторую отнесло в кювет.  Малахов
присвистнул про себя, прикидывая силу  удара.  Обломки  рас