видела лишь мельком.  Джентльмен
был облачен в красные штаны, и  потому не исключалось, что топор принадлежит
ему.  Джентльмен  признался,  что он палач,  и  сказал,  что  выполнит любое
пожелание прекрасной монахини и отрубит что угодно - кому угодно.  Лида была
тронута  его  душевной  щедростью и подумала,  что Алмазов нуждается в таких
бодрячках, но палачу говорить об этом не стала.
     В  столовой  Альбины тоже  не  было  - там  аспиранты  вешали  бумажные
гирлянды и флажки с шаржами на отрицательных персонажей история.
     Стоило Лидочке подняться  до половины лестницы, направляясь к себе, как
она   столкнулась  нос   к  носу  с  Матей,  который  глубоко  задумавшийся,
осунувшийся  и бледный - даже жалко  смотреть на него - спускался навстречу.
Он был одет обычно, но на шее, на веревке,  висела борода из соломы. Матя не
сразу  заметил  Лиду,  и  та  в  надежде, что  разминется  с  ним  без слов,
припустила наверх.
     - Лида, - сказал Матя, - не изображайте из себя пионерку, которая машет
красным галстуком и бежит по рельсам, чтобы остановить поезд.
     - Простите, - сказала Лидочка, - Я задумалась.
     - Вы никуда не годная лгунья.
     0ни стояли, разделенные пролетом лестницы, не делая попыток сблизиться.
По  лестнице  то и  дело проходили,  а  то  и пробегали участники маскарада,
одержимые желанием все сдвинуть с мест и перетащить из комнаты в комнату.
     - А вам будет легче, если я скажу правду? Я не хотела вас видеть.
     - Так-то лучше. Извините меня, Лида.
     - Это ничего не изменит.
     - Жаль. Вы мне, честное слово, очень нравитесь.
     И я не хотел причинять вам боли или обиды. Нечаянно получилось.
     - У вас все нечаянно получается?
     - Принимаю ваш  сарказм... Да, я бываю несдержан. Но поверьте, что мною
руководят не злые умыслы... - Матя криво усмехнулся. - Может, со временем вы
меня поймете и простите.
     - Может быть, -  сказала Лидочка.  Ей положено было видеть  ужасный лик
убийцы, а  ей было жалко Матю, который хотел всем сделать лучше. - Дорога  в
ад выстлана...
     - Вы начитанный ребенок,- сказал Матя.
     - Я не ребенок.
     - Но и не монахиня. Это тоже ложь.
     - У нас маскарад, - сказала Лидочка.
     - У нас  уже пятнадцать лет маскарад. Вы видели палача в красных штанах
комиссара?
     - Да.
     - Известный в Москве стоматолог и доносчик. Будьте, с ним осторожнее.
     - Я уж не знаю, с кем быть осторожнее.
     -  А  меня  можете не  бояться... - Матя  пошел  было вниз по лестнице.
Лидочка стояла, смотрела ему вслед.
     Потом он обернулся и произнес слова, которых Лидочка от него ожидала: -
Я  бы тоже хотел вас  не бояться, Все, что было между нами,- пускай таким  и
останется...
     - Не только между нами? - спросила Лидочка.
     - У вас змеиный язычок, - сказал Матя беззлобно.- Но вы правы.
     - Вот вы где, - сказал Алмазов,  выходя  из-за спины Лидочки и дружески
хлопнув  ее  чуть пониже спины жестом  друга, которому  все дозволено.  -  Я
хотел,  Шавло, перекинуться  с  вами парой  слов, У  вас найдется  для  меня
минутка?
     - Хоть две, - сказал Матя.
     - На это  я и не надеюсь, - Алмазов рассмеялся, -  И давайте не тратить
времени - а то моя роль на маскараде требует,  чтобы я занялся туалетом. Как
насчет вашей комнаты?
     - Отлично,- сказал Матя.
     - Тогда поднимайтесь.
     Алмазов  быстро сбежал с лестницы и  полуобнял Матю. Он  был  на голову
ниже Мати, но куда шире в плечах и сильнее. Рядом с ним Матя казался большой
рыбой - самым широким местом  в его обтекаемой фигуре были бедра. Так они  и
ушли  по  коридору к  Матиному номеру  - Матя жил в  том же  флигеле, что  и
Александрийский.
     А Лидочка  получила возможность  добежать  до  комнаты Алмазова  -  она
знала, что тот живет на втором этаже.
     Когда Лидочка  вбежала в небольшой  вестибюль, куда  выходили несколько
одинаковых белых  дверей, она остановилась в нерешительности  - какая  дверь
Алмазова. Ей было страшно, что вот-вот вернется Алмазов, увидит ее здесь как
безбилетницу  в  ложе Большого  театра.  Ноги ее стремились убежать, но  она
понимала, что увидеть Альбину - очень важно, особенно для самой Альбины.
     Одна из  дверей открылась, и  вышел астроном Глазенап в одежде римского
патриция и маленьких старых очках на крупном, обвисшем от старости носу.
     -  Простите,-сказала  Лидочка  с  облегчением  -  астроном   был  будто
ниспослан ей свыше.- Вы не скажете, в какой комнате живет Алмазов?
     -  Алмазов?  - Глазенап сделал умственное усилие. -  Алмазов? А  чем он
занимается? Биофизикой?
     -  Нет, - сказала Лидочка,  и что-то в  ее  голосе  заставило Глазенапа
вспомнить.
     - Ах да, - сказал он, - Только я не рекомендую вам, нет, не рекомендую,
вы еще молодая девушка, вы еще можете остаться честной!
     - Мне нужна женщина, которая живет с ним.
     - Не  надо,- повторил Глазенап,- она обречена,  в  глазах написано, что
обречена,
     - Мне очень важно, скажите, пожалуйста!
     - Нет, не скажу, -  Глазенап  топнул ножкой. - И вы  мне  потом скажете
спасибо, что я вас оградил от такой опасности!
     - Господи! - взмолилась Лидочка.
     Дверь  в  соседнюю комнату  открылась,  и  оттуда  зайчонком  выглянула
Альбина, встрепанная, дрожащая.
     - Альбина!
     -  Я  предупреждал,  -  сказал Глазенап,  закидывая край тоги на руку и
торжественно убывая.
     - Заходите, заходите, - лихорадочно зашептала Альбина. - Я думала,  что
с  вами что-то случилось,  я  думала, что вас не  увижу, честное слово,  это
такой ужас, вы не представляете!
     Она отчаянно тянула Лиду, но та вырвала руку.
     - Я не пойду к вам, он может вернуться.
     - Ах, да, конечно, вам же нельзя. - Альбина будто проснулась - она была
не в себе. - Вы мне принесли, да?
     - Нет, я не посмела носить его с собой, - сказала Лидочка.
     Они стояли  в дверях, сблизив головы, и  громко шептались. Как будто их
об®единяли  какие-то невинные девичьи секреты.  Видно, так и подумал старший
из   братьев   Вавиловых,   выходивший   из    своей   комнаты    в   одежде
крестьянина-бедняка, в онучах, лаптях, ватных полосатых штанах и поддевке.
     - Спускайтесь,- сказал он им, улыбаясь,- скоро гонг - праздничный ужин.
     Лидочка взглянула на часы. Половина седьмого.
     - А где он? - зашептала вновь Альбина, как только Вавилов отошел.
     - Я его спрятала.
     - Он мне нужен.
     - Я его положу в условленное место, и вы его возьмете.
     - Мне он сейчас нужен.
     - Я смогу это сделать только после ужина.
     - Честное слово? А может,  вы  не хотите  мне его  дать? Боитесь, что я
выстрелю?
     - Да, я боюсь.
     - Но я выстрелю в себя, вы не бойтесь, я выстрелю в себя.
     - Еще чего не хватало!
     - Потому что он  меня обманывает, я  все  поняла, он меня обманывает...
Знаете что?.. Ближе, ближе... Мой дорогой муж, мое сокровище, мое  солнышко,
мой ненаглядный - он его убил, его  уже нет, я знаю - он  его убил  и теперь
смеется надо мной. Но я убью себя, и он не сможет смеяться надо мной. И  ему
станет стыдно.
     - Альбина, успокойтесь. Может, ваш муж жив.
     - Нет, я  знаю, я знаю! Я по  глазам его знаюон врет, а глаза его врать
не могут. Они смеются. Я убью себя. и он перестанет смеяться.
     - Подумайте - у него  же нет совести, ему  будет все равно. Лучше, если
вы будете жить...
     -  Ему  станет стыдно, я знаю, ему станет  стыдно. На одну секунду,  на
одну минуту - пускай хоть на минуту... вам не понять... Лида, я вижу, что вы
не хотите возвратить револьвер. Только посмейте! Я вас уничтожу!
     - Я не хочу, чтобы вы умирали.
     - Я уже мертвая. А вы  должны мне вернуть  револьвер после ужина. Сразу
после ужина  вы  подойдете и скажете мне, где  вы его  спрятали. Если  вы не
подойдете, то я скажу Яну, что револьвер у вас. И он вас посадит в тюрьму. Я
вас не буду жалеть, потому что меня никто не жалеет.
     Альбина закашлялась.
     - Все! - крикнула она.- И не стучите и  не зовите! - Она нырнула внутрь
комнаты, и слышно было, как повернулся ключ в замке.
     - Альбина!
     Никакого ответа.
     Лида поняла, что и в самом деле глупо стоять перед этой дверью.
     Она пошла обратно. И вовремя - у лестницы ей встретился Алмазов.
     - Что вы в  наших  краях делаете? - спросил  он весело. Он весь лучился
радостью - что-то ему удалось добыть.
     - Я заходила к Глазенапу, -  сказала Лида. - Мне надо было взять у него
венок.
     - Какой венок?
     - Для римского патриция - он у него сломался.
     - А где венок?
     Алмазов полуобнял Лидочку за плечи и потянул к себе.
     - У Глазенапа никто не открывает. Вы его не видели?
     - Умница,- еще шире засмеялся Алмазов.- Глазенап внизу.
     Лида  выскользнула  из его об®ятий и  побежала к себе.  Алмазов смеялся
вслед.
     И  только добежав до своей комнаты и вломившись в нее, что сделать было
нелегко,  потому  что Марта с Васечкой сунули  в  ручку  двери ножку  стула,
которую Лидочка в отчаянии сломала, она поняла, что спасена.
     И ей было плевать на то, что Ванечка натягивает на себя одеяло, а Марта
кричит придушенно:
     - Ну сколько можно! Там же сказано - у нас не принимают.
     - Я  на вас не смотрю, - сказала Лидочка, проходя  к  своей  кровати  и
садясь на нее.- И Миша Крафт ничего не узнает.
     - Вот это лишнее, - сказала Марта. - Ванечка, отпусти меня, крошка.
     Они стали возиться под одеялом, разбираясь в своих перепутанных руках и
ногах. Лидочка взяла  свои  ботики  -  ботики  были теплыми изнутри,  но  не
высохли.
     Пока Лидочка натягивала ботики, раздался первый гонг, Марта засуетилась
-  она намерена была  перещеголять всех костюмом.  Ванечка  уже  надел маску
зайчика и покорно застегивал ей крючки на балахоне.
     Лида  не  стала  дожидаться,  пока   Марта  закончит  приготовления   к
маскараду. Она взяла  монашеский  клобук  и побежала вниз.  Самое трудное  -
взять с вешалки пальто и незаметно выйти - там же сейчас столпотворение.  По
дороге на Лидочку напал  приступ  чиха - даже  из глаз текли  слезы. Ну вот,
начинается простуда!
     Многие  внизу были  в масках  - так что  Лидочка их не  угадывала.  Она
подумала,  что  сейчас  самое  удобное  время  для  настоящего  детективного
убийства - некто, одетый монашкой, падет к ногам палача в  красных штанах...
Это  только в России трупы плавают в холодной воде заброшенных погребов, а в
культурном мире они умеют плавать красиво.
     Голова разламывалась, и мысль о том, что сейчас придется  идти на улицу
и  мокнуть под  дождем, была  ужасна.  А  где  Матя?  Расталкивая участников
маскарада,  Лидочка  протолкалась  в гостиную  - она даже не знала,  в каком
костюме  был  Матя.  В  костюме  кулака?  Или  попа?  Ни  в прихожей,  ни  в
биллиардной, ни в гостиной  кулаков не нашлось.  Были опричники,  городовые,
короли, капиталисты, но ни одного кулака. Сколько времени прошло с тех  пор,
как  она  встретила  Алмазова,  возвращавшегося  после  разговора  с  Матей?
Полчаса?
     А вдруг Матя  ушел перетаскивать труп? Ведь сейчасочень удобное время -
все здесь.  Даже повара  и подавальщицы-все столпились  в  гостиной. Снаружи
только дождь.
     Лидочка посмотрела на часы -  семь часов пятнадцать  минут.  Каково там
профессору! Ужас ее положения заключался  в том, что Лидочка  не могла взять
свое пальто - ее было видно  толпившимся по соседству. Гонг ударил вторично.
В дверях появился президент.  Он держал гонг над  головой. Вот  он  взмахнул
булавой и ударил в третий раз.
     -  Представление начинается! - кричал  он.-  Все в  гостиную!  Действие
первое: казнь французского короля Людовика.
     Максим Исаевич спросил:
     - Лидочка, вы такая бледная. Может, вам принести лекарство?
     По лестнице спускалась Альбина, крестьянская девочка. Она цепко держала
под руку Алмазова. Алмазов  был до  пояса обнажен,  через мускулистое  плечо
свисала цепь - он являл собой образ скованного пролетария.
     Появление пролетария было встречено криками и аплодисментами.
     Максим  Исаевич одним  из  последних  побежал в  гостиную. На мгновение
прихожая была пуста.
     - В  столовую, в  столовую! - кричал президент.- "Ешь ананасы, рябчиков
жуй,  день  твой  последний  приходит, буржуй". Праздничный  ужин по  поводу
маскарада  в  честь  пятнадцатой   годовщины  революции  по  старому   стилю
начинается!
     Сегодня же двадцать пятое октября, вспомнила Лидочка.
     Она  нырнула в  гущу пальто и  долго  не могла отыскать  своего  -  оно
оказалось завешано другими пальто и плащами.
     Была  половина  восьмого,  когда Лидочка  наконец  выбежала из  дома  и
поспешила к погребу.
     На полдороге к нему горел одинокий фонарь.
     Темнота  сгустилась и оттого  деревья стояли тесней  и  даже воздух был
гуще, как будто идешь сквозь застывающий холодец.
     Поднялся ветер, деревья, просыпаясь,  зашевелились,  начали покачивать,
шуршать мокрыми ветвями, сучьями и  поскрипывать  стволами,  отделываясь  от
последних листьев.  Здесь совершенно  не было  места живым людям - слоено  в
заколдовайном лесу, куда выдают пропуска только нечистой силе.
     Лидочка добежала  до  развилки  дорожек -  правая дорожка вела  вниз, к
прудам, другая - к тригонометрическому знаку. Слева возвышался холм погреба.
     - Павел  Андреевич,-  позвала Лида негромко, и звук голоса тут же угас,
словно не мог пробиться сквозь дождь и сплетение мокрых ветвей.
     - Павел Андреевич!
     Профессора не было. Лидочке  показалось, что  если он укрывается где-то
близко, она бы это почувствовала. Но все ее чувства говорили, что лес вокруг
пуст.
     Может,  ему стало плохо? Справа, чуть ниже по склону, была  густая купа
кустов,  и Лидочка  поспешила гуда, скользя  по гнилой  листве  и прязи. Она
спешила и раз даже упала, правда, на коленки и почти не ушиблась.
     В кустах никого не было - и даже человечьим духом не пахло. Отсюда вход
в подвал был  виден четко -  налево  убегала прямая и блестящая под  фонарем
дорожка к дому. Она была пуста.  Окна дома ярко светились, свет лучами лился
между колоннами и серебрил мокрую веранду. Но ни звука,  ни движения из дома
не доносилось.
     Вдруг Лидочку  посетила тревога  - нет,  не страх,  а опасение,  что  с
Александрийским могло случиться что-нибудь плохое. А что, если убийца увидел
его и  напал  -  ведь  Александрийский не  может  оказать сопротивление даже
кошке. А что тогда?
     Лидочка  вышла из  укрытия кустов и полезла вверх по склону, к дорожке,
Ногн  скользили,  приходилось  все  время   поддерживать  подол  монашеского
одеяния: подол давно уже намок и стал грязным и тяжелым,
     Перед  входом  в  погреб  Лидочка остановилась.  Ей понадобилось немало
времени -  впрочем,  как мерить  время,  которое умеет  то  остановиться, то
кинуться вперед? - прежде чем она заставила себя нагнуться и ступить вниз.
     -  Павел  Андреевич,- позвала  она.  Звук глухо  мотнулся в  стесненном
мокром п]ространстве погреба.
     Никто не ответил, да и как мог ответить?
     Лидочка спустилась вниз -  девять ступенек -  она  запомнила с прошлого
раза.  На  десятой нога  коснулась  воды.  Ну  почему  у  нее  нет фонарика?
Фонарик-вот величайшее изобретение!
     Но если ты спустилась сюда, то хочешь - не хочешь, придется нагнуться и
- шарить в ледяной воде.
     Страшно не было - было отвратительно от безысходности. Ну почему именно
ей надо этим заниматься?
     Чем она прогневила Бога?
     Внутренне сопротивляясь тому, что делала, Лидочка шагнула вперед - вода
хлынула  через верх  ботинок - теперь уж простуды не миновать.  И как  будто
испугавшись этого, организм Лидочки сжался в судороге и она  начала чихать -
это были болезненные спазмы, она задыхалась, она потеряла ориентировку - где
верх, где стена, где вода, она сделала несколько шагов вперед и уткнулась  в
дальнюю стену погреба. И тогда уже поняла, что на полу, в воде, нет никакого
тела. Ни тела Полины,  ни тем более  тела профессора. Правда, на  секунду ее
уверанность в этом поколебалась - руки натолкнулись  на тугой кожаный тюк...
И тут же  Лида вспомнила,  что  у Полины был  баул, который никто  после  ее
исчезновения не видел.
     А дальше сразу стало легче - правда, она шарила по погребу по щиколотки
в  ледяной воде, руки  ее были  мокрыми по локоть, но от  сознания того, что
погреб пуст, наступило облегчение.
     Из  погреба Лидочка вылезла с трудом  - так тяжел был подол монашеского
одеяния.  Несмотря на  жгучий  холод и  ветер,  она понимала,  что  домой ей
возвращаться пока нельзя - она же не знает, что с Александрийским. Она могла
предполагать,  что  он  дождался,  когда убийца вышел  из дома  и вытащил из
погреба  свою жертву.  И  понес ее куда-то. Значит, профессор  последовал за
убийцей.  Как  бы  тот ни  был силен,  с  такой ношей на  плече  он двигался
медленно, и профессор мог следовать за  ним. Если убийца кинул труп Полины а
пруд, то он уже, вернее всего, возвратился в дом. А за ним профессор. А если
он понес тело далеко в лес,  чтобы  закопать его? Могло же так быть! И тогда
профессор  со своей тростью бредет за убийцей, уже не чая вернуться домой...
А что,  если  убийца,  услышав,  как треснул сучок  под  неосторожной  ногой
Александрийского, обернулся  и увидел  согбенную тень преследователя? Вот он
бросает  на землю тело несчастной Подины,  вытаскивает из кармана нож,  а то
просто тянет вперед сильные длинные руки и, сверкая глазами... глазами Мати?
- сверкая глазами,  приближается  к профессору  и тот  бессилен  убежать или
сопротивляться!
     Преодолев новый приступ кашля и ощущая, как горит голова и как  безумно
холодно закоченевшим  ногам, Лидочка беспомощно оглянулась, не зная, куда ей
идти дальше...
     Куда он мог пойти? Она бы пошла  вниз  -  всегда легче идти  вниз, если
тащишь тяжелую ношу. И, наверное, лучше идти  по дорожке, чем напролом через
кусты - ведь шансов встретить кого-нибудь в это время совсем немного.
     Рассуждая  так, Лидочка  подняла  тяжелый  подол одеяния и крутила его,
выжимая  воду.  Черная вода тяжело лилась на желтую глину.  Лидочка отошла в
сторону  - теперь и  она была мечена этой  проклятой  глиной.  Далеко  сзади
стукнула  форточка - Лида догадалась, что это  форточка, потому  что за этим
звуком в парк сразу вырвались  многочисленные перепутанные голоса, зазвучала
музыка. Как странно  - граница, проходящая между кошмаром страшного погреба,
ледяной  воды,  шуршащих кустов,  убийства, смерти...  и маскарадом  в честь
пятнадцатой  по старому стилю годовщины  Октября, столь зыбка и  тонка,  что
Лидочке стоит сделать  всего тридцать-сорок шагов, толкнуть дверь,  войти  в
тепло  протопленную прихожую,  повесить  мокрое  пальто на  вешалку и  затем
сбросить монашеское одеяние  и  кинуться  в танцы...  Но нельзя сделать этих
шагов,  а надо  идти  дальше  от  дома,  в  непроницаемую  и  пугающую  тьму
октябрьской ночи, где  - а это вовсе не выдуманная опасность-ее поджидает  в
засаде  готовый  на все, загнанный в  угол убийца. А  идти надо,  потому что
иначе себе  до  конца  дней не простишь, если Павел Андреевич  лежит  сейчас
где-то там, внизу, и ему нужна ее помощь...
     Выжав, как могла, подол, Лидочка подобрала его.
     Подол тяжело оттягивал руку, Лидочка вышла на дорожку, ведущую к пруду.
Один  фона[рь  остался  далеко сзади  - он почти не  давал света, но  рождал
длинные, разбегающиеся тени деревьев  и, покачиваясь  на столбе, под ветром,
заставлял  эти  тени  шевелиться,  словно   они  были  тенями  толпы  людей,
преследующих Лидочку.
     Второй фонарь качался на столбе внизу у пруда.
     Были и другие  столбы  -  но  фонари  на  них были  разбиты  или в  них
перегорели лампочки.
     Лидочка, идя  все  быстрее  и быстрее,  добралась  до  пруда. Там,  под
фонарем,  видная  издали  и  беззащитная,  oнa вынуждена была  остановиться,
потому что на нее напал новый приступ кашля.
     И тут, как раз  под фонарем,  она  увидела разда