,  вымолил  у
Прохора прощение. Разумеется, Прохор вновь выгнал бы его, но  тут  в  судьбу
Парчевского, тайно от него, вмешалась Нина.
   - Ежели не примешь Владислава Викентьича, наживешь в губернаторе большого
врага.
   Призвав Парчевского, Прохор с глазу на глаз сказал ему:
   - Хотите, я вас  командирую  в  Петербург?  На  этот  раз  у  Парчевского
заулыбалось все лицо, и  жесткие  глаза  обмякли.  Над  переносицей  Прохора
врезалась глубокая складка, а правая бровь приподнялась.
   -  Мне  письмо  Приперентьева  известно.  Что,   что?   Пожалуйста,   без
возражений. Да. Итак,  вы  получите  от  инженера  Протасова  инструкцию  по
командировке, - он схватил телефон. - Алло! Протасов? Будьте добры ко мне! -
и вновь к Парчевскому:
   -  Вместо  полутораста,  вам  назначается  жалованье  в  двести   рублей.
(Парчевский изогнулся в нижайшем поклоне.) Ну, вот. Теперь ваш друг  поручик
Приперентьев, купец Алтыноз и управитель его Усачев... Еще Дунька, любовница
Алтынова. - Прохор пожевал кривившиеся губы, и голос  его  стал  криклив.  -
Ежели вы представите неопровержимые доказательства, что все  они  как-нибудь
опозорены: тюрьма, битье по зубам  в  публичном  месте,  -  вы  получите  от
меня... Ну.., ну, сколько? Десять тысяч.  А  ежели  Алтынов  и  Усачев  -  в
особенности Усачев - будут спущены в Неву под лед, получите вдвое больше. Не
стройте изумленных глаз и не тряситесь. Вы  не  девушка.  Надо  делать  свою
жизнь. Ну-с, дальше. В письме все наврано. Ни о  каких  жандармах  не  может
быть и речи. Будьте уверены, что я поднял бы тогда на ноги  весь  Петербург.
Мне министры знакомы. И вся эта сволочь торчала  бы  теперь  на  каторге.  А
просто заманили меня в свой притон, обыграли  на  большую  сумму,  а  Дунька
действительно дала мне, пьяному,  невменяемому,  по  физиономии.  Ну-с,  жду
ответа. Мне нужны преданные люди. Я вас оценю. Будьте смелы!..
   Прохор почувствовал, как прокатился  по  его  спине  мгновенный  озноб  и
черный опаляющий огонь охватил всю грудь.  Кровь  ударила  в  голову,  глаза
вспыхнули, как угли. Парчевский попятился от этих глаз.
   - Согласны?
   - Не имею возможности отказаться, - продрожал голосом побелевший инженер.
   - Итак, до свиданья, Владислав Викентьевич.
   Парчевский вышел.
   Руки Прохора тряслись. Скрученная в его душе пружина - после разговора  с
Парчевским - вдруг снова выпрямляться. Неутолимая жажда мести жгла  его.  Он
уже видел, как "генерал" ныряет вслед за своим хозяином в черный  омут,  как
крутится Дунька, вся ошпаренная серной кислотой. Взгляд его  стал  жесток  и
холоден, все сознание переместилось в Питер.
   У Прохора стучали зубы. Сжал кулаки и несколько раз выбросил руки вверх и
в стороны. Но лихорадка не унималась. Пропала  отчетливость  соображения,  и
одна мысль:
   "лечь, лечь в кровать, укрыться" - владела им.
   ...Пан Парчевский сразу  же  от  Прохора  отправился  к  Нине.  Шел,  как
автомат, весь в кошмаре. Старался очнуться от ошеломивших его слов хозяина и
не мог этого сделать. Огненные  глаза  Прохора  все  еще  преследовали  его,
стояли в сердце; черт его  сунул  так  легкомысленно  разболтать  содержание
письма! Но что же ему делать и зачем он в сущности хотел видеть  Нину?  Нет,
он должен ее  видеть.  Командировка  в  Питер,  повышение  жалованья  и  это
безумное поручение. Кому? Ему, инженеру Парчевскому... Черт знает что!
   Нина просматривала письменные работы школьников.  Она  одна.  Парчевский,
припав на колено, поцеловал ей руку. От его подобострастного  поцелуя  пошел
какой-то неприятный ток к сердцу Нины. Она  смутилась.  Она  не  знала,  как
вести себя с этим до крайности взволнованным человеком.
   - Сядьте.
   Он, запинаясь и потупляя глаза в пол,  рассказал  ей,  что  между  ним  и
Прохором Петровичем восстановился "статус-кво", что он командирован хозяином
в Петербург. Он говорил ей, что письмо  Приперентьева  -  наполовину  ложное
письмо,  Прохор  Петрович   его   опровергает.   Приперентьев   же   человек
ненормальный, пьяница.
   - Тогда как же вы...
   - Но мое личное письмо к вам есть  крик  моего  сердца!  В  Петербурге  я
выясню истину всю и напишу вам.
   - Ради бога не пишите, нет, нет... Достаточно того, что мне  известно.  Я
очень страдаю, очень страдаю...
   - Я глубоко сочувствую вам... Но, дорогая  Нина  Яковлевна!  Надо  делать
свою жизнь... Ведь вы не девушка...
   Приоткрылась дверь, просунулась голова Прохора и снова спряталась.
   - Прохор, ты?
   - Нет, не я, - послышалось сквозь крепко захлопнутую дверь.
   Вечером помчались за доктором. Прохор слег.
   Но время ли Прохору Петровичу хворать? Дела не ждут, надо кипеть в  котле
беспрерывного труда, надо огребать  лопатой  барыши.  Прохор  через  полторы
недели был уже в седле, в санях, на лыжах. Он звякает золотом, спешит во все
места; он здесь, он там,  он  не  спит  ночи,  вновь  надрывает  силы,  всех
тиранит, всех терзает - и сам не существует по-людски и  не  дает  вздохнуть
другим. Ему от жизни взять нужно все. И, заглушая в  себе  совесть,  он  все
берет.
   Больших трудов стоило уговорить доктора перейти на  службу  в  резиденцию
Громова. Он все-таки сдался на приветливые убеждения Нины, ну, само собой, и
на кругленький окладец.
   Вот, может быть, теперь рабочим будет легче умирать и  выздоравливать.  А
смерть действительно валила рабочих без всякого стыда, без сожаления; смерть
любит помахать косой, побренчать костями, где холод,  мрак  и  нищета.  Люди
мрут, как на войне, кладбище в лесу растет.
   Но смерть иногда и ошибается: нет-нет, да и  заглянет  в  палаты  богача.
Помер на своей родине Яков Назарыч Куприянов: внезапно -  трах!  -  и  нету.
Хоронить отца Нине ехать не с руки: две тысячи верст  на  лошадях,  отложила
поездку до весны, до первых пароходов. Смерть отца довела Нину  до  великого
отчаянья. Единая наследница большого старинного дела - она  не  знала,  кого
туда вместо себя послать.
   У Прохора на капиталы Нины разъярились глаза и сердце:  он  все  бы  съел
один. Но Нина твердо сказала ему:
   - Нет, дружок, что мое, то мое.
   К окончательному разговору с женой Прохор подошел не сразу: он знал,  что
дело пахнет длительной борьбой:
   Нина упорна и упряма.
   Еще не высохли слезы на глазах  осиротевшей  Нины,  как  Прохор  стал  ей
делать первые намеки. Нина отмахивалась:
   - Ради бога!.. Только не теперь.
   Миновало несколько дней. Для Прохора не прошли они даром;  он  прикидывал
"на глазок" наследство Нины, мысленно вводил его  в  оборот;  ему  грезились
золотые горы барыша.
   Пили вечерний чай вдвоем. Прохор - к делу.
   - Ты знаешь, - начал он, -  наш  механический  завод  я  заложил  за  два
миллиона. И уж больше  половины  денег  ухлопано  на  заказы  всяких  машин,
пароходов,  драги.  Триста   тысяч   внесено   в   залог   под   обеспечение
железнодорожного порядка. Понимаешь, Нина?.. И я теперь в большой нужде.
   Губы  Нины  покривились.  Прохор  стал  доказывать  ей  свое   право   на
наследство. Нина это право с  жесткой  логичностью  оспаривала.  Она,  может
быть, откроет свое собственное предприятие. Она не особенно-то уверена, что,
живя с Прохором, исполняет закон правды.
   - Какой еще закон правды? Бабьи глупости, - было вспылил он, но тотчас же
сдержался. - Нет, ты всерьез подумай, родная Нина... Какое  бы  ты  дело  ни
начала, тебя всяк обманет.
   - Я торговлю сдам на откуп, оба парохода  сдам  в  аренду,  ежели  на  то
пошло, - стояла на своем Нина. - И свои собственные деньги  употреблю,  куда
хочу...
   - Да, да.., Церковь новую построишь, колокол в тысячу пудов отольешь.
   - Хотя бы.
   - А ты мне дай власть, - я тебе чрез три года золотой колокол отолью. Нам
хватит, дeтям нашим останется. А мне деньги, повторяю, сейчас нужны.
   Нина заговорила быстро, то и дело оправляя сползавшую с плеч шаль.
   -Прохор, я тебе писала... Ты мне не  дал  ответа.  Так  жить  нельзя.  Ты
ослеплен наживой, ты не видишь, куда идешь. Так оставь же меня в покое! Пока
ты не будешь человеком,  пока  ты  не  станешь  для  рабочих  добросовестным
хозяином, а не разбойником, - прости за резкость, - я не с тобой,  а  против
тебя.
   - Дальше...
   Нина передернула плечами, отхлебнула остывший чай.
   - Запомни, пожалуйста, эти мои слова. И если любишь меня, веди себя  так,
чтоб мне не пришлось повторять их.
   - Дальше! - И Прохор злобно усмехнулся. У Нины  сжалось  сердце.  Она  не
знала, что делать с руками. Она скомкала  носовой  платок  и  откинулась  на
кресле. Не в силах удержать себя, она крикнула:
   - Я свои деньги все целиком употреблю на облегчение жизни твоих  рабочих!
Знай!
   Правое веко Прохора задергалось, кожа на висках пожелтела.  Он  вытаращил
глаза и, оттопырив губы, нагнулся к Нине:
   - Ду-ра-а...
   Нина вся взвинтилась и, сверкнув глазами, грохнула чайной чашкой об  пол.
Прохор легким взмахом руки смахнул на пол стакан.  Нина  швырнула  молочник.
Прохор сшиб с самовара чайник. Нина, вся задрожав, сбросила вазу с вареньем,
Прохор хватил об пол сахарницу.
   Все было перебито. Осколки - словно окаменелый, опавший цвет  яблонь.  На
столе остался лишь тяжелый самовар. Прохор поволок Нину за  руку  к  буфету,
раскрыл дверцы:
   - Бей! Твоя очередь.
   Нина, всхлипнув, швырнула два блюдца. Прохор схватил  и  грохнул  об  пол
саксонский судок с горчицей и перцем.
   Нина истерически взвизгнула:
   - Мужик! Нахал! Он всю посуду перебьет...
   У нее вырвался долго сдерживаемый стон отчаяния. Закрыв лицо руками,  она
быстро, быстро - в свою комнату.
   Прохор, тяжело отдуваясь, пошел в кабинет, схватил  пудовое  кресло  и  с
такой силой ударил им в печь, что Кресло - в  щепы,  из  печи  вылетели  два
изразца, а волк, вскочив, залаял на  хозяина.  Прохор  три  раза  огрел  его
плетью, волк распахнул все двери, опрометью вылетел чрез кухню  на  улицу  и
там страшно завыл от боли.
   Прохор пил всю ночь один.
   Этот скандальный случай назавтра же  стал  известен  многим.  Кто  разнес
худую славу? Наверное, побитый волк.
   Ревностный подражатель недосягаемым верхам - Илья Сохатых сделал  попытку
снять точную копию с печального происшествия. Однако это удалось ему  только
отчасти.
   Пили в кухне вечерний чай вдвоем. Илья Петрович -  к  делу.  Он  всячески
придирался к своей жене, стараясь, чтоб та первая грохнула об пол чашку.  Но
уравновешенная, здоровецкая Февронья Сидоровна шальных  приемчиков  мужа  не
понимала, а только молча удивлялась, что этакий колпак-мужнишко мог выйти из
ее повиновения. Она запихала в рот кусок постного сахару  и  стала  наливать
себе седьмую чашку. Илья Петрович вдруг вскипел, как самовар, крикнул:
   - Это почему такое самовар пищит, как поросенок?!
   - Тебя, дурака, не спросил. Овраам паршивый... Тогда Илья Петрович  молча
швырнул свой стакан на пол:
   - Ну?! Я спрашиваю!..
   Супруга ничего со стола не пожелала сбросить; она усердно дула на горячий
чай в блюдце и черным глазом артачливо косилась на Илью.
   - Вы не понимаете даже, как в благородных домах скандалят! - взревел он и
швырнул на пол вазочку с медом.
   Тогда Февронья Сидоровна, выплюнув сахар  на  ладонь,  поставила  блюдце,
сгребла супруга за густую гриву и дала такого пинка в зад, что Илья Петрович
вылетел на свежий воздух и, восскорбев душой, завыл от неприятности  подобно
волку.
   - Чего ты? - спросил проходивший Иннокентий Филатыч.
   - Самовар нечаянно опрокинул, руку ожег, снегом хочу... А вы куда?
   -  Нина  Яковлевна  требует.  Послезавтра  еду  на   ейную   родину,   по
коммерческим делам.

13

   Зима проходила в лихорадочной деятельности. Тайга валилась под  топорами.
Образовалось много "росчистей".  Весной  они  будут  выкорчеваны,  вспаханы,
засеяны пшеницей. Из глубины  тайги  к  реке  рубились  для  новых  дорог  и
железнодорожной ветки просеки. День и ночь, в две смены по двенадцати часов,
трудились здесь пятьсот лошадей и полторы тысячи рабочих. Надо было припасти
лошадям фураж, людям - тепло и пищу. По всей округе, на сотни верст, скрипел
под полозьями снег, крестьяне беспрерывно подвозили на место  работ  овес  и
сено. В горных участках приступали к добыче свинцовых и цинковых руд. Деньги
из кассы Прохора уплывали как вода, а результаты еле  видны.  Прохор  жил  в
каких-то душевных корчах, напрягая всю свою мощь.
   Трещал мороз, стонала  тайга  от  звяка  топоров,  ржанья  коней,  ночных
костров, выстрелов и пьяных песен. Звери и зверушки  бежали  прочь,  медведь
переворачивался с боку на бок, кряхтя, выпрастывался из  берлоги  и,  поджав
уши, уходил на покой подальше.
   Лес очищают от ветвей, по примитивным, в три бревна, времянкам  свозят  к
берегам, где уже подводятся под крышу три  новых  завода:  лесопильный,  для
гонки скипидара и для пропитки шпал.
   В трескучий  мороз  люди  жили  в  брезентовых  палатках,  в  самодельных
тунгусских чумах, в землянках, вырытых в склонах  падей  и  распадков.  Люди
мерзнут, болеют, мрут, люди проклинают десятников  и  стражников;  десятники
проклинают техников и инженеров; инженеры заочно проклинают Прохора.  Прохор
говорит:
   - Раз тунгусы живут в чумах, бывают  сыты  и  не  дохнут,  то  почему  же
рабочий требует  себе  дворцов?  Недовольных  гоните  в  шею.  Только  стоит
свистнуть - пять тысяч новых набежит: отец родной, прими.
   Ответ хозяина инженеры передали техникам, техники разъяснили  десятникам,
десятники  и  стражники  стали  запугивать  рабочих.  Рабочие  в  сотый  раз
проклинали Прохора.
   - Подстрелить бы его, дьявола! - свирепел горячий.
   -  Остынь!  -  останавливал  его  холодный.  -  Какая  тебе  выгода?  Ну,
подстрелишь. Тогда  и  работе  конец.  Куда  без  хозяина?  Хозяин  все-таки
кой-какой сугрев дает. Хоть того хуже злодей, а все ж таки хозяин,  будь  он
трижды через нитку проклят! Потерпи чуток...
   - У-у-у! - от  яри  грыз  рукава  горячий.  -  Терпеть?  Врешь!  Терпелка
спортилась! Я пуп сорвал! Мы потроха себе надорвали все... У-ух-ты!..
   Однако мороз трещал, нагаечка, грозя, посвистывала в воздухе.
   Работы всем и каждому по горло. Машина большого предприятия пущена в  ход
умелою рукою, и каждый промах, каждая заминка сразу же  отражались  на  всем
деле.  Но  Прохор  крут,  инженер  Протасов  опытен  и   энергичен,   машина
предприятий шла пока что без перебоя.
   Протасов составлял проекты, руководил  постройками.  В  его  распоряжении
пятнадцать вновь прибывших инженеров и  техников.  Оберегая  свою  репутацию
делового человека, он всегда осторожен  в  решении  экономических  вопросов:
прикидывал и так и сяк, теоретически высчитывал,  выгодна  ли  та  или  иная
отрасль дела, и нередко давал совет Прохору бросить это, начать делать то  и
то. Однако Прохор всегда решал смаху, всегда играл ва-банк.
   - Что, убыток? Ерунда! У меня убытку не будет. Он  смело  бросал  десятки
тысяч на заведомо, казалось бы, провальную  затею.  Но  какой-то  счастливый
случай всегда выручал его, - он становился победителем.
   -  С  конца  февраля  наступает  полоса  большого  снегопада.  Необходимо
заготовку леса прекратить. Иначе - снег задавит вас, вы  понесете  убыток  в
несколько сот тысяч.
   - Нынче снегу не будет, - наобум отвечал Прохор и вдвое увеличивал  число
рабочих.
   И, как по волшебству, вплоть до будущей зимы снегу - ни  пушинки.  Прохор
рад, Прохор мысленно кладет в карман миллионную добычу.
   - Ну, знаете,  вам  везет!  -  со  скрытым  недоброжелательством  говорит
хозяину Протасов.
   - Смелым бог владеет, - отвечает опьяненный успехом Прохор и с  некоторой
грустью добавляет; - А мною, наверно, владеет черт.
   - Возможно, возможно. - Протасов очень  обидно  для  Прохора  вздыхает  и
сожалительно причмокивает:
   - Эхе-хе!.. Да, да...
   Прохор, как чрез лупу, насквозь видит настроение  Протасова,  и  разговор
сразу обрывается.
   Мистер Кук в заботах, в деле, в рвении сильно  поморозил  себе  нос.  Вот
пассаж! Теперь он долго не сможет показаться Нине. Но ведь он совершенно  не
в силах без нее существовать.
   - Ифан! Больфан!  О,  виллэн...  Где  гусиный  жир?  Зови  очшень  скорей
доктора. Ну!.. Очшень глюпый  рюсска  поговорка:  "Три  носа,  и  все  будут
ходить..."
   - Три к носу - и все пройдет, вашескородие...
   - О, какое несчастье!..
   Однако все благополучно: доктор утешительно сказал, что нос останется  на
прежнем месте, формы своей не утратит,  хотя  надо  ожидать,  что  он  будет
несколько  больше  натурального  и,  к  огорчению,   приобретет   устойчивый
слабофиолетовый оттенок, как у пьяниц. Послав доктора в душе ко всем  чертям
и угостив его ямайским ромом, мистер Кук  вновь  зарылся  в  ворохах  дел  и
неосуществимых  своих  выдумок.  Например,  он  долго   носился   с   мыслью
использовать энергию одного бурного таежного потока, чтоб  получить  дешевый
"белый уголь". Он еще осенью, в свободное от прямых  занятий  время,  сделал
рекогносцировочное  обследование  реки,  составил   приблизительный   проект
сооружения и всем совал в глаза  свою  затею,  неотвязная  мысль  о  которой
обратилась для него в idee-fixe.
   К великому сожалению, мистер Громофф был тогда в Питере, затем, к великой
радости, мистер Громофф в Петербурге умер. - О! О! О!  -  наконец-то  мистер
Кук.., а как знать? А как знать?! Может быть, мистер Кук удостоится внимания
прекрасной мистрисс Нины, может быть,  она  станет  его  женой.  Недаром  же
старый хиромант негр Гарри, взглянув на его ладонь, воскликнул:  "О,  мистер
Кук... Вы найдете в России славу. О, счастливейший из смертных, мистер  Кук,
вас  ждут   в   России   миллионы   долларов..."   Наконец-то   его   проект
осуществится... Да что проект, он тогда составит и проведет в  жизнь  тысячу
проектов. О! О! О!.. Но вот сокрушительный  удар:  мистер  Громофф  немножко
жив-здоров, а счастливейший из смертных мистер Кук, миллионер, исчез с  лица
земли, совсем исчез. Гуд хэвенс! О, проклятый Гарри!
   И вот мистер Кук с трепетом представляет свой проект всесильному Прохору.
И к своему горячему восторгу видит, как у Прохора заблистали глаза.
   - Вы говорили с Протасовым?
   - Официально нет... Я списывался с  американской  фирмой  Ньюпорт-Ньюс...
Получил чрезвычайное одобрение.
   - А что... Дело ладное. Дело интересное. Надо попытать.
   - Мистер Громофф! Вы - гений. Но приглашенный на совет  инженер  Протасов
сразу же вдребезги разбил проект.
   -  Стоимость  этой  почтенной  выдумки,  я  думаю,  не  менее   двух-трех
миллионов. Все оборудование, и в особенности турбины, пришлось бы заказывать
за границей. А главное, зачем нам ваш "белый уголь", когда  мы  захлебнулись
океаном тайги? Жги, сколько хочешь.
   Убийственное уныние растеклось по лицу мистера Кука. Мистер Кук  едва  не
упал со стула.
   -  Вы,  мистер  Протасов,  гений...  Ит  из  сплендид...  -  расслабленно
прошептал он, потирая вспухший нос.

***

   Прохор видел страшный сон:  голое  поле,  черная  яма,  из  ямы  кольцами
выползали змеи. "Вот он здесь", - шипели они. - "Я знаю,  -  отвечал  офицер
Приперентьев, - я его возьму".
   Прохор испугался сна; он вообще стал какой-то нервный и встревоженный. На
имя Парчевского тотчас полетела телеграмма:

   "По окончании служебной командировки немедля  возвращайтесь.  Точка.  Мои
личные поручения отменяются. Громов".

   Отчасти сон  был  в  руку.  Офицер  Приперентьев,  узнав  от  Парчевского
подробные сведения о золотоносном участке, возмечтал потягаться с Прохором и
возбудить встречную претензию, чтоб вновь  приобрести  утраченное  право  на
владение забытым прииском. И вышло весьма удачно:  колесо  фортуны  катилось
прямо ему в руки; он выиграл большую сумму денег и задумал дать  контрвзятку
сребролюбивому  сановнику.  Все  это  он  устроит  чрез  Авдотью  Фоминишну.
Скользким бесом она вотрется в дом баронессы Замойской и - дело в шляпе.

***

   В теплой беседе с паном Парчевским, близким другом по зеленому столу,  он
наобещал ему с три короба.