покорилась.
   К ране на лбу приложили конец шнура и протянули шнур дальше, в сад, чтобы
определить примерный рост убийцы и с какого пункта произведен был выстрел.
   - Так  подсказывает  логика,  -  пояснил  следователь.  Тут  вышла  малая
заминка: незыблемая логика лопнула, застряла между гряд.  Следователь  встал
на гряду, в то место, куда привели его логика и шнур, и прицелился из  ружья
Анфисе в лоб.
   - Да, - и он раздумчиво почесал горбинку носа. - При моем росте - с гряды
как раз. А ежели разбойник значительно выше  меня,  он  мог  и  из-за  гряды
стрелять. Да.
   Земля на соседних грядах по направлению к забору  подозрительно  примята,
но ливень смыл следы.
   - Убийство произошло до ливня, во время ливня, но ни в  каком  случае  не
после, - уверенно сказал следователь, и все согласились с ним.
   Следователь записал в книжку кратко: "Сапоги". Определили, где  перелезал
злодей через забор: присох к  доскам  посеревший  за  день  чернозем,  видны
царапины от каблуков. Вернулись в дом.
   - Завтра  утречком  придется  череп  вскрыть,  пулю  вынуть,  -  приказал
следователь фельдшеру Спиглазову, заменявшему врача.
   Учитель обратил внимание следователя на валявшийся пыж.
   - Знаю, знаю, - поморщился следователь: легонько вскрикнув и хватаясь  за
поясницу, он нагнулся, поднял бумажную пробку,  внимательно  осмотрел  ее  и
стал осторожно развертывать.  -  Удивительно,  как  пыж  мог  влететь  сюда.
Очевидно.., туго сидел в стволе...
   Желтое, сухое лицо учителя покрылось пятнами.
   - Газета, - сказал следователь, - оторванный угол от газеты. Урядник! Кто
выписывает "Русское слово"?
   - Громовы! - с радостной готовностью прокричал учитель.
   - Так точно, господин следователь,  Громовы!  -  учтиво  стукнул  урядник
каблук в каблук.
   Следователь записал: "Уголок газеты".
   Пошли к Громовым. Дорогой один из крестьян сказал следователю:
   - Тут к ней, к  покойнице,  вашескородие,  еще  один  человечек  хаживал,
царство ей небесное...
   - К покойнице или к живой?
   - Никак нет, к живой... Шапкин...
   - У него имеется ружье. И газеты читает... Следователь кратко записал  на
ходу: "Ш, руж." У Громовых расположились почему-то в кухне. Хозяев не  было,
одна кухарка. Как только сели за кухонный артельный стол, Варвара  сразу  же
заплакала.
   - Не плачь, - успокоил ее следователь. - А лучше скажи,  когда  вчерашней
ночью пришел домой Ибрагим-Оглы?
   - А я, конешно, не приметила, когда... Я уж после грозы легла, уж небушко
утихать стало... Его все не было.
   - А когда вернулся Прохор Петрович?
   - Не приметила. Только что они ночью кушали шибко много щей  с  кашей  да
баранины. Потом ушли к Илье.
   Илья Сохатых давал  показания  сначала  бодро,  отставив  правую  ногу  и
легкомысленно заложив руку в карман.
   -  Ибрагим,  по  всей  вероятности,  прибыл  к  месту  нахождения   перед
рассветом. Ночью мы с Прохором Петровичем заглядывали к нему, но обнаружения
в ясной видимости не оказалось.
   - Говорите проще. В чем Прохор Петрович был обут?
   - В пимах-с, в валенках-с. Потом они вертоузили на гитаре, конечно.
   - Не пришлось ли вам вчерашней ночью или сегодня  утром  мыть  чьи-нибудь
грязные сапоги?
   - Нет-с... Как перед богом-с.
   - Умеете ли вы стрелять из ружья?
   - Оборони бог-с... Как огня боюсь...  Когда  Прохор  Петрович  производит
выстрелы на охоте, я затыкаю уши. Например, вчера...
   - Не приходилось ли вам стрелять когда-нибудь из собственного  револьвера
в цель? В лопату, например?
   - Никак нет-с... Впрочем, обзирая прошлые события, да, стрелял-с...
   - Принесите револьвер...
   Прохор лежал в кровати. На  голове  компресс.  Фельдшер  удостоверил  его
болезнь.
   - Давно ли хвораете? - присел следователь на стул.
   - Давно... Поправился, а потом опять... Меня лечил городской врач.
   - Знаю... -  Следователь  пыхнул  дымом  папироски,  подъехал  со  стулом
вплотную к Прохору и, пристально глядя в  его  глаза,  со  скрытой  какой-то
подковырочкой раздельно произнес:
   - Л не убили ль вы вчера... - и задержался.
   Прохор сорвал с головы компресс и порывисто вскочил:
   - Что? Кого?.. Вы что хотите сказать?..
   -  Лежите,  лежите...  Вам  волноваться  вредно,  -  ласково   проговорил
следователь, мельком переглянулся с учителем и приставом и положил свою руку
на дрожавшее колено Прохора. - Вы думали - я про Анфису  Петровну?  Что  вы,
Прохор Петрович, в уме ли вы? Я про охоту... Вчера, днем, с Ильей Сохатых...
Убили что-нибудь в поле, или ружьецо у вас чистое?..
   - Вряд ли чистое... Я стрелял, убил утку, но не нашел...
   - Так-с, так-с... Убили, но не нашли... Урядник, подай сюда ружье Прохора
Петровича.
   Пристав дословно все записывал, его перо работало непослушно,  вспотычку,
кое-как.
   Следователь  привычной  рукой  охотника  переломил  в  затворе  ружье   и
рассматривал стволы на свет.
   - Да, ружьецо доброе... Льеж... Стволы дамасские, один  ствол  чокборн...
Копоть свежа, вчерашняя, тухлым яичком пахнет... А почему ж копоть в  том  и
другом стволе? Ведь вы ж один раз стреляли?
   - Один, впрочем два... Мне трудно припомнить теперь... Голова...
   Следователь достал из-под кровати сапог с длинным голенищем:
   - Почему чистые сапоги? Кто мыл?
   - Сам... Впрочем... Да, да, сам.
   - Вы переобулись в пимы после охоты или  же  после  того,  как  вчерашней
ночью вернулись из сада Анфисы Петровны? - старался следователь поймать  его
на слове.
   - После охоты, конечно, - с испугом сказал Прохор. - Да, да, после охоты,
- добавил он и приподнялся на локте. - А все-таки странно.
   - Что странно?
   - Вы сбиваете меня... Что за.., за.., наглость? - Он лег, закрыл глаза  и
положил широкую ладонь свою на лоб. Пальцы его руки вздрагивали, в спокойном
на вид, но все же обиженном лице волнами ходила кровь:  лицо  и  бледнело  и
краснело.
   Вполне довольный своей игрой, следователь  сглотнул  слюни,  как  пьяница
пред рюмкой водки, и ласково проговорил:
   - А почему? Ведь вот почему я вас про сапоги спросил: на одной из гряд  в
саду Анфисы Петровны восемь гвоздиков вот этих отпечаталось, что в  каблуке.
Не угодно ли взглянуть? - И следователь, постукивая по  каблуку  карандашом,
поднес сапог к самому носу Прохора.
   Тот открыл  обозленные  глаза,  оттолкнул  сапог  и  в  лицо  следователя
крикнул:
   - Убирайтесь к черту! Я не был там...
   - Фельдшер! - крикнул и следователь. - Дайте ему  успокоительного.  А  мы
пока к  хозяину  заглянем.  -  Следователь  чувствовал,  что  с  "каблуками"
немножечко переборщил, и на этот раз остался собою недоволен.
   Петр  Данилыч  замахал  на  вошедших  рукой,  и  злобно  что-то  замычал,
пошевеливаясь на кровати всем грузным телом.
   Удостоверились в его болезни,  в  возможной  причине  ее  и  вернулись  в
комнату Прохора. - Илья Сохатых терся тут же, ко всему прислушивался, двигал
усиленно бровями, творил тайную молитву; в  его  руках  маленький  старинный
револьвер.
   Прохор демонстративно лежал теперь лицом к стене.
   Следователь заговорил, глядя ему в затылок:
   - Ну вот, Прохор Петрович, весь допросик и закончился.  Пока,  конечно...
Пока. Вы спите, нет? Вот что я хотел спросить. Мне бы надо позаимствовать  у
вас дюжинки две пыжей. У вас, наверное, и картонные и  войлочные  есть?  Или
все вышли? Может быть, пыжи из бумаги делаете?
   - Илья! Дай им пыжей две дюжины... - все  так  же  лежа  лицом  к  стене,
приказал Прохор.
   Следователь взглянул на две жестянки пыжей, услужливо  предъявленных  ему
Ильей Сохатых, и то, что пыжи нашлись в запасах  Прохора,  следователю  было
тоже не совсем приятно.
   - И еще знаете что? - привстал на  цыпочки  и  опустился  следователь.  -
Одолжите на денечек номерка два-три "Русского слова" почитать... Где  у  вас
газеты? Не в этом шкапчике? - Он открыл  стеклянный  шкаф  и  вытащил  ворох
газет.
   Прохор молчал. Следователь подошел к нему, сказал официально, сухо:
   - Теперь потрудитесь повернуться к следователю лицом. Вот  видите  ли,  -
продолжал он, тыча в верхний лист газеты, - тут уголок оторван. Не можете ли
сказать, куда делся уголок?
   - Мало ли  куда?  Ну,  мало  ли  куда...  Я  не  припомню...  -  смущенно
пролепетал Прохор; его глаза бегали по  лицам  присутствующих,  как  бы  ища
поддержки.
   - Извините великодушно, - выступил Илья Сохатых, держа руки  по  швам.  -
Этим уголочком я попользовался, будучи "до ветру", когда шел.
   - Вы это крепко помните? - строго спросил его следователь. -  Ежели  этот
уголок оторвали вы, то я сейчас же прикажу вас арестовать!
   Илья Сохатых отступил на шаг, лицо его вытянулось  ужасом,  он  всплеснул
руками я воскликнул:
   - Господин следователь! Ради бога!.. За что же это?
   - А вот за что... - Следователь вынул из портфеля прожженный в нескольких
местах смятый кусок газеты и приложил его к оборванному газетному  листу.  -
Вот за что. Этот кусок найден в  комнате,  где  убита  была  Козырева,  этим
куском был запыжен выстрел убийцы.
   - Господин следователь!  -  И  обомлевший  приказчик  повалился  суровому
старику в ноги. - Ей-богу, я  не  отсюда  вырвал,  ей-богу!..  Я  вырвал  на
масленице, в прошлом году еще... Я...
   - Наврал? - И следователь приказал Илье подняться.
   - Наврал, так точно... Наврал, наврал. Черт подтолкнул меня...
   - Молодого хозяина выгородить хотел?
   - Так точно. Да.
   Следователь дружески подмигнул приказчику, откашлялся и плюнул за окно.
   - Ну, до свиданья, Прохор Петрович, - пожал он руку  Прохора.  -  Ого!  А
ручка-то горячая у вас. Поправляйтесь, поправляйтесь. Десятский!  Останешься
при больном. А вы, господин  Громов,  пожалуйста  -  никуда,  посидите  дома
денечка три-четыре. Пожалуйста. - Он вложил в портфель  номер  газеты,  угол
которой был оторван, и двинулся к выходу. От дверей сказал сухо:
   - А я вам, господин Громов, серьезнейшим образом рекомендую вспомнить  об
этом клочке бумаги, о пыже. О сапогах тоже.  Почему  именно  вы,  вы,  а  не
кухарка, отмыли на сапогах грязь с огородных гряд?
   - Газету мог оборвать и Ибрагим-Оглы, -  вяло  проговорил  Прохор,  следя
взглядом за ползущей по стене мокрицей.
   - Не спорю, не спорю, -  быстро  согласился  следователь.  -  Папаша  мог
газету взять, мамаша могла взять, кухарка могла. Меня интересует в  сущности
не это, - следователь  тоже  взглянул  на  мокрицу,  мокрица  упала.  -  Мне
интересно знать, кто вогнал из  этого  клочочка  пыж  в  ружье,  кто  Анфису
Козыреву убил? - пристукнул он два раза по портфелю кулаком.  -  Ну,  да  мы
помаленьку разберемся. До свиданья, господин Громов.
   И все ушли.
   Взволнованный, пораженный событиями, измученный  допросом,  Прохор  лежал
молча битый час. Потом, призвав Илью, приказал ему  немедленно  же  ехать  с
известием к Марье Кирилловне и в город за доктором. Потом прошел к болевшему
отцу, а к вечеру действительно занемог, свалился.
   Следственная же комиссия от Громовых завернула к  Шапошникову,  завернула
попучно, "для проформы", потому что опытный следователь почти  был  убежден,
кто, всамделишный преступник.
   Заплеванный, с распухшим сизым носом и подбитым глазом, Шапошников  лежал
на кровати, привязанный холщовыми  ручниками  к  железной,  вбитой  в  счену
скобке. Он встретил пришедших всяческой бранью,  плевками,  гнал  всех  вон,
плел несусветимую ахинею.
   Хозяин избы, Андреи Титов, сказал следователю:
   - Связать пришлось: вроде помрачения ума, вроде как мозга ослабла у него,
у Шапкина-то. Две недели, почитай, без передыху пил. Потом, вижу, пошаливать
начал, вижу, в речах сбивается, нырка дает. А сегодня пришел к нему, гляжу -
он печурку разжег и варит щи в деревянной  шайке.  Опрокинул  я  щи,  а  там
беличье чучело лежит, куделей набитое. А он кричит на меня: "Отдай говядину!
Отдай говядину!" А так он парень хороший, смирный. И ума палата.  Все  науки
превзошел... Вчерашнюю ночь никуда не отлучался...
   При больном оставили фельдшера Спиглазова. Он дал больному успокоительных
капель, развязал его, напоил чаем. Шапошников спокойно уснул - первый раз за
две недели.
   К ружьям Прохора, Ибрагима-Оглы и револьверу  Ильи  Сохатых  следственная
комиссия присоединила для порядка и ружье Шапошникова.
   В селе Медведеве коротали  срок  ссылки  еще  восемь  политических.  Хотя
Шапошников, замкнутый и сосредоточенный, с ними дружбы не водил, однако двое
из них, узнав о болезни товарища, пришли навестить его.

***

   Сестра  Марьи  Кирилловны,   Степанида   Кирилловна,   стала   неожиданно
поправляться.  Благочестивая  Марья  Кирилловна  относила  это   к   божьему
благоволению и собиралась дня через два ехать восвояси. Но радости в  сердце
не было: дряблое, больное ее сердце томительно скучало, тонуло в  безотчетно
надвигавшемся на нее страхе. Животный этот страх усилился,  окреп  прошедшей
ночью. Как стала погасать гроза, Марья Кирилловна уснула. Видело во сне: она
голая, голый Прохор, голая Анфиса. Их оголил какой-то зверь,  только  нет  у
того зверя ни имени, ни вида. И грозный голос твердил  ей  в  уши:  "Кольцо,
кольцо". С тем проснулась.
   А поздним вечером, уже спать хотела лечь она, бубенчики  забрякали,  пара
коней катила по дороге.
   - Кто таков? Уж не от нас ли?
   Так и есть: Илья.
   Ласково Илья со всеми поздоровался, даже к болящей Степаниде со льстивыми
речами подошел, Марью же Кирилловну совсем по-благородному чмокнул в  ручку.
Марья Кирилловна растерялась, сконфузилась и, по-своему читая  веселое  лицо
Ильи, спросила спокойно:
   - Слава ли богу у нас, Илюшенька? За мной, что ли? Ишь, надушился как...
   - Разрешите, Марья Кирилловна, по  дорожке  пройтись,  с  глазу  на  глаз
чтобы, одно маленькое дельце есть.
   - Дорожки теперь грязные, а пойдем в другую комнату.
   Вошли. Марья Кирилловна сыпала про близких своих вопросы, он молчал.  Дом
был хороший, на городской манер. Илья притворил дверь,  с  приятной  улыбкой
достал из кармана футляр с колечком, опустился на колени и,  не  щадя  новых
брюк своих, пополз на коленях, словно калека, к усевшейся в угол хозяйке.
   - Марья Кирилловна, Маша! - зашептал он сдавленным  голосом,  его  душили
слезы, и, как на грех, слюна  заполнила  весь  рот.  -  Маша,  не  обессудь,
прими... - он сперва поблестел супиром  перед  глазами  изумленной  женщины,
затем ловко надел кольцо ей на палец.
   Женщине было приятно отчасти и не хотелось подымать в  чужом  доме  шуму.
Отталкивая льнувшего к ней со слюнявым ртом Илью, она торопливо говорила:
   - Ну, ладно, ладно... Отвяжись... Я девка, что ли, для колец для твоих?
   - Мирси, мирси... - вздыхая и заламывая  свои  руки,  с  чувством  сказал
Илья. - И вот еще что... Выслушай, Маша, рапорт.  -  Он  поднялся,  отряхнул
брюки, закинул назад чуб напомаженных кудрей, откашлялся.
   - Прохор Петрович... Или даже так... - начал он,  подергивая  головой.  -
Петра Данилыча.., сегодня утром...
   Марья Кирилловна вскочила, поймала его руки;
   - Да говори же, черт! - И топнула.
   - Успокойтесь, не  волнуйтесь...  Все  мы  во  власти  аллаха...  Значит,
вчерашней  ночью  Анфиса  Петровна  застрелена  из  ружья.  Петра  Данилыча,
конечно, паралич разбил, без языка лежит. На Прохора Петровича подозрение  в
убийстве.
   Пронзительный  крик   Марьи   Кирилловны   ошеломил   Илью.   Надломанно,
схватившись за сердце и за голову, она еле переставляла ноги по  направлению
к двери. У приказчика задрожали колени, и  мгновенный  холод  прокатился  по
спине.
   - Ради бога, ради бога! - бросился он вслед терявшей сознание хозяйке.  -
Не бойтесь... Ибрагим арестован, это он убил...
   Но Марья Кирилловна вряд ли могла четко расслышать эту  фразу:  глаза  ее
мутны, мертвы; хрипя, она грузно повалилась. Илья бессильно подхватил  ее  и
закричал:
   - Скорей, скорей!.. Эй, кто там!.. Марья Кирилловна  Громова  скончалась.
Ночью, убитый горем и растерянный, мчался с бубенцами в город Илья  Сохатых.
Глазки его опухли, он то и дело плакал, сморкался прямо на дорогу,  шелковый
розовый платочек его чист. А в кармане, в сафьяновом  футлярчике,  снятое  с
руки усопшей кольцо-супир.
   Ночью же выехала подвода  в  село  Медведеве.  На  телеге  -  прах  Марьи
Кирилловны во временном, наскоро сколоченном гробу.
   Той же ночью фельдшер точил на  оселке  хирургические  инструменты,  чтоб
завтра вскрыть труп убиенной, найти пулю - явный, указующий на убийцу перст.
22

   Небо в густых тучах. Ночь. Глухая, смятенная, темная. Эта ночь была и  не
была. Караульный крепко дрыхнул возле Анфисиных ворот.
   Стукнуло-брякнуло колечко у крыльца, прокрался Шапошников в дом. И кто-то
с черной харей прокрался следом  за  ним.  "Знаю,  это  черт,  -  подумалось
Шапошникову, - виденица..."
   - Анфиса Петровна, здравствуй, - сказал он  равнодушно.  -  Здравствуй  и
прощай: проститься пришел с тобой.
   Гири спустились почти до полу, завел часы, кукушка выскочила из окошечка,
трижды поклонилась человеку, трижды прокричала - три часа. Ночь.
   И зажглась керосиновая лампа-молния.  Шапошников  стал  ставить  самовар,
долго искал керосин, наконец - принес из кладовки целую ведерную бутыль. Вот
и отлично: сейчас нальет самовар керосином...
   - Здравствуй, здравствуй, -  говорил  он,  заикаясь.  В  бороде  недавняя
седина, лицо восковое, желтое,  и  весь  он,  как  восковая  кукла,  пустой,
отрешенный от земли и странный. Его глаза неспокойны, они видят лишь то, что
приказывает видеть им помутившийся, в белой горячке мозг. Он кособоко  вплыл
в голубую комнату, малоумно вложил палец в рот,  остановился.  И  показалось
тут пораженному Шапошникову: Анфиса сидит за столом в лучшем  своем  наряде,
она легка, прозрачна, как холодный воздух, -  Анфиса  Петровна  -  сцепив  в
замок кисти рук, начал выборматывать  Шапошников.  -  Скажите  мне,  что  вы
искали в жизни, и искали, ль вы что-нибудь?  Имеются  в  природе  два  плана
человеческой подлости: внутренний и внешний. Так? Так.  Но  внутренний  план
есть внешний план. И наоборот. Так? Так.
   "Так-так", подсказывал и маятник.
   - Я знаю злодея, который хотел умертвить твой внутренний план, Анфиса. Но
внутренний план неистребим. И ежели не бьется твое сердце, значит внутренний
план убийцы твоего протух... А я качаюсь, я тоже  протух  весь,  я  пьян,  я
пьян. - Шапошников схватился за свои седеющие косички, зажмурился.  -  Дайте
ланцет,  давайте  искать  начало  всех  начал,   -   стал   размахивать   он
крыльями-руками, - вот я восхожу на вершину абстракции, мне с горы видней, -
и он хлюпнулся задом на пол. - Товарищи, друзья!  Нет  такого  ланцета,  нет
микроскопа... Человек, человек, сначала найди в своей голове  вошь,  у  этой
вши найди в вошиной голове опять вошь, а у той вши  найди  в  ее  башке  еще
вошь. И так ищи века. Стой, стой, заткни фонтан!..  Твой  удел,  человек,  -
рождаться и родить. А ты сумей пе-ре-ро-диться. Что есть ум? Твой ум  -  как
зеркало: поглядись в зеркало, и твоя правая рука будет левой. А ты  не  верь
глазам своим... Анфиса Петровна! Зачем вы верили  глазам  своим,  зачем?!  -
закричал Шапошников и встал на четвереньки.  Возле  него,  припав  на  лапы,
лежал набитый куделью волк, помахивал хвостом, зализывал Шапошникову лысину.
   - Ну, ты! Не валяй дурака... Вон отсюда! Волк взвился и  улетел,  самовар
взвился и улетел. Шапошников хлопнул себя по лбу, осмотрелся. Кухня.  Он  не
поверил глазам своим...  Неужели  -  кухня?  Кухня.  Он  на  цыпочках  снова
прокрался в голубую комнату. Лампа  горит  под  потолком,  тихая  Анфиса  на
большом столе лежит. Шапошников упал на холодную грудь ее, заплакал:
   - Анфиса Петровна, милая! Ведь я проститься к вам пришел. А я больной,  я
слабый, я несчастный.  Вот,  к  вам...  -  он  обливался  слезами,  бородища
тряслась. - Анфиса Петровна! Вы странная  какая-то,  трагическая.  Я  помню,
Анфиса Петровна, первую встречу нашу:  вы  прошли  перед  моей  жизнью,  как
холодное облако, печальной росой меня покрыли.  Только  и  в