орь, как рукой.
   И вот Сохатых в этакое-то время... Эх!  Ведь  он  у  хозяина  на  большом
счету, ведь он доверенный в мануфактурной лавке, а там товару на сто  тысяч;
три приказчика, два мальчика. Послал Илья  досматривать  за  торговлей  свою
супругу, сам весь в компрессах, а на стуле - дьякон Ферапонт.
   - Я, знаете,  отец  дьякон,  -  повествует  Илья,  -  обрадовался  такому
идиотскому рецепту, снял штаны с кальсонами да ну по ульям веником хвостать.
Они и взвились...  Я,  исходя  из  теории,  к  ним  задом  норовлю  да  ноги
подставляю, они на больные ноги два нуля внимания да как начали мне в  морду
стегать...
   - Хо-хо-хо - в морду? - погромыхивал дьякон Ферапонт.
   - Я, понимаете, от их щелчков прямо округовел, не знаю, куда по  традиции
бежать. Загнул на башку рубаху да во весь дух по лестнице  домой.  А  там  -
двух девок да солдатку черт принес, девки как взвоют от голого  изображения,
а тут в хохот. А я уж и очами не могу взирать, оба глаза затекли... И как  я
не ослеп...
   Дьякон раскатисто хохотал,  пожирая  пятый  огурец,  и  все  выпытывал  у
потерпевшего, не ослепли ль девки.
   - Завтра день рожденья... Но это сверх возможности. А я вот что, я сделаю
в дне рожденья опечатку на три дня.
   Действительно, он чрез подручного разослал новые пригласительные билеты с
припиской:

   "Вследствие позднейших данных церковной метрики, мой день рожденья  имеет
бытность не в понедельник, а в четверг на той же неделе,  т.е.  на  три  дня
позже".

   Что ж, три дня не срок, и  Прохор  Петрович  явился  за  ответом.  Вместо
ответа был полуответ, тире иль новый знак вопроса: тот самый  "сам",  зримый
облик которого запечатлел на полотне  искуснейший  художник,  задержался  на
Урале дня на четыре, на пять.  Она  объявила  это  Прохору,  припав  пуховой
грудью к его стальной груди, и притворно виноватые, но все же милые глаза ее
просили снисхождения. Она сказала:
   - Я постараюсь, чтоб время,  проведенное  в  моем  доме,  показалось  вам
приятным.
   Он ласково провел ладонью по ее густым  рыжим  волосам,  закрыл  и  опять
открыл ее глаза, всмотрелся в них, поцеловал:
   - Анфиса? Нет, не Анфиса... Та совсем, совсем другая...
   - Что с вами?
   - Так. Прошло... - Он отмахнул назад свои  черные  вихры,  и  глубокий  с
хрипом вздох упал в наступившее молчание.
   Был вечер. Высокая лампа под шелковым сиреневого цвета абажуром горела  у
стола. Воздух гостиной отдавал  застоявшимся  сигарным  дымом.  Прохор  вяло
спросил:
   - У вас были мужчины?
   - Да, вчера. Кой-кто из знакомых. Дулись в  картишки.  Я  сейчас  прикажу
затопить камин...
   На звонок пришла опрятно одетая горничная.
   - Принесите фрукты и ликер. Затопите  камин.  Прохор  сидел  с  закрытыми
глазами у стола. Мрачное настроение исподволь охватывало его, давно  забытое
навязчиво вспоминалось с резкой ясностью. Прохору становилось  мучительно  и
страшно.
   - Вам нездоровится?
   - Нет... Так... Пьянствую все... Надо бросить.
   - Подите, прилягте до гостей... Будет князь Черный, граф Резвятников, еще
кой-кто. Коммерции советник Буланов...
   - Дайте немного коньяку.
   Мадам позвонила, и резко позвонили у парадной. Вошли двое.
   - Знакомьтесь... Мсье Громов, сибиряк. Лейтенант в отставке  Чупрынников,
статский советник Дорофеев.
   Протянув руку черноусому, с брюшком, Чупрыннякову, Прохор оказал:
   - Я вас как будто где-то встречал...
   - Не припомню, нет, - ответил тот басом и сел.
   - Вы не поручик Приперентьев?
   - Нимало... Ха-ха... Про такого не слыхал.
   - Очень похожи, - сказал хмуро Прохор. - Дело в том, что его золотоносный
участок по закону достался мне...
   - Ах, вот как? Поздравляю... Ха-ха, - ответил  лейтенант  в  отставке.  -
Ха-ха!.. Прекрасно. По закону, изволили сказать? Так-с?
   Прохор внимательно наблюдал его, с внутренним содроганием  вслушивался  в
его голос: "Что ж это, галлюцинация? Перестаю узнавать людей? Чего  доброго,
какому-нибудь обер-кондуктору нос откушу? Брошу, брошу пить,  брошу".  -  И,
противореча самому себе, он выпил стопку  коньяку  и  потянулся  к  вазе  за
цукатами.
   Лейтенант в отставке Чупрынников сидел в тени  и  тоже  наблюдал  Прохора
Петровича.  Статский   советник   Дорофеев   -   коротконогий,   квадратный,
апоплектического сложения - открыл рояль,  взял  несколько  аккордов,  затем
подтянул вверх рукава темно-зеленой  визитки  и  заиграл  одну  из  грустных
мелодий Грига.
   Пришли еще двое: высокий пожилой актер драмы и вертлявая, в  коротеньком,
голого фасона, платьице, мадемуазель Лулу. Эта  пара  сразу  внесла  смех  и
общее оживление. Певица затараторила так быстро,  как  будто  у  нее  четыре
проворных языка:
   - Послушайте, послушайте, какой скандал.  Любовник  прима-балерины  Зизи,
князь Ш., влепил затрещину ее ухажору,  милому  мальчику  кадетику  Коко.  И
прелестные получены бананы, да, да, у Елисеева. У бельгийского  посла  вчера
ощенилась сука - дог. Роды были трудные, акушеру пришлось накладывать щипцы,
ха-ха, смешно.., собака и.., щипцы. Тенор Панов на арии "милые женщины"  дал
петуха, галерка свистала. Сенатору Б, в Английском клубе подменили шинель  в
бобрах на какой-то драный архалук.
   - Ах, сибиряк? Очень, очень лестно... Вы такой же холодный,  как  и  ваша
страна?
   - Да, такой же.
   - Аяй, как это нехорошо, -  и  Лулу,  как  зачарованная,  влипла  горящим
взором в бриллиант на мизинце Прохора.
   - Что же, перекинемся? - с нетерпением проговорил лейтенант в отставке  и
прищурился в глаза хозяйки.
   - Как, дорогие друзья? - спросила хозяйка. - Может быть, сначала чай?
   - И то я другое... Господин Громов, вы, разумеется, играете?
   - Конечно же, конечно! - ответил за него хор голосов, голодных, жадных  и
завистливых.
   - Да, играю... - проговорил Прохор, глаза его загорелись злостью.  -  Мне
хотелось бы сразиться с господином, с господином... - и он ткнул  пальцем  в
черные лейтенантские усы. - Простите, с вами...
   - Принимаю, принимаю, - ответили усы, радостно подкашлянув.
   - Авось мне удастся оттягать у вас  золотоносный  участок...  Вы  ж  сами
предлагали мне эту комбинацию... Впрочем, участок и без того мой.
   Левый лейтенантский ус опустился вниз, правый полез кверху, наглые  глаза
открывались шире, шире:
   - Что вы хотите этим, милостивый государь, сказать?  Господа,  среди  вас
нет врача?
   Вместо врача вошел, поводя плечами, высокий старик  с  надвое  раскинутой
седой бородой; его тугой живот весь в золотых цепях, висюльках.
   - Добрый  вечер,  добрый  вечер,  -  круглым,  старчески-блеклым  голосом
приветствовал он на ходу гостей. Хозяйка встала ему навстречу:
   - Степан Степаныч Буланов, коммерции советник. А это  мой  новый  друг  -
сибиряк... Господа, прошу в столовую.
   Стол богато сервирован и уставлен закусками и  винами.  На  отдельном,  с
зеркальной крышкой, столике фасонистый самовар пускал пары.
   - Самоварчик, дорогой мой, - блаженно закатил  глаза  Степан  Степанович,
купец. - Шумит, фырчит... Хозяюшка, а липовый медок есть к чайку? Спасибо...
Да, господа, люблю все  русское,  все  самобытное...  Ведь  я  по  убеждению
славянофил... Аксаков, Самарин, Хомяков... Да, да, кой-что и мы читали в дни
юности... Ну-с, где прикажете садиться? - купец подобрал полы сюртука и  сел
возле хозяйки в кресло.
   Звонок телефона. Хозяйка вышла и тотчас же вернулась.
   - Прохор Петрович, вас просят к телефону. Телефон в спальне.  Она  плотно
притворила за собою дверь, положила оголенные руки на плечи Прохора:
   - Милый, дорогой, радость моя... Никто тебе не звонил... Прошу  тебя,  не
играй по крупной.
   - Я вовсе не буду играть.
   - Не будешь? Почему? - и в ее прекрасных глазах промелькнула  тревога.  -
Впрочем, да, ты прав. Тебе в карты не везет. Тебе в  любви  везет...  -  она
надолго, как спрут, впилась в его губы и, оправляя на ходу волосы, вышла.
   Чай разливала горничная. Лулу хохотала, тараторила сразу с тремя гостями,
чокалась, хлопала рюмку за рюмкой рябиновку, коньяк, мадеру.  Купец  намазал
свежий огурчик медом и хрустел.

***

   Подошли еще два франта. Гостей собралась целая застолица. И среди них,  в
розовом  шелковом  платье  с  искусственными  незабудками  у  левого  плеча,
очаровательная Наденька. Самого пристава не было, он по делам в отъезде.
   Ну, что ж, причина уважительная, хотя очень жаль... И новорожденный  Илья
Петрович предлагает тост:
   - За  отечественного  героя,  знаменитого  Федора  Степановича  господина
отдельного пристава Амбреева и вообще за русский либерализм... Урра!
   Отец Александр  отсутствовал,  поэтому  дьякон  Ферапонт,  не  щадя  ушей
собравшихся, рявкнул "ура" так, что все восторженно захохотали.
   Ужин только начался. Пред каждым гостем - меню, отпечатанное в канцелярии
на ремингтоне и с нарисованной пером Ильи Петровича короной.
   Первым блюдом - три сорта пирогов: с капустой,  с  осетром  и  с  яйцами.
Вторым  блюдом  -  пельмени  а  ля  Громов.  Третьим  блюдом  -  дикие  утки
по-бельгийски. Четвертым - какое-то крошево из оленины, сохатины,  рябчиков,
под названием "мясной пломбир а  ля  Илья  Сохатых".  Потом  шли  кисели  из
облепихи, ежевики, клюквы.
   -   Господа!   Прошу   великодушно   извинить,   -   кричал   подвыпивший
новорожденный. - Мороженое, как полагается в порядочных домах,  теоретически
не вышло, за отсутствием снега. Пожалуйте на ужин в рождество христово.
   Дьякон  подарил  новорожденному  собственной  поковки  для  собаки  цепь,
Наденька - бисером  вышитый  кисет  "на  память".  Нина  Яковлевна  прислала
кожаный портфель с серебряной монограммой, увенчанной короной (хозяйка знала
вкусы подчиненного), в портфеле поздравительная записка:  "Очень  извиняюсь,
что  лично  не  могу,  хворает  Верочка",  а  в  записке  100  рублей.  Анна
Иннокентьевна - три пары теплых собственноручно связанных носков, а  супруга
- теплый набрюшник из заячьего меха. Илья Петрович все подарки  разложил  на
видном месте, в переднем углу под образами.
   Но самый главный дар был от насмешника  студента  Образцова.  Талантливый
юноша,  зная,  что  Илья  Петрович  завзятый  любитель  всяких   "монстров",
торжественно  преподнес  хозяину  стариннейшую  кожаную  деньгу  с  надписью
древнеславянской вязью: "Овраам адна  капек".  Александр  Иванович  Образцов
собственноручно изготовил эту редкость из ременного  ушка  ветхой  гармошки,
обкорнав его ножницами и с краев  залохматив  молотком.  Но  это  ничуть  не
помешало ему с трогательным притворством вручить дар Илье Петровичу Сохатых.
   - Монета стоит больших денег. Ей около семи тысяч лет. Времен библейского
патриарха Авраама. Но она обошлась мне дешево, я выкрал ее в нумизматическом
отделе Эрмитажа.
   Илья Петрович открыл рот, прослезился, трижды  поцеловал  старый  кожаный
оборвыш, затем взволнованного Сашу Образцова и сказал:
   - Господа! Вот дар, достойный именинника...
   Вскоре после  торжества  каверзная  проделка  студента  Образцова  широко
узналась. Огорченный Илья Сохатых получил среди знакомых кличку "Овраам".
   На  алюминиевой   сковородке,   заменяющей   серебряный   поднос,   пачка
поздравительных телеграмм и писем из больших сел, двух уездных городов и  от
Прохора Громова с Иннокентием Филатычем из Петербурга.
   В конце трапезы, когда ударит в низкий потолок первая пробка  дешевенькой
"шипучки",  Илья  Петрович,  оседлав  вздернутый  нос  пенсне,  торжественно
огласит эти приветствия в честь собственной своей славы.
   Но к сведению  любезного  читателя  и  по  величайшему  секрету  от  Ильи
Петровича, автор в совершенно доверительном порядке должен заявить, что  все
эти приветствия были  заблаговременно  изготовлены  самим  Ильей  Петровичем
Сохатых на разного достоинства бумаге и  на  телеграфных  бланках,  когда-то
прихваченных у знакомого телеграфиста. Немало потрудился  новорожденный  над
изысканностью и остротою стиля поздравлений и над перепиской их с черновиков
левою рукою, дабы не узнан был его собственный кудрявый почерк.
   Впрочем, - среди этого тщеславного хлама было  одно  натуральное  письмо,
облитое солеными слезами. Писала вдова Фекла из села Медведева, где проводил
свою первую молодость Илья Петрович. И просила в том письме вдова Фекла хоть
сколько-нибудь  денег  на  воспитание  приблудного  от  Ильи  Сохатых,  сына
Никанора. И стращала в том горючем письме Фекла - в случае отказа - судом.
   На торжественной трапезе это письмо оглашено, конечно,  не  было.  Но  мы
слишком забежали вперед, до конца ужина еще  далече  -  лишь  подан  румяный
пирог с яйцами, - мы еще как следует не ознакомились с гостями,  не  слышали
их разговоров-разговорчиков.
   Присутствовали два приказчика; Пьянов и Полупьяное (между прочим,  оба  -
великие трезвенники и оба - с рыжими бородками),  еще  громовокая  горничная
Настя в вышедшем из моды, но великолепном платье "барыни". Она и  вела  себя
соответственно,  как  барыня:  на  все  фыркала,  всех  вслух   критиковала,
поджимала губки, разрезала пирог, картинно оттопыривая  мизинчики,  а  когда
сосед Насти, дьякон Ферапонт, нечаянно щекотнул ее  в  бочок,  она  ойкнула,
лягнулась под столом, сказала:
   - Пардон, пожалуста... Не распространяйте свои кутейницкие руки...
   Два великолепных жандарма - Пряткин  и  Оглядкин  -  сидели  рядом  возле
узкого конца стола. Они, подобно Диоскурам  -  копия  один  с  другого,  как
двойники; рыжие усы их по-одинаковому закручены колечками, синие  мундиры  с
аксельбантами - с иголочки. Илья Петрович гордится их присутствием, но в  то
же время и побаивается их, стараясь высказывать самые патриотические речи:
   - Господа унтер-офицеры! Корректно  или  абстрактно  будет  провозгласить
тост за драгоценное здоровье их императорских величеств?
   - Вполне возможно. Урра!.. Ура-ура!..
   Между жандармами и горничной Настей - лакей мистера  Кука,  придурковатый
длинноногий Иван. Он во фраке и белых  нитяных  перчатках;  они  мешают  ему
кушать, но он решил  блистать  во  всем  параде.  Кокетничает  с  горничной,
видимо, влюблен в нее, услуживает ей, вздыхает и закатывает глаза под низкий
со вдавленными висками лоб.
   - Это что за ужин? Это разве ужин? - брюзжит он в тон соседке. - Вот мы с
мистером Куком устроим бал, чертям будет тошно...
   - Пожалуста, не задавайтесь, - улыбается шустрая, черненькая Настя. - Что
такое ваш мистер Кук?.. Мистер, мистер, а сам голый вокруг дома бегает.
   - Извиняюсь, это в видах здоровья.
   - Вот мы устроим у Громовых бал, это да. Ай, не жмите ногу, ну вас!..
   - А почему же ее не жать, раз она под столом? Я, может быть, сплю и  вижу
вас во сне совсем даже голенькой.
   - Глупости какие!.. Воображение. Меня, даже сам  Прохор  Петрович  только
два раза без ничего видел...
   Горбатый, перебитый в драке нос Ивана сразу отсырел.
   - Как, в каких смыслах без ничего?.. - страшно задышал  он  и  вытер  нос
перчаткой.
   - А это уж не ваше дело. Хи-хи-хи!.. Разумеется, нечаянно...
   - Исплутатор! - И ревнивый подвыпивший Иван хватил кулаком в тарелку.
   Еще среди гостей обращали  на  себя  внимание  своей  цветущей  свежестью
Стешенька и Груня, любовницы Громова на вторых ролях. Одна постарше,  другая
помоложе; эта попышней, а ты посухощавей; эта с челкой и в кудерышках, а  та
с гладкой прической, как монашка. Обе сидят рядом, обе в жизни  дружны,  обе
попросту, без  всяких  воздыханий  делят  ласки  повелителя,  обе  имеют  по
маленькому домику под железной крышей, обе гадают в карты, для  кого  Прохор
Петрович ставит еще точь-в-точь таких же  два  домочка,  обе  по-одинаковому
злостно ненавидимы  Наденькой,  любовницей  пристава.  Когда  появились  эти
девушки, она сразу надула губы и хотела уйти домой.  Новорожденному  больших
трудов стоило уговорить ее, новорожденный страстно был влюблен и в Стешеньку
и в Груню. За эту неразделенную, но часто высказываемую вслух любовь свою он
всякий раз получал от собственной властной супруги трепку; тогда  кудри  его
летели, как шерсть дерущихся котов.
   Были еще гости: механик лесопилки, почтовый чиновник с супругой  и  тремя
детьми, из коих один грудной, десятник Игнатьев и другие.
   Студент Александр Иванович Образцов сидел рядом с  семипудовой  Февроньей
Сидоровной,  хозяйкой,  увешанной  золотыми  брошками,  серьгами,  кольцами,
часами и браслетами. Она, назло мужу, всячески  ухаживала  за  студентом,  а
студент за нею:
   - Кушайте икорки, подденьте на вилочку рыжичков...  Собственной  отварки.
Выпейте наливочки... Ах, заходите к нам почаще...
   - Благодарю вас... Да, геология вещь  сложная.  Как  я  уже  вам  сказал,
петрография - есть наука о камнях.
   С юным пылом знатока он рассказывает ей  про  осадочные  и  магматические
породы, про силурийскую и девонскую системы, о природе  золота,  а  сам  все
плотней придвигается к сдобной, как слоеный пирог, хозяйке.  Та,  ничего  не
понимая в геологии, с женским  упоением  ловит  сладкие  звуки  его  голоса,
глядит ему в рот и нарочно громко, чтоб слышал муж, хвалит  своего  молодого
соседа.  Но  муж  глух,  не  любопытен,  муж  перестреливается  взорами   со
Стешенькой и Груней.
   - Представьте себе - золото... Это ж чудо! Оно самый распространенный  по
земному шару металл, но в малых  дозах.  А  вы  знаете,  что  самый  большой
самородок, весом в шесть пудов, был найден в Австралии? А вы знаете, на  вас
нанизано столько этого драгоценного металла, что можно  бы  на  вашей  груди
открыть прииск...
   - Ха-ха-ха!.. Какие вы, право... Очень красивые... - и на ухо:
   - Хотите, подарю колечко?
   Публика  уже  изрядно  напилась,  когда  подали  в  трех  мисках  горячие
пельмени.
   - Господа поздравители! - встал, постучал вилкой о тарелку Илья Петрович,
и запухшие глазки его широко открылись. - Во всех менях, которые лежат перед
вами, как в аристократии, пельмени названы мною а ля Громов  в  честь  моего
глубокочтимого патрона Прохора Петровича.
   - Исплутатор! - крикнул лакей Иван. - Голых наяву видит!.. Девушков!..
   - Засохни!.. Вредно, - предупредительно пригрозили ему жандармы.
   - Мы с Прохором  Петровичем  обоюдно  ознакомлены,  когда  они  были  еще
прекрасный вьюнош без бородки, в бытность их папаши, Петра Данилыча, который
благодаря бога в сумасшедшем доме...
   - Сплутаторы!.. - еще громче заорал лакей.
   - Молчи, дурак!  -  топнул  пьяный  Илья  Петрович.  -  Сначала  привыкни
произносить. Такого русского понятия нет, а есть  ек-сплу..,  стой,  стой!.,
ек-спла...
   - Таторы, - подсказал студент и, воспылав  юной  страстью,  погладил  под
столом мясистую коленку задрожавшей всеми телесами, осчастливленной хозяйки.
   - Господа поздравители!  Прохор  Громов  это  ого-го!  Это  мериканец  из
русских подданных...
   - Сплутатор! - вскочил Иван и бросил свою тарелку на  пол.  -  Ужо  мы  с
мистером Куком... Надо бунт бунтить! Бей!  Ломай!  -  И  он  ударил  об  пол
тарелку жандарма Пряткина.
   Поднялся шум. Ивану жандармы старались зажать рот.  Иван  мотал  головой,
вопил:
   - Бастуй, ребята!..
   И сразу хохот: дьякон Ферапонт, схватив Ивана за  шиворот,  молча  пронес
его в вытянутой руке до выхода, выбросил на улицу, вернулся, швырнул обрывки
фрака к печке и так же молча сел.
   Тут брякнул в окно камень, и площадная ругань густо ввалилась в  разбитое
стекло. Чрез мгновение градом посыпались  стекла  от  удара  колом  в  раму.
Женщины, как блохи, с визгом повскакали с мест.

***

   Через все лицо Прохора Петровича, от искривившихся губ к мутным,  неживым
глазам, прокатилась судорога.
   - Ваша карта бита...
   Где-то там, в меркнувшем сознании,  свирепел  хохот  мадемуазель  Лулу  и
дребезжал бряк пьяного рояля. Волны табачного дыма густо застилали воздух...
   Прохор достал последние  двадцать  новых  сторублевок,  бросил  на  стол,
сказал:
   - Ва-банк!
   И танцующие пары, как куклы, проплывали, вихрясь, мимо картежного столика
- кавалеры, дамы, валеты, короли, тузы, дамы, дамы...  Так