щи, тише!
   - А на третью неделю хозяина за горло, да и кровь сосать...
   - Товарищи! - звонко оборвал шум инженер Протасов. - Насилий никаких! Это
первое условие. Мы в одиночку революцию поднимать не можем  -  кишка  тонка.
Иначе... Вы знаете, что вам может угрожать?
   - Знаем, знаем!
   - Теперь подумайте. Борьба может оказаться длительной. Денег у  нас  нет,
крепкой организации пока что , нет. Я не сомневаюсь, что сюда немедленно  же
будут  пригнаны  казаки  для  расправы.  А  вам  сопротивляться  нечем.   Вы
безоружны! Кулаками не намашешь. А хозяин жесток, упрям. Вам может  угрожать
расстрел.  Вот,  я  все  сказал,  что  надо.  Теперь  обдумайте  хорошенько,
посоветуйтесь с товарищами рабочими и дайте нам ответ.
   Наступило  молчание.  Рабочие  переглядывались.  Их   лица   зачерствели.
Протасов, боясь, чтоб среди рабочих не разлилось уныние, сказал:
   - Я вам выложил самое  худшее,  товарищи.  По-видимому,  я  вас,  ребята,
запугал. Но это ни  в  коем  случае  не  входило  в  мои  расчеты.  Конечно,
особенно-то трусить нечего. "Волков бояться - в лес не ходить". Дело  вот  в
чем. При удаче ваша забастовка настолько хлестко ударит хозяина по  карману,
что он быстро сдастся. Я бы лично стоял, ребята, за забастовку.
   Протасов сел. Вышел слесарь Петр  Доможиров.  Он  застенчивый,  скромный,
выступает на собрании первый раз в жизни. Голос его  вначале  дрожит,  потом
приобретает убедительность и силу. Рабочие слушают внимательно, поддакивают,
кивают головами. Петр Доможиров с записной книжечкой в  руке.  Он  вычислил,
сколько хозяин платит рабочим и сколько получает барыша. Барыш огромный. Так
неужто он не может, дьявол кожаный, поделиться им с рабочими? А  ежели  нет,
тогда:
   - Братцы! Все, как один, становись под красное знамя забастовки!
   Вторым вышел  землекоп  Кувалдин.  Руки  у  него  длинные,  сам  крепкий,
нескладный. Голос нутряной, подземный какой-то, гудливый.
   - Братцы, честна компания!..  Да  будь  он  проклят,  этот  самый  Прошка
Громов!..  Вы  подумайте,  братцы,  сколь  мало  он  нам  платит.  Да  какой
тухлятиной кормит! Да как дерет в лавках своих! Да он,  сволочь,  о  прошлой
пятнице мне всю спину исстегал! Эвот спина-то,  эвот!  -  Он  высоко  задрал
рубаху, взял в руки горящую свечу и повертывался  иссеченным  телом  во  все
стороны. - Ну, да и я ему, дьяволу, лопатой по загривку смазал...  Слово  за
слово. Сначала я ему, а посля того и он мне нагаечкой своей.
   Кто-то засмеялся, кто-то крикнулэ - А водки дал?!
   - Это верно, что дал, - кашлянул землекоп и забрал в горсть бороду.  -  А
только его водка разве водка? Напополам с водой. Тьфу!
   - А ну, пусти! - дернул землекопа за рубаху Ванька Пегий, мукосей, и стал
на его место. Он не высок ростом, сухощек, черная бородка клинышком.
   - Братцы, товаришши! Барин Протасов! Ты тоже вроде наш. Примите,  братцы,
во внимание... Допустим так... Я, конечно,  неграмотный,  но  душа  во  мне,
братцы, есть... Это по какому праву такое тиранство от  хозяина?!  Пошто  он
нас с земли сманил, от крестьянства отнял?.. А что дал  взамен?  Хуже  собак
живем, братцы. Не доешь, не допьешь, а что мы скопим на  его  работах?  Шиш!
Свету нету, братцы, свету!.. Нас, дураков, вокруг  пальца  обвели...  А  он,
дьявол, жиреет. Он, гладкий черт, язви его в шары, может статься, моей дочке
брюхо сделал, да я молчу, черт с ним! Да что, я для него, что ль,  дочерь-то
вырастил?  Для  его  утехи?  Обидно,  братцы,  горько!..  Зазорно  шибко   и
говорить-то. А вам, братцы, скажу... Потому, обида эвот до каких мест дошла.
- Он быстро чиркнул по горлу пальцем, скосоротился и закричал:
   - Бастуй, ребята, забастовку!.. Бей все! Коверкай!..  Все  равно  собакой
подыхать... - он вдруг одряб голосом, всхлипнул и,  шумно  сморкаясь,  пошел
прочь.
   Митинг  тянулся  долго.  Все  гуще  раздавались   жалобы,   все   больнее
становилось слушать.  Протасов  чувствовал,  что  атмосфера  накалилась.  Он
видел, что действительно  дальше  ждать  нельзя,  надо  искать  выход,  надо
вступать в борьбу... Стали с осторожностью расходиться по домам.
   Моросит дождь. Ничего не видно,  тьма.  Где-то  медведь  кряхтит,  где-то
вспугнутый кобчик пискнул. Ноги давят сучья - хруст, треск. Вот  лапа  кедра
колюче хлестнула по лицу.
   - Осторожней, товарищ  Протасов.  Шагай  за  мной...  -  негромко  сказал
Васильев.
   Всюду дремотные призраки,  плещет-качается  тьма.  Что  это?  Гул  тайги,
голова устала иль странная тревога дразнит  сердце?  Шуршание  веток,  топот
копыт. Призраки шепчутся:
   - Он, кажись?
   - Надо быть - он...
   И нежным сказала тьма голосом:
   - Андрей Андреич! Товарищ Протасов,  вы?  Фонарик  Протасова  через  сито
дождя вырвал из сумрака чьи-то усы и милое личико, кажется - Наденьки.
   Мигнул и погас.
   - Ах! Вот вам письмо... Казенное.
   Протасов глубже надвинул колпак  макинтоша,  и  оба  с  Васильевым  круто
свернули прочь влево, увязли в недвижности, перестали дышать.
   - Нет, должно быть, не он, - в досаде сказали усы, и хлюпкий топот копыт,
лениво смолкая, исчез во тьме.

9

   - Прохор Петрович со дня на день ожидал приезда Землемера.  Вскоре  после
разведки вдвоем с Филькой Шкворнем предприимчивый Прохор организовал  вторую
рекогносцировку. Она  обставлена  по-деловому.  В  нее  входили:  заведующий
технической  частью  прииска  "Достань"  горный  штейгер  Петропавловский  -
человек пожилой, знающий, приглашенный Громовым с Урала; десятник  подрывных
работ Игнатьев;  студент-горняк  выпускного  курса  Образцов  -  талантливый
геолог. Еще старик лет семидесяти, бывший старатель, дедка Нил.  Еще  Филька
Шкворень, тоже в качестве специалиста, еще  фельдшер  на  всякий  несчастный
случай и двенадцать рабочих. Прохор приглашал и Протасова: тот  универсально
образован и в горном деле собаку съел. Но Протасов наотрез отказался: у него
и без того по горло всяческих работ, он  не  может  бросить  предприятие  на
произвол судьбы, - он не поедет.
   Поисковая партия двинулась в тайгу верхами. В поводу вели двух обреченных
на заклание оленей.
   Накануне отъезда, под вечер, к Прохору в башню пришел пристав.
   - А меня не прихватишь с собой, Прохор Петрович?
   - Нет.
   - Напрасно! Я те места знаю. Меня интересует там одна  вещь.  Не  там,  а
верстах в пятнадцати, в самой трущобе.
   - Что такое?
   Лицо Федора Степаныча стало таинственным, он  почему-то  прикрыл  окно  и
подошел к Прохору вплотную.
   - Эта вещь - избушечка, - сказал он шепотом и выпучил глаза.
   Сердце пристава билось так сильно, что полицейские, с орлами, пуговки  на
форменной тужурке подпрыгивали.
   - Ну? - небрежно спросил Прохор. Он знал, что перед ним враг,  шантажист,
негодяй, что он кончит разговор нахальной просьбой взаймы денег.
   - Тайная избушечка на неприступной скале... Туда только птица залетит,  -
нашептывал пристав; он нарочно говорил шепотом, чтоб не дрогнул  в  волненье
голос. - Я хотел исследовать, какой мазурик там живет.
   - Я эту чертову избушку знаю. И знаю, кто там живет.
   - Вот как! А я не знаю.
   - Не знаешь? - прищурился на него Прохор. - ,А тебе-то нужно бы знать. Ты
- власть. И вообще ты не особенно энергичен. На твое место нужно бы помоложе
кого... У меня дело расширяется, рабочие начинают фордыбачить...
   - В сущности там живет цыган... - перебил пристав; он  никак  не  ожидал,
что разговор примет такое неприятное направление. - А кто этот цыган -  пока
неясно для меня. Я думаю - взять с  десяток  стражников,  окружить  скалу  с
избушкой, да и сцапать этого разбойника!
   - Цыгана?
   - Да, цыгана.
   - А нет ли у него цыганки? И еще - карлы?
   - Ну, этого я не знаю. Какой цыганки?
   - С  бородавкой..,  возле  левого  уха.  Пристав  стоял,  нагнувшись  над
Прохором и уперев кулаками в стол.
   - Ты все шутишь, - вильнул он глазами, отошел к окну, открыл раму и  стал
глубоко вдыхать освежающую вечернюю прохладу. Плечи и спина его  играли,  он
дрожал. Волк лег у ног хозяина и стукнул раза три  хвостом.  Федор  Степаныч
повернулся к Прохору и сказал надтреснутым хриповатым голосом:
   - Шутки шутить со мною, Прохор Петрович, брось.
   - Я и не шучу, - спокойно ответил Прохор;  он  делал  красным  карандашом
пометки в  ведомости,  как  бы  давая  понять,  что  дальнейший  разговор  с
приставом ему мало интересен.
   Но пристав напорист.
   - Ты врываешься в мое отсутствие к моей жене, - начал он, часто взмигивая
заплывшими от вина глазами.  -  Ты  действуешь,  как  сыщик,  как  последняя
ищейка. Ты грозишь Наденьке каким-то дурацким протоколом... Что  это  такое?
А? Нет, что это такое?!
   - - Для тебя, может быть, протокол - дурацкий, для  меня  не  дурацкий...
Стоимость двадцати фунтов золота я записал в твой счет...
   - Спасибо... Спасибо... - Пристав боднул головой, закусил прыгавшие губы,
правой рукой схватился  за  спинку  дивана,  левой  отбросил  за  плечи  усы
вразлет. - Допустим так, допустим - я вор и мошенник. Но почему ж это золото
твое?
   - Оно было бы мое, - все так же спокойно, с деланным невниманием к словам
пристава, ответил Прохор, упорно перелистывая ведомость.
   - Ах, вот как?! Оно было бы твое, оно было бы твое? Но почему? Признайся!
Ты жулик, ты грабитель, да? - палил как из пулемета пристав.
   - Нет. Я просто коммерсант. Филька Шкворень принес бы его мне и продал. А
теперь... - и Прохор развел руками, все еще не подымая глаз на пристава.
   Овладев собой,  пристав  заложил  руки  назад  и  с  задорной  усмешечкой
покачался грузным телом.
   - Прохор Петрович, - сказал он официальным тоном, - я все-таки просил  бы
вас со мной не шутить...
   - А я и не шучу, - снова повторил Прохор.
   - Вы, Прохор Петрович, в моих руках...
   - А вы в моих...
   - Стоит мне только... Знаете что?.. И от ваших дел, от ваших  предприятий
пыль пойдет...
   - Ну, да и вам не сдобровать, - Прохор отложил  ведомость,  взял  другую,
стал класть на счетах цифры. - Я вас продам, предам, упекарчу на каторгу.
   - Я вас тоже...
   - Плевать! Я своего добьюсь и пулю в лоб.., - Я тоже... Ах,  как  вы  мне
мешаете... - сморщился Прохор.
   Пристав расслабленно сел на диван, - брюхо легло на колени,  -  согнулся,
закрыл ладонями лицо и шумно вздыхал. Тогда Прохор мельком взглянул на него.
Чувство превосходства над этим  жирным  битюгом  заговорило  в  его  сердце.
Прохор сильней застучал на счетах. Пальцы  холодели,  работали  неверно:  он
сбрасывал итоги, щелкал костяшками снова и снова.
   - А как бы мы могли работать с тобой. Эх, Прохор Петрович...
   - Что? Что ты сказал?
   Пристав отер глаза платком, крякнул, высморкался и повторил фразу. Прохор
поднял  голову,  меж  бровями,  как  удар  топора,  прочернела  вертикальная
складка.
   - Что, что... - Прохор поймал шмеля и оторвал ему голову.
   -  Работали  бы  дружно,  душа  в  душу.  Ни  страха,  ничего.   Королями
царствовали бы с тобой. И.., шире дорогу!!.
   - Ни-ког-да! - Прохор  с  силой  швырнул  карандаш  и  встал.  Волк  тоже
вскочил. - Оставь меня... Прошу... Прошу,  -  в  спазме  припадка  прохрипел
Прохор.
   У пристава упало сердце. Он взмахнул рукой и, трусливо отступая к  двери,
никак не мог засунуть платок в карман,  яростный  взгляд  Прохора  вышвырнул
врага из башни вон.

***

   Было воскресенье. Андрей Андреич  Протасов  захворал.  В  сущности  хворь
небольшая, - болела голова, градусник показывал тридцать  семь  и  три.  Как
жаль, что фельдшер уехал в разведку с Прохором. Доктора же в  резиденции  не
было; как ни настаивала Нина, Прохор не желал: "Мы с тобой  здоровы,  а  для
рабочих и коновала за глаза".
   Катерина Львовна одна к Протасову заходить стеснялась.  Пришли  вдвоем  с
Ниной. Анжелика, впуская их, поджала губки и с раздражением сказала:
   - Андрей Андреич больны.
   Протасов в меховой тужурке  сидел  за  столом  в  кабинете  и  штудировал
историю  французской  революции;  он  подчеркивал  абзацы,  делал  из  книги
выписки.
   При появлении женщин он  быстро  встал,  извинился  за  костюм.  Катерина
Львовна подала ему букет садовых цветов, Нина же  быстро  пришпилила  к  его
тужурке бутон комнатной розы.
   - Мне больше к лицу шипы, чем розы, - попытался он  сострить;  он  всегда
чувствовал себя неловко в женском обществе.
   - Почему вы, Андрей Андреич, такой дикий? - спросила Нина. -  Вот  я  вам
невесту привела.
   Катерина Львовна закатила глазки, замахала надушенными ручками.
   - Ах, Нина! Ты всегда меня введешь в конфуз!..
   - Ага, ага! - засмеялся Протасов.  -  Вы  не  отпираетесь?  Значит,  что?
Значит, вы действительно невеста?
   - Ах, что вы, что вы!  -  испугалась  Катерина  Львовна,  окидывая  стены
ищущим взглядом.
   - Что, зеркальце? Извольте. -  Андрей  Андреич  выхватил  из  письменного
стола маленькое зеркало и ловко подсунул ей.
   - Нет, нет, что вы, - смутилась Кэтти и, схватившись за прическу,  тотчас
же влипла в зеркало.
   Протасов приказал Анжелике подать кофе.
   Кэтти была очаровательна: она блистала зрелой молодостью,  розово-смуглым
цветом щек, взбитыми в высокую прическу черными, с блеском, волосами. У  ней
темные глаза, строгие прямые губы, тонкий нос. Если б не  холодность  общего
выражения сухощавого лица, ее можно бы счесть красивой. Протасов прозвал  ее
"Кармен". Она недоумевала - похвала  это  или  порицание,  и  когда  он  так
называл ее, она всегда вопросительно улыбалась.
   За кофе завязался обычный интеллигентский разговор  с  горячими  спорами,
словесной пикировкой.  Говорили  о  Толстом,  о  Достоевском.  Нина  ставила
неразрешимые вопросы: почему, мол, в жизни царит власть зла, почему зимой не
расцветают на лугах  цветы,  или,  безответно  и  наивно,  она  ударялась  в
надоедные мечты о "мировой скорби".
   Протасов только лишь набрал в грудь воздуху, чтоб опрокинуть на Нину свой
обычный скепсис, как Кэтти наморщила с горбинкой нос, заглянула  в  сумочку,
сказала: "Ax!" - и, отбежав к окну, громко расчихалась.
   Инженер  Протасов,  быстро  оценив  ее  смущение,  тотчас  же  подал   ей
выхваченный из комода носовой платок.
   - Мерси... - щеки ее покрылись краской. - Ах, какой вы!.. Какой вы...
   - Что? . - Замечательный!
   Инженер Протасов поерошил стриженные под бобрик свои волосы, улыбнулся  и
проговорил:
   - От наших ветреных разговоров вы, кажется, получили насморк.
   Глаза Нины тоже улыбались, но от их  улыбки  шел  испытующий  отчужденный
холодок.
   - Что вы читаете, Протасов? - пересев на диван, вздохнула она.
   - Историю французской революции.
   - Вот охота! - прищурившись, небрежно бросила Нина.
   - Отчего ж? В прошлом есть семя  будущего,  -  и  Протасов  сел.  -  Зады
повторять не вредно.
   - Я ненавижу революцию, - все  еще  красная  от  происшедшей  неловкости,
отозвалась Кэтти. Голос ее - низкое контральто - звучал твердо, мужественно.
   - Я тоже. Я ее боюсь, - сказала Нина и закинула ногу на ногу. - Вы  такой
образованный,  чуткий,  -  неужели  вы  хоть   сколько-нибудь   сочувствуете
революционерам?
   Протасов откинул голову, подумал, сказал:
   - Простите, Нина Яковлевна... Давайте без допросов. А ежели хотите -  да,
я в неизбежность революции верю, жду ее и знаю, что она придет.
   - Не думаю... Не думаю... - раздумчиво сказала Нина.
   - А вы подумайте!
   - Пожалуйста, без колкостей.
   - Это не колкость, это дружеский совет. А что ж в  сущности,  что  же  ее
бояться, этой самой революции? Честный человек должен ее  приветствовать,  а
не бояться. - Протасов  вопросительно  прищурился  на  Нину,  покачивался  в
кресле. - Хотя вы и являетесь нашим идейным, или,  вернее,  нашим  классовым
врагом...
   - Ах, вот как? Вашим?!
   - Виноват. Не нашим, а моим, моим идейным врагом, ведь я..,  ни  к  какой
революционной организации не принадлежу и могу говорить только от себя...
   - Простите, Протасов... Ваше вступление очень длинно. Вы лучше скажите, в
чем же будет  заключаться  наша  революция,  наша,  наша,  революция  дикого
народа, ожесточенного, пьяного?.. Как она будет происходить?
   - Примерно так же, как и во Франции. Вы читали?
   - Да, - Нина размахивала сумочкой, как  маятником,  и  от  нечего  делать
следила за ее движением. Но сердце ее начинало вскипать.
   - Был такой мыслитель, кажется - Маколей, - начал  Протасов.  -  Да,  да,
Маколей. Так вот он сравнивал свободу с таинственной феей, которая  являлась
на землю  в  страшном  виде  восстаний,  революций,  мятежей.  Тот,  кто  не
обманулся внешним видом феи, кто обласкал ее, для того  она  превращалась  в
прекрасную женщину, полную справедливого гнева к поработителям и" милости  к
угнетенным. А вступивших с ней в борьбу она бросала на гибель.
   - Утопия, утопия! - кричала Нина. Сумочка вырвалась из рук ее  и,  описав
дугу, ударилась в  печку,  -  посыпались  пуховочки,  притирочки,  платочки,
шпильки. - Никакой революции у нас не будет, не может быть.
   Протасов, кряхтя, подбирал рассыпавшиеся по полу вещички.
   - Вы, Нина Яковлевна, совершенно слепы к настоящему, к тому, что в России
происходит... Еще раз простите меня за резкость.
   - Ничего, ничего, пожалуйста! - Обиженная Нина  по-сердитому  засмеялась,
вдруг стала серьезной, кашлянула и, охорашиваясь в зеркальце, сказала:
   - Я не верю в революцию, не  верю  в  ее  плодотворность  для  народа.  Я
признаю  только  эволюционное  развитие  общества.  Возьмем  хотя   бы   век
Екатерины. Разве это не...
   - Да, да, - перебил ее инженер Протасов и вновь  схватился  за  виски:  в
голове шумело. - В  спорах  всегда  ссылаются,  в  особенности  женщины,  на
либеральных государей восемнадцатого века, на Фридриха II, на Иосифа II,  на
"золотой" век Екатерины. Но.., эти правители  никогда  не  были  искренни  в
своих  реформах;  они,  ловко  пользуясь   философскими,   современными   им
доктринами, всегда утверждали в своих государствах деспотизм.
   - Позвольте!
   - Да, да... Что? Вы хотите сослаться  на  переписку  Екатерины  с  мудрым
стариком Вольтером? Да?  Но  ведь  она,  этот  ваш  кумир,  переписываясь  с
Вольтером, беспощадно гнала тех из своих подданных, которые читали его...
   Протасов с досадой почувствовал, что напрасно  вступил  в  эту  беседу  с
женщинами. Нина подняла на  него  правую  бровь,  уголки  ее  губ  дрогнули.
Екатерина Львовна, хмуря брови, перелистывала технический справочник Хютте.
   Температура Протасова упорно  подымалась.  Показался  резкий  румянец  на
щеках. Нина Яковлевна готова бы уйти, но ей хотелось помириться с Протасовым
на каком-нибудь нейтральном разговоре.
   - Слушайте, Андрей Андреич, милый... Вы давно собираетесь рассказать  нам
с Кэтти про золотые промыслы...
   - Ах, да! Ах, да! - встрепенулась Кэтти.
   - Только с самого начала... Ну, вот, например, тайга...
   - Вот тайга, - подхватила Кэтти и облизнула губы.
   - Вот тайга, - сказал и Протасов.
   - Вот тайга... Приходят в тайгу люди.. Ну, как они  определяют,  что  тут
золото? Прочтите нам лекцию...
   - Извольте. - Инженер Протасов поднялся и стал ходить, шаркая по  паркету
мягкими туфлями. - Золотоносное дело составляет три резко отличающиеся  одна
от другой стадии развития: поиски, разведки и  разработка.  Записали?  -  Он
улыбнулся самому себе и сказал:
   - Простите. Я привык на Урале, на курсах читать...

10

   Там - лекция, здесь - дело. За целый  день  проехали  верст  сорок  пять.
Оставляли широкие затесы на деревьях,  чтобы  не  забыть  пути.  Тучи  рыжих
комаров преследовали партию. Люди в пропитанных дегтем  сетках  отмахивались
веничками. Узкая тропа, преграждаемая то валежником, то  огромными,  одетыми
мхом валунами, часто терялась. На таких  звериных  тропах  владыка  тайги  -
медведь подкарауливает добычу. Бежит тропой олень  или  козуля,  внезапно  -
хвать! - перешибет хребет и вспорет брюхо. Впрочем, не сразу  съест:  старый
медведь-стервятник - великий гастроном: даст время  убоинке  протухнуть.  Но
бывает так: медведь крадется за жертвой,