ямо  "советуя"  казенным  и
официозным  изданиям   выступления  в   "либеральном"  духе.   Теперь   даже
взлелеянная Булгариным и  Гречем  "Северная пчела" не  могла  ограничиваться
одними только славословиями,  а  должна была  время  от  времени вдаваться в
рассуждения о  государственных нуждах  и  недугах и  отваживалась "обличать"
злоупотребления чиновников - хотя бы на уровне квартального надзирателя.
     Конечно, для неказенных журналов и газет система цензурных ограничений,
запретов и, сверх того, жандармской слежки и полицейских расправ сохранялась
и действовала,  но уже не с такой неотвратимой жестокостью,  как при Николае
I.  Этим не замедлили воспользоваться прогрессивные журналы;  "Современник",
во  главе  которого  стояли  Н.Г.Чернышевский  и  Н.А.Добролюбов,   "Искра",
"Русское  слово",  направление которого полнее  всего  выражалось в  статьях
Д.И.Писарева.  Под  прозрачным покровом  разнообразных форм  эзоповской речи
сотрудники этих журналов -  беллетристы,  критики, публицисты - возбуждали в
сознании своих читателей протест против всего,  что тормозило развитие жизни
русского общества.  В  освободительном движении тех лет особое значение имел
"Колокол"  Герцена  и  Огарева.   Здесь  открыто,  без  оглядок  на  цензуру
самодержавно-крепостнический строй  характеризовался как  строй  бесправия и
угнетения,  а  его защитники -  от городничих и  губернаторов до министров и
членов царской фамилии - назывались по именам.
     Но   крупнейшие   деятели   освободительного  движения   тех   лет   не
ограничивались критикой  и  обличением существовавшего социального зла.  Они
воспитывали в своих читателях, в особенности в молодых

                ...доверенность великую
                К бескорыстному труду.

     И  эта  их  проповедь получила широчайший отклик.  Тот же  Н.В.Шелгунов
пишет  об  этом  так:  "Внизу освобождались крестьяне от  крепостного права,
вверху освобождалась интеллигенция от служилого государства... Идея свободы,
охватившая  всех,  проникала  повсюду,  и  совершалось  действительно что-то
небывалое и невиданное.  Офицеры выходили в отставку,  чтобы завести лавочку
или  магазин белья,  чтобы открыть книжную торговлю,  заняться издательством
или  основать журнал".  Далее мемуарист приводит характернейший диалог между
петербургским   генерал-губернатором    А.А.Суворовым    (это    был    внук
генералиссимуса А.В.Суворова) и  Н.А.Серно-Соловьевичем,  пришедшим к  этому
либеральному сановнику по делам своего книжного магазина:
     "- Кто вы? - спрашивает Суворов.
     - Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.
     Суворов любил заговаривать на иностранных языках.  Увидев пристойного и
благовидного купца,  Суворов заговорил с ним по-французски. Серно-Соловьевич
ответил. Суворов заговорил по-немецки. Серно-Соловьевич ответил.
     - Кто же вы такой? - повторил свой вопрос немного изумленный Суворов.
     - Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.
     Суворов начал  по-английски,  Серно-Соловьевич ответил;  Суворов делает
ему вопрос по-итальянски и получает ответ итальянский.
     - Фу ты! - говорит озадаченный Суворов. - Да кто же вы такой?
     - Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.
     - Где вы учились?
     - В лицее.
     - Служили вы где-нибудь?
     - Служил.
     - Где?
     - В государственном совете.
     Суворов вышел из  себя от  изумления:  ничего подобного он  не мог себе
представить"*.
     ______________
     * Н.В.Шелгунов. Воспоминания, стр. 113-114.

     Нам в  наше время трудно понять,  почему был так озадачен сановник.  На
самом  деле,  разве купец первой гильдии не  мог  быть  столь же  пристоен и
благовиден,  как и  тогдашний дворянин?  И что мешало такому купцу,  то есть
человеку  богатому  или  по  крайней  мере  состоятельному,  знать  основные
европейские  языки?  Мало  ли  было  образованнейших,  культурнейших купцов?
Братья Третьяковы, Савва Мамонтов, К.С.Станиславский - все они, как и многие
другие деятели русской культуры,  были купцы.  Однако следует иметь в  виду,
что все эти люди жили в  другое время -  почти полвека спустя.  А  тогда,  в
шестидесятые годы, купцы, как бы кто из них богат ни был, и по "одежке" и по
уровню  образованности мало  отличались  от  купцов  А.Н.Островского или  от
щедринского Дерунова.  Конечно,  мог  и  в  те  годы  встретиться европейски
образованный молодой купец -  хотя  бы  в  качестве того  самого исключения,
которое только подтверждает правило,  но "соль" ситуации заключалась в  том,
что перед Суворовым оказался дворянин,  перешедший в купечество:  ведь лицей
был  одним из  самых привилегированных учебных заведений в  России,  и  туда
принимали только дворянских детей. С мольеровских времен европейский мещанин
- а русский был нисколько не "хуже" и не "лучше" -  рвался во дворяне, а вот
теперь дворянин пошел в купцы, в мещане!
     М.Е.Салтыков-Щедрин,  сам  в  свое  время окончивший лицей,  назвал его
заведением "для государственных младенцев": лицеистов готовили к тому, чтобы
они впоследствии заняли в правительственном аппарате самые высокие посты. За
немногими  исключениями так  оно  и  происходило;  достаточно  сказать,  что
тогдашний министр иностранных дел  князь А.М.Горчаков был лицеистом первого,
пушкинского,  выпуска.  А.А.Суворову не трудно было догадаться,  что русский
дворянин Николай Александрович Серно-Соловьевич отказался от  блестящей,  по
понятиям дворянской среды,  карьеры, от традиционных привилегий и почестей и
перешел в купечество вовсе не ради того,  чтобы нажить капитал:  в те годы и
"настоящие"-то  купцы  на  книжной  торговле чаще  терпели убытки,  а  то  и
разорялись, чем богатели. Но для чего же?
     Примерно через год-полтора Суворов узнал, что его странный посетитель -
революционер,  вместе с Герценом и Огаревым создавший тайное общество "Земля
и воля", и его магазин был чем-то вроде клуба, где собирались люди передовых
убеждений,  среди  которых  он  и  его  товарищи по  тайному обществу искали
возможных соратников.
     Конечно,  это  был  случай  особый,  но  вместе с  тем  и  типичный для
шестидесятых годов.  Большая часть  людей,  отказавшихся от  чиновничьей или
военной карьеры и занявшихся той или иной частной, неказенной деятельностью,
к   числу  революционеров  не   принадлежала  и   свое   поведение  прямо  и
непосредственно с политической борьбой не связывала.  Они преследовали чисто
просветительные цели.  Между ними было распространено убеждение,  что  люди,
принадлежащие к  так  называемому образованному обществу -  дворяне ли  они,
разночинцы ли,  - обязаны "вернуть долг народу", то есть нести народу знания
и  таким  образом  помочь  ему  преодолеть вековую  бедность и  нищету.  Они
заводили издательства,  чтобы  выпускать книги для  народа;  их  усилиями во
многих городах России была  создана целая сеть  воскресных школ,  в  которых
профессора  университетов,  преподаватели  гимназий,  студенты,  литераторы,
офицеры  по  воскресеньям бесплатно обучали всех  желающих и  прежде  всего,
конечно,  тех, кто по бедности не мог учиться в казенных учебных заведениях.
Но  эта  просветительная по  своему характеру деятельность была неотъемлемой
частью всего освободительного движения шестидесятых годов:  осознавая и ценя
собственное  человеческое достоинство,  эти  люди  хотели  донести  принципы
свободы и гуманности до народа.


3

     К.М.Станюкович,   рассказывая  в   повести   "Беспокойный  адмирал"   о
благородном мичмане Леонтьеве,  заметил,  что тот вступал в  жизнь "с самыми
светлыми  надеждами  вскормленника  шестидесятых  годов".   С   не  меньшими
основаниями это  можно  сказать  и  о  самом  писателе.  В  корпусе  он  был
постоянным  читателем  "Современника",   писал  стихи  в  духе  Некрасова  и
некоторые из них даже печатал.  Неизвестно, какие сочинения Герцена довелось
ему читать в те годы, но едва ли можно сомневаться в том, что он многое знал
о  его  деятельности и,  как  большая часть молодых людей того времени,  был
восторженным его почитателем.
     Само собой разумеется,  что чем больше и  непосредственнее отдавался он
освободительным идеям и настроениям, тем решительнее отвергал те казарменные
идеалы,  которыми вдохновлялись старые - еще николаевских времен - корпусные
наставники и начальники, и тем нестерпимее становились строевые премудрости,
хотя давались они  ему  без особенного труда и  среди своих однокурсников он
считался  одним  из  первых.  Назревала  необходимость  выбора  -  почти  по
Некрасову:

                В нас под кровлею отеческой
                Не запало ни одно
                Жизни чистой, человеческой
                Плодотворное зерно.

                Будь счастливей! Силу новую
                Благородных юных дней
                В форму старую, готовую
                Необдуманно не лей!

                Жизни вольным впечатлениям
                Душу вольную отдай,
                Человеческим стремлениям
                В ней проснуться не мешай.

     И  выбор  был  сделан.  За  несколько месяцев  до  выпуска  из  корпуса
К.М.Станюкович объявил отцу о  своем решении отказаться от  карьеры военного
моряка   и   поступить  в   университет.   Драматические  подробности  этого
объяснения, по-видимому, весьма достоверно воспроизведены в повести "Грозный
адмирал".  Старый николаевский служака в глубине души, видно, не очень верил
в  твердость намерений своего  младшего сына;  он  добился назначения кадета
Станюковича в  кругосветное плавание,  по-видимому,  полагая,  что  за  годы
плавания "блажь"  рассеется и  все  встанет на  свое  место.  Сын  уступил и
согласился отправиться в  эту длительную экспедицию,  потому что у него были
свои расчеты: получить мичмана и, уже не спрашивая разрешения отца, сразу же
выйти в отставку, чтобы жить так, как он сам хочет.
     В конце концов действительно все, хоть и в разные сроки, встало на свое
место.  Только  итоговые  результаты  складывались  несколько  не  так,  как
рассчитывали участники этого спора "двух веков".  Мечта отца  осуществилась:
имя Станюковичей навсегда запечатлелось в  истории русского флота.  Долго ли
бы  помнили русские военные моряки адмирала Михаила Николаевича Станюковича,
как известно,  не  отличавшегося выдающимися боевыми подвигами,  если бы его
младший сын  -  вопреки своей  воле!  -  не  совершил бы  этого  трехлетнего
кругосветного плавания,  давшего ему столько впечатлении,  что их  "хватило"
почти на все написанные им впоследствии морские рассказы и повести.
     Планы юного спорщика тоже  осуществились.  В  октябре 1860 года,  когда
корвет "Калевала" уходил с кронштадтского рейда,  кадет Станюкович, наверно,
не думал о  том,  что бескрайние океанские просторы,  встреча с которыми ему
предстояла,  так сказать,  ждут его слова и что сочинения о море и о моряках
навеки утвердят его имя в  русской литературе.  Во  все три года плавания он
исправно нес  нелегкое бремя  морской  службы,  успешно сдал  гардемаринские
экзамены;  матросы его  считали "добрым барином",  у  начальников он  был на
хорошем счету,  и  скоро его  заметил сам  командующий тихоокеанской эскадры
адмирал А.А.Попов.
     Последнее обстоятельство имело  в  жизни  Станюковича важное  значение.
Сподвижник В.А.Корнилова  и  П.С.Нахимова,  Андрей  Александрович Попов  был
богато  одаренным,  широко  образованным  человеком,  в  характере  которого
благородная прямота и  доброжелательность причудливо сочетались с приступами
неудержимой гневливости.  Он знал будущего писателя еще ребенком,  но теперь
особое на  него внимание обратил,  конечно,  не  только поэтому:  гардемарин
Станюкович    выделялся    среди     своих     сверстников    начитанностью,
любознательностью  и  тем  обостренным  чувством  собственного  достоинства,
которое было так  свойственно лучшим из  молодых шестидесятников.  А.А.Попов
относился к  нему  с  большим  доверием,  поручая  ответственнейшие задания,
требовавшие  умения  самостоятельно  ориентироваться  в   самых   сложных  и
неожиданных обстоятельствах.
     Позднее  Станюкович представит отношение к  себе  адмирала  Попова  как
отношение старшего друга,  чуткого  наставника,  достойного самой  искренней
благодарности.  А  тогда  он  больше  всего  боялся  оказаться  в  положении
покровительствуемого.  "...Попов советует еще  с  ним остаться,  -  писал он
сестре.  -  Не думаю этого сделать!  Он человек деятельный,  добросовестный,
любит  меня  очень,  да  мне-то  не  по  нутру  состоять при  нем...  Обидно
предпочтение перед другими...  Что все скажут...  Правда, еще ничего дурного
не  говорят,  потому что я  держу себя с  ним свободно и  хорошо.  Да все же
адмирал... вот что!"*.
     ______________
     * Литературный архив, VI, М.-Л., 1961, стр. 458.

     Пребывание Станюковича на  кораблях  тихоокеанской эскадры  закончилось
досрочно:  по  распоряжению  того  же  А.А.Попова  двадцатилетний гардемарин
должен  был  срочно  доставить  в   морское  министерство  важные  служебные
документы. Отправился он 4 августа 1863 года, ехал сухим путем через Китай и
Сибирь и уже 28 сентября был в Петербурге.
     Обыкновенно такого рода поручения,  кроме своей непосредственно деловой
цели,  имели и еще одну,  вслух не называемую,  но вполне определенную цель:
обратить на исполнителя внимание высших начальников и таким образом ускорить
его "движение по службе".  Адмирал Попов,  конечно,  знал об этой традиции и
вряд ли  сомневался в  том,  что и  на  этот раз она не будет нарушена.  Сам
Станюкович о  такой "счастливой" возможности не хотел и думать:  чин мичмана
он  действительно получил очень скоро,  но  на этом и  счел свои отношения с
военным  флотом  поконченными,   по-видимому,  сразу  же  начав  хлопоты  об
отставке.  Однако оказалось,  что и теперь нужно было обратиться к отцу. Вот
что рассказывает о дальнейшем ходе дела П.В.Быков - один из первых биографов
Станюковича -  вероятно,  с его собственных слов. "Задумав выйти в отставку,
Станюкович просил  разрешения у  отца,  так  как  начальство не  соглашалось
уволить молодого моряка.  Отец оставил письмо сына без всякого ответа. Тогда
Станюкович,  унаследовавший от  отца  настойчивость,  твердость  и  энергию,
вторично написал "грозному адмиралу",  что если он  не  даст разрешения,  то
Станюкович устроит так, что его исключат из службы. И непреклонная воля сына
заставила "грозного адмирала" уступить.  Он  писал ему:  "Позора не  желаю и
против ветра плыть не могу...  Выходи в отставку и забудь отныне, что ты мой
сын!"  И  мичман  11  флотского экипажа Константин Станюкович был  уволен от
службы с производством в чин лейтенанта"*.
     ______________
     * К.М.Станюкович. Полн. собр. соч., т. I, СПб, 1906, стр. 10.


4

     Намерение стать писателем возникло у Станюковича,  вероятно, еще в годы
учения в  морском корпусе,  но  окончательно укрепилось уже  в  кругосветном
плавании.  И  можно  с  большой долей уверенности думать,  что  это  решение
предопределено не столько "морскими" впечатлениями, сколько неизменным и все
возраставшим интересом к  освободительному преобразовательному движению  тех
лет.  В  плавании Станюкович старался не пропустить ни малейшей возможности,
чтобы  узнать,  что  происходит на  родине.  В  письмах к  родным он  просил
присылать ему  журналы,  новые  книги,  сообщать  подробности политической и
литературной борьбы  в  стране;  он  систематически просматривал иностранные
газеты, прежде всего обращая внимание на сообщения о русских делах.
     Некоторые из произведений,  написанных им в те годы,  по своим жанровым
признакам непосредственно примыкают к  публицистике,  и затрагивает он в них
преимущественно такие темы, которые особенно оживленно обсуждались в русской
печати того времени. Характерна в этом отношении его статья "Мысли по поводу
глуповцев г.Щедрина",  напечатанная в 11-м номере "Морского сборника".  Судя
по  заглавию,   можно  подумать,   что  это  рецензия  на  опубликованные  в
"Современнике" сатирические очерки  Щедрина.  Но  о  собственно литературных
достоинствах этих произведений в  статье почти ничего не  говорится,  речь в
ней  идет  главным  образом  о   проблемах  воспитания,   в  частности  и  в
военно-учебных заведениях.
     Выйдя в отставку,  Станюкович начал жизнь профессионального литератора.
И  большая часть всего написанного им  в  первые годы его  писательства тоже
прямо или косвенно связана с публицистикой.  Но в его тогдашней литературной
деятельности обращает  внимание и  несколько настораживает одна,  на  первый
взгляд  как  будто  бы   и   не   очень  существенная,   подробность:   свои
многочисленные очерки,  рассказы,  фельетоны,  статьи, рецензии он печатал в
журналах и  газетах,  которые  нельзя  было  отнести  к  одному  и  тому  же
общественному направлению,  а  некоторые из них,  как,  например,  близкий к
"Современнику" журнал  "Искра" и  журнал  братьев Достоевских "Эпоха",  вели
между собой почти постоянную полемику. Непосредственно эта "невыдержанность"
вызывалась, вероятно, прежде всего тем, что литературная его репутация тогда
еще не установилась и  получаемые им гонорары были крайне скудными,  так что
сотрудничество в  каком-нибудь одном журнале не  могло ему  дать  даже самых
необходимых средств к жизни.  Но, разумеется, были и другие причины. Одна из
них,  по-видимому,  состояла в том,  что Станюкович еще не сумел тогда точно
определить свое место в общественной борьбе.
     Пока он находился в плавании,  Россия пережила важнейшие события. Вслед
за  отменой  крепостного права  были  утверждены основные положения судебной
реформы,  шли  споры о  земстве,  выдвигались даже  конституционные проекты.
Общественно-политическая борьба в  стране крайне обострилась.  Революционные
демократы  и  их  сторонники осудили  половинчатость крестьянской реформы  и
готовились к ниспровержению самодержавного строя.  Угроза революции напугала
не только откровенных крепостников, но и либералов. Началась полоса реакции.
В   1862  году  были  арестованы,   а  затем  и  осуждены  Н.Г.Чернышевский,
Д.И.Писарев,   Н.А.Серно-Соловьевич  и   другие  передовые  деятели;   выход
"Современника" и  "Русского слова" был  приостановлен,  и  за  всей  печатью
учрежден усиленный цензурный надзор.  Все  это,  естественно,  не  могло  не
сказаться на общем уровне журналистики.
     Можно полагать,  что в  этой напряженной обстановке Станюкович пережил,
как и  многие люди его поколения,  что-то  вроде растерянности.  Он вышел из
этого положения на  первый взгляд неожиданно,  но  вполне в  духе той бурной
эпохи:  в  ноябре 1865 года он уехал в село Чаадаево Владимирской губернии и
стал  там  школьным  учителем.  Тогдашняя  радикально  настроенная молодежь,
воспитанная на идеях Герцена и Некрасова,  Чернышевского и Добролюбова, была
убеждена,  что  главными вопросами всего  русского общества являются вопросы
народной,  крестьянской жизни.  Стало быть,  думали они,  надо  прежде всего
узнать народ и потрудиться на ниве его просвещения.
     Почти  через тридцать лет  Станюкович в  одном из  своих писем об  этом
эпизоде рассказывал так:  "Адмиральский сын,  только что  оставивший службу,
сулившую  ему   блестящую  карьеру,   несмотря  на   советы  великого  князя
Константина Николаевича остаться моряком,  -  хлопочет вслед за  отставкой о
назначении его сельским учителем в одну из школ министерства государственных
имуществ (других школ тогда не было).
     Тогдашний министр Зеленый,  хорошо знакомый с  отцом,  пришел в большое
изумление, когда я обратился к нему с такой просьбой...
     На месте изумление было еще большее, когда сельские власти прознали мой
указ об отставке, из которого узнали, что я бывший паж, отставной лейтенант,
был  три  года  в  кругосветном плавании и  послан  из  Сингапура курьером к
генерал-адмиралу. Не меньшую сенсацию произвело мое появление и на окрестных
помещиков..."*.
     _