опрос:  как собирать
справки?
     Начались прения.
     Первой  заговорила  девица  с   английской  складкой.   Она  привстала,
вытянулась во  всю  длину  своего высокого роста  и  покраснела,  как  может
покраснеть белокурая девица  с  добрым  сердцем,  двадцатью восемью годами и
некрасивым лицом,  которое,  впрочем,  очень  близкие  друзья  ее  находили,
конечно,  симпатичным.  (Заметьте:  если женщина некрасива,  то  она  всегда
бывает или "необыкновенно симпатична", или "необыкновенно умна".)
     Несколько заикаясь,  точно в  тонком горле ее  еще  сидела бедная Дарья
Осипова с  тремя  детьми,  она  находила,  что  справки едва  ли  приведут к
чему-нибудь,   и   предлагала  главнейшим  образом  основываться  на  первом
впечатлении.
     - Первое  впечатление...  первое  впечатление,  -  заключила  несколько
дрожащим голосом девица с добрым сердцем,  - редко обманывает, почти никогда
не обманывает.
     Она  снова  вспыхнула и  села  под  картечью  взглядов  двадцати девяти
"милостивых государынь", не пропустивших ни одного прыщика на лице белокурой
девицы и подумавших ехидно,  что, вероятно, все мужчины судили "симпатичную"
девушку по первому впечатлению, иначе давно бы ей быть замужем.
     Елена  Николаевна Красногор-Ряжская  "позволила себе  не  согласиться с
уважаемой Евгенией Петровной".
     - Исходя  из  принципа,  -  говорила  она,  уверенно делая  ударение на
"принципе" и  окидывая  собрание  выражением Э  6  (строго-деловым),  -  что
общество обязано помогать только  истинно бедным  и  нравственным людям,  на
первое впечатление полагаться нельзя.  Оно  может обмануть в  ту  или другую
сторону.  ("Однако же как хорошо это у меня выходит!" - промелькнуло у нее в
головке  почти  одновременно с  чувством  зависти,  сжавшим  сердце  графини
Долговой.)   Возможны  случаи  помощи  недостойным,   равно  как  (ей  очень
понравилось это "равно как") случаи отказа достойным.  В  принципе она стоит
за справки, хоть и понимает "сопряженные с ними трудности".
     Василий   Александрович  взглянул  на   Елену   Николаевну  очарованным
взглядом,  быстро опуская глаза под встречным взглядом оратора, как бы желая
скрыть в глубине души волновавшие его чувства.  Тем не менее они поняли друг
друга, хоть и не смотрели один на другого. Елена Николаевна подумала: "Какой
он милый,  этот Петровский!"  -  а  Василий Александрович подумал:  "Подою я
тебя, дуру, будь спокойна!"
     Графиня Долгова крепко  потерла тонким батистовым платком свои  румяные
губки,  как  бы  в  доказательство,  что продаются такие румяны,  которые не
стираются,  и  в свою очередь "отдавая справедливость благородству намерений
своего друга -  Елены Николаевны" (оба друга шлют друг другу нежные взгляды,
удивляясь лицемерию друг друга),  тем не  менее должна заметить,  что по  ее
"скромному"  мнению  ("Хороша  скромница!"   -   думает  Елена   Николаевна,
припоминая целый десяток мужских имен) ни  "первые впечатления",  ни справки
не приведут к желанному результату.
     - Самое  лучшее,   -   заключила  хорошенькая  графиня  с  нестираемыми
румянами, - попросить нуждающегося рассказать свою историю, одним словом une
confession...* На основании этого и судить...
     ______________
     * исповедь (фр.).

     - Исповедь  иногда  так  трудна,  графиня!  -  смиренно возражает Елена
Николаевна своему другу.
     - Отчего ж?..  Если сделать ее с открытым сердцем...  Мне кажется,  она
только облегчит душу,  chere Helene...* Право!..  Мы,  женщины, должны знать
это!
     ______________
     * дорогая Елена... (фр.)

     Обе,  сказавши по  пакости друг другу,  умолкли.  Стали говорить другие
"милостивые  государыни".  Баронесса  Шпек  стояла  за  справки  у  соседей.
Генеральша Быстрая стояла за  справки в  полиции.  "Там  все  должны знать!"
Адмиральша Троекурова предлагала решать дело по происхождению.  "Благородные
всегда достойней!" - выпалила она баритоном с резкостью морской волчицы.
     Стали вопрос голосовать.  Но во время голосования несколько "милостивых
государынь" непременно хотели говорить в  один и  тот же момент,  и поднялся
такой  шум,  что  снова затряслись седые букли,  председательница позвонила,
объяснила,  что  прения закончены,  и  снова  букли  покачались-покачались и
остановились на своем месте.
     Большинство голосов  высказалось за  справки  у  соседей,  а  в  случае
недостаточности и в полиции.
     Затем  Василий Александрович хотел  было  приступить к  чтению  второго
вопроса,  как из передней донеслись чьи-то голоса.  Слышно было,  как чей-то
голос говорил "нельзя", но другой протестовал. Елена Николаевна взглянула на
секретаря.  Тот попросил позволения у Елены Николаевны узнать,  не пришли ли
по ошибке сюда просители, но едва он хотел встать, как в залу вошел пожилой,
скверно одетый  человек,  ведя  за  руку,  словно  на  буксире,  оборванного
мальчугана.


        "III"

     Вошедший нисколько не  сконфузился при  виде такого блестящего дамского
собрания и  поспешил только утереть нос своему мальчугану,  любовно оправить
его  истасканное  тоненькое  пальтишко,   мешковато  сидевшее  на  худеньком
маленьком теле,  и  снять с  шеи несколько раз обмотанный вокруг ее  красный
шарф.  Когда  он  сделал  все  это,  то  вывел  мальчугана  вперед  с  таким
торжественным видом,  точно  он  привел  перед  собрание  благодетельных фей
маленького королевича,  принужденного только до времени скрываться в  плохом
костюме,  зябнуть при  двадцатиградусном морозе,  питаться черт знает чем  и
ночевать где пошлет бог.
     Сам  попечитель этого  мальчугана ничем особенным не  отличался от  тех
нищих  в  истертых порыжелых хламидах,  когда-то  бывших пальмерстонами* или
альмавивами** (трудно разобрать) "капитанов" и "чиновников",  которые пугают
дам  в  уединенных улицах  и  сиплым басом,  и  бледно-зелеными,  припухлыми
лицами,  и  блестящим пронзительным взором  глаз,  выглядывающих из  глубины
темных ям не то с  угрозой,  не то с  таким выражением страдания,  что долго
после встречи эти глаза мерещатся и не дают спокойно заснуть.
     ______________
     * пальто (англ. palmerston).
     ** плащами (исп. almaviva).

     Вошедший был стар,  сед,  старался глядеть на этот раз приветливо, хотя
все-таки походил на волка, нечаянно из леса попавшего в людское общество. Он
потер грязными руками шею,  будто отыскивая,  куда  девался его  галстух,  и
оставался в положении сфинкса,  в ожидании того времени,  когда ему придется
заговорить.
     Мальчуган лет девяти, очевидно, не желал чести быть непременно впереди.
Он пятился назад и успокоился только тогда, когда приблизился к ногам своего
товарища и почувствовал, как знакомая вздрагивавшая рука ласково гладила его
косматую, плохо знакомую с гребенкой голову.
     Появление этой  странной пары,  как  кажется,  не  входило в  программу
заседания "Общества истинно бедных и нравственных людей", вследствие чего не
только все "милостивые государыни",  но и единственный "милостивый государь"
были в  первую минуту озадачены и смотрели на появившихся гостей глазами,  в
которых было много изумления,  брезгливости, испуга, но очень мало теплоты и
участия. Эти чувства вызывал главным образом, конечно, странный старик, лицо
которого хоть и старалось быть приветливым,  но все-таки не внушало большого
расположения; особенно его глубоко засевшие глаза, смотревшие на "милостивых
государынь"   с   какой-то   блуждающей   улыбкой,   производили  неприятное
впечатление:  не было в  них того смиренно-льстивого выражения,  которое так
хорошо знакомо и так нравится благотворителям и благодетельницам.
     Однако надо  было  заговорить с  этими  нежданными гостями,  и  Василий
Александрович заговорил.
     - Что вам угодно?  - спросил он тем канцелярски-вежливым тоном, который
он считал образцом нежности в сношениях с клиентами общества.
     - Мне почти что ничего!  - отвечал странный старик, улыбаясь глазами, -
а вот этому мальчику надо бы помочь.
     - Вы его отец?
     - Нет...
     - Родственник?
     - По Христу!..
     - Ггмм... Странное родство... Он ваш приемыш?
     - Приемыш.
     Секретарь взглянул на  "милостивых государынь",  лукаво прищурив глаза,
словно бы говоря: "Вот отчаянный лгун!" - и обратился к мальчику:
     - Как тебя зовут?
     - Сенькой.
     - Есть у тебя отец?
     - Не знаю.
     - А мать?
     - Не знаю.
     - Кого же ты знаешь?
     - Дедушку знаю.
     - Кто ж твой дедушка?
     - А вот!
     Мальчик  улыбнулся,  оскалив  ряд  белых  зубов,  и  показал пальцем на
старика. Старик ласково ему усмехнулся.
     - Давно ты его знаешь?
     - Давно...
     - Чем занимаешься?
     Мальчик не понимал.
     - Что делаешь?
     - Все делаю, когда дрова есть - печку топлю, дедушке помогаю...
     - Ваше звание? - обратился секретарь к старику.
     Тот вынул из кармана засаленную бумагу и подал секретарю.
     Василий  Александрович прочел  бумагу,  пожал  плечами и  с  осторожной
брезгливостью положил  ее  перед  почтенной  председательницей.  Та  в  свою
очередь  пожала  плечами,   потрясла  седыми  буклями  и   передала  дальше.
Осторожно,  словно боясь чумной заразы,  дотрогивались до  этой бумаги ручки
"милостивых государынь" и  затем торопились сбыть,  проводив ее  вздохом или
пожатием плеч.
     - До чего дошел!
     - Как пал!
     - Ужасно!
     Такие восклицания в  виде шепота вырвались из  груди многих "милостивых
государынь".
     - У вас есть рекомендация? - снова спросил секретарь.
     - Нет.
     Василий Александрович обвел собрание взором сожаления,  что у  него нет
рекомендации.
     "У него нет рекомендации!" - отвечали взгляды в ответ.
     "У него нет рекомендации!" - безмолвно сказали все лица и личики.
     - И вид у него скверный! - тихо шепнула председательница.
     - Пьяница!..  -  еще тише отвечал секретарь.  -  А мальчик, верно, взят
напрокат!
     Дело старика, видимо, было проиграно. Он это понял и вдруг стал угрюм.
     - Так вы говорите, что у вас нет рекомендации?
     - Никакой.
     - Даже никакой? Это очень жаль! Судя по вашим бумагам (секретарь встает
и  брезгливо отдает назад бумагу),  вы человек не без образования и поймете,
следовательно,  что  цели  нашего общества не  позволяют удовлетворить вашей
просьбе.
     Старик слушал эту речь с каким-то угрюмым вниманием, но когда секретарь
кончил,  он  опустил голову и  как-то весь съежился.  Глаза его спрятались в
темных ямах, и из груди вылетел надтреснутый голос, произнесший тихо:
     - Но ведь я не за себя... За мальчика!
     - За мальчика? - переспросил секретарь и пошел на свое место.
     Несколько секунд недоумения.
     - Имеем ли мы право? - тихо шепчет секретарь.
     - Имеем ли  мы право?  -  также тихо шепчет почтенная председательница,
строго покачивая буклями.
     "Имеем  ли   мы  право?"   -   спрашивают  сами  себя  все  "милостивые
государыни".
     - К сожалению, мы не имеем права! - решает сперва лицо секретаря, потом
жест, а затем и тихий шепот.
     - К   сожалению,   мы   не   имеем  права!   -   говорит  по-французски
председательница.
     "Мы не имеем права!" - отвечают лица "милостивых государынь", и все они
обращают внимание на мальчика, помочь которому они не имеют права.
     А  мальчик глядит зоркими карими глазенками на  блестящее собрание и  -
вообразите себе!  -  не  только не ищет права разжалобить сердца "милостивых
государынь",  а,  напротив, словно бы ищет права назваться самым невежливым,
дерзким мальчуганом, когда-либо обращавшимся за помощью. Он весело смеется и
шепчет  что-то  своему  угрюмому товарищу,  указывая пальцем прямо  на  лицо
почтенной председательницы.  Его заинтересовали седые букли,  и  он сообщает
свои  наблюдения вполголоса,  нисколько не  стесняясь местом,  в  котором он
находится.  Очевидно, четырнадцать градусов по Реомюру привели его в игривое
настроение,  и  он,  несмотря на  знаки старого товарища,  продолжает весело
хихикать...
     Эта  веселость окончательно сгубила  мальчика.  "Милостивые государыни"
находят,  что  перед  ними  испорченный мальчик.  (Секретарь давно  уже  это
нашел.)  Они совершенно забывают,  что у  многих из них есть дети,  и помнят
только,   что  перед  ними  всклокоченный,   грязный  мальчишка,  с  бойкими
глазенками между впалых щек и дерзким смехом.
     - К  сожалению...  мы  не имеем права помочь и  мальчику!..  -  говорит
секретарь.
     - Без рекомендации? - иронически подсказывает старик.
     - Да-с!  -  резко заметил секретарь и, как бы говорит взглядом: "Можете
теперь убираться если не  к  черту,  то,  во  всяком случае,  на улицу,  где
восемнадцать с половиной градусов мороза".
     Старик резко дергает мальчугана за руку,  делает несколько шагов, затем
останавливается и говорит:
     - Милостивые государыни!..  Я вас прошу (голос его становится глуше,  и
на испитом лице сказывается большое страдание)...  я  вас прошу...  Помогите
мальчику... У него нет пристанища. У него нет одежды... Помогите мальчику!
     Все вдруг притихли. Всем вдруг стало как-то совестно. Притих и мальчик.
Он  не смеется,  а  испуганно смотрит на своего товарища.  В  его испуганном
взгляде и страх и любовь.
     - Дедушка,  что с тобой?..  Что ты?  -  говорит он,  заглядывая на него
снизу...
     Многие полезли в карманы. Девица с английской складкой и добрым сердцем
давно сидела на  своем кресле,  точно на  угольях.  При последних словах она
вскакивает с места,  роняет кресло,  конфузится,  подходит к мальчику и сует
ему маленькое портмоне.
     Старик сперва ни слова не говорит, потом, будто спохватившись, шепчет:
     - Будьте  спокойны,   сударыня...  Его  денег  я  не  пропью...  Будьте
спокойны, сударыня!..
     Он благодарит теплым, ласковым взглядом девицу и уходит из залы.
     - Ваш адрес... адрес ваш! - конфузливо шепчет девица.
     Но ответа нет. Старик уж скрылся.
     Белокурая девица возвращается на  свое кресло,  краснея,  как  пион,  с
нависшими слезами на глазах. Все на нее смотрят, как на выскочку, и находят,
что она очень "смешная".
     После  этого эпизода прошло несколько минут,  пока  заседание не  пошло
своим  порядком.   Опять  ставились  вопросы,  разрешались  и  заносились  в
протоколы.  В  пять  часов заседание было окончено.  "Милостивые государыни"
поболтали и разъехались.
     Елена Николаевна,  довольная,  оставалась еще несколько времени в зале.
Было решено, что она завтра поедет с секретарем для посещения истинно бедных
и  нравственных людей.  Она  была  рада  посетить бедных  и  пококетничать с
Василием Александровичем.
     "Я надену черное шерстяное платье.  И  скромно и  хорошо!"  -  подумала
молоденькая женщина, уходя в госстиную.
     И Василий Александрович ехал обедать довольный. Благодаря "Обществу для
помощи  истинно бедным  и  нравственным людям"  он  поправил свои  служебные
делишки и теперь рассчитывал на завтрашнее посещение бедных, на свои голубые
глаза,  мягкий голос и  расположение Красногор-Ряжской.  "Она думает,  что я
влюблен,  и,  конечно,  заставит мужа надеть мундир и  попросить за  меня...
истинно бедного и нравственного человека!" - улыбался Василий Александрович,
плотнее кутаясь в бобровый воротник.


        "IV"

     Успев "вырвать зло с корнем" из того ведомства,  где служил "строптивый
столоначальник",  и  отправить бедного провинциального Мазаниелло туда,  где
даже настоящий никогда не бывал, господин Красногор-Ряжский вошел в гостиную
в самом отвратительном расположении духа.
     - Наболтались? - спросил он.
     - Неужели вы не можете говорить, не оскорбляя меня?
     Елена Николаевна делает мину  Э  9  -  глубоко оскорбленной невинности.
Слезы нависают на ресницах. Грудь несколько подымается. Страдание напечатано
на ее милом личике.
     Господин Красногор-Ряжский начинает советь.  Елена Николаевна, несмотря
на страдание, видит это и, усиливая Э 9, нечаянно обнажает локоть.
     Господин Красногор-Ряжский совеет еще более.
     - Лена... Леночка!.. - робко произносит его превосходительство.
     Ни звука в ответ.
     - Леночка!..   -   совсем  нежно  начал  господин  Красногор-Ряжский  и
поперхнулся...  -  Леночка!  Ведь я... вы там что хотите говорите, но мне не
нравится секретарь.
     Елена Николаевна открывает глаза,  и  муж усматривает в  них такое море
изумления, что наконец изумляется сам.
     - Ты, Лена, что так смотришь?
     - Я?..
     Картина  меняется.  Страдание исчезает.  Елена  Николаевна хохочет  как
ребенок, хохочет весело, мило, заразительно.
     Муж хлопает глазами.
     - Так ты,  Никс,  ревновать?..  Ха-ха-ха...  Глупый мой! К секретарю?..
Ха-ха-ха!..
     Хохот был так заразителен,  что даже сам Никс не  выдержал,  захохотал,
как дурак, и прижал супругу к своей высохшей груди.
     В  тот  же  вечер  "строптивый столоначальник" был  возвращен к  своему
семейству.  Он не был исключен из службы, как предлагал докладчик, а получил
только выговор с замечанием, чтобы впредь, и так далее.
     - А я было думал,  Леночка, ха-ха-ха!.. - весело говорил солидный Никс,
ужиная вдвоем с Леночкой. - Я было думал...
     - А ты, Никс, не думай!..
     И Елена Николаевна шаловливо зажала мужу рот своей ладонью и посмотрела
на  него  тем  чудным взглядом (Э  1),  каким она  смотрела на  него  только
двадцатого числа или накануне какой-нибудь замышляемой женской шалости.
        "1880"



        Константин Михайлович Станюкович.
        Елка для взрослых



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: К.M.Станюкович. Избранные произведения. В 2-х т. Том 2
     Издательство "Художожественной литературы", Москва, 1988
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 ноября 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


        "I"

     Лев Сергеевич Озорнин только что закончил утренний туалет основательной
отделкой  ногтей,  удовлетворенно  взглянул  на  свои  красивые  смугловатые
большие  руки  с  длинными  пальцами  и  стал  пробегать газету,  отхлебывая
маленькими глотками чай из стакана и попыхивая папироской.
     Когда часы на письменном столе пробили десять,  он поднялся с  кресла и
легкой походкой вышел из своего небольшого,  недурно обставленного кабинета,
весело  напевая  какой-то  мотив  и,  по-видимому,  находясь в  том  хорошем
расположении духа, в каком бывают люди, которым жизнь улыбается.
     Это  был  высокий,  статный,  красивый брюнет  лет  тридцати с  коротко
остриженными волосами и небольшой остроконечной бородкой, свежий, цветущий и
элегантный в  своем  щегольски сшитом  темно-синем  вестоне* с  ослепительно
белыми стоячими воротничками,  загнутыми у  горла,  и  в мягких ботинках без
каблуков.
     ______________
     * пиджаке (фр. veston).

     В гостиной,  убранной не без претензий на роскошь,  к Озорнину подбежал
хорошенький мальчик лет пяти с  распущенными по плечам волнистыми волосами и
весело воскликнул:
     - А елку уж принесли, папа!
     - Принесли? - улыбнулся Озорнин и, приподнимая ребенка, поцеловал в его
обе пухлые щеки.
     - Она в кухне. Няня видела... Мама говорила, что завтра ее зажгут...
     - Завтра,  Володя.  И  она  будет очень красивая,  когда ее  уберут,  -
отвечал Озорнин.
     И,  опустив мальчика на  пол,  он  обратился к  молодой пригожей няне в
большом белом,  с  закинутыми назад  лентами,  чепце,  какие носят парижские
бонны,   и  внушительным,   слегка  строгим  тоном,  каким  Озорнин  говорил
обыкновенно с  прислугой,  спросил,  скользнув взглядом по хорошо развитому,
крепкому бюсту свежей и румяной няни:
     - Барыня встала?
     - Встали-с.  Сейчас выйдут!  -  отвечала няня и  вся  вдруг вспыхнула и
потупила свои бойкие и лукавые карие глаза.
     Озорнин приблизился к  опущенной портьере и,  раздвинув ее,  постучал в
двери.
     - Можно!  - раздался из-за дверей необы