овный  и
решительный,   страшно   напряженный  и   совсем   не   похожий  теперь   на
легкомысленного,  веселого и ленивого жуира, полный энергии и сил, неустанно
и  внимательно следил за  каждым движением "Резвого",  направляя его вразрез
волнам и уклоняясь от их нападений.
     Необыкновенно яростный порыв освирепевшей бури, достигшей, по-видимому,
своего апогея,  повалил грот-мачту.  Она с треском закачалась,  склонилась и
упала на подветренный борт. Корвет лег на бок. Минута была критическая.
     - Очистить скорей! - громовым голосом крикнул капитан в рупор.
     Старший  офицер  Михаил  Петрович уже  был  там,  у  свалившейся мачты.
Несколько ударов топоров, и мачта, освобожденная от вант, была за бортом.
     Корвет снова поднялся,  и  лицо Монте-Кристо,  напряженное до последней
степени, прояснилось.
     - Слава богу!.. - невольно прошептал он. И губы его вздрагивали.
     Беспокойный адмирал,  видавший на своем веку виды,  был угрюмо-спокоен.
Он тоже не покидал мостика и стоял,  уцепившись за поручни,  безмолвный,  ни
разу  не  вмешиваясь в  распоряжения капитана.  Они  были безукоризненны,  и
адмирал за  эти два дня,  внутренне любуясь Монте-Кристо,  вполне убедился в
том,  что  Николай  Афанасьевич  лихой  и  энергичный  капитан,  особенно  в
критические минуты,  и что он,  этот сибарит и жуир,  сумеет умереть рыцарем
долга, если бы пришлось.
     И   два   штормовые  дня   сблизили  эти  две  противоположные  натуры.
Беспокойный адмирал  проникся невольным уважением к  мужественному и  лихому
капитану и прощал все его недостатки.
     Не раз предлагал он ему спуститься вниз и отдохнуть.
     - Я за вас постою, Николай Афанасьич... Вы утомились.
     - Место капитана здесь,  на мостике,  и я его не оставлю, пока корвет в
опасности! - отвечал Монте-Кристо.
     И  голос его звучал энергией.  И тон его был совсем не такой,  каким он
говорил обыкновенно о  адмиралом.  В  нем  было что-то  властное и  сильное,
словно  бы   подчеркивающее,   что  он  -   капитан  и   на  нем  лежит  вся
ответственность за судно и за экипаж.
     Зато адмирал то  и  дело посылал за Васькой и  приказывал ему приносить
наверх разные закуски и вина для Николая Афанасьевича, чтобы он подкрепился.
Но Монте-Кристо был слишком нервно напряжен и не ощущал голода. Он в эти два
дня довольствовался несколькими галетами, которые запивал портвейном.
     Когда наконец к  концу второго дня шторм стал затихать и корвет был вне
опасности,  капитан  попросил Михаила  Петровича его  сменить на  мостике и,
отдав  приказание  вахтенному  начальнику  не   будить  его   без  особенной
надобности, спустился наконец с мостика.
     Лицо  его  осунулось и,  казалось,  постарело.  Впавшие глаза,  уже  не
горевшие блеском возбуждения,  были утомлены и  безжизненны.  Вся его фигура
казалась какою-то вялою и ленивою,  нисколько не напоминавшею ту энергичную,
которая пленяла всех еще несколько минут тому назад.
     - Не хотите ли закусить, Николай Афанасьич? Я велю сейчас подать вам! -
предложил адмирал, только что вышедший из каюты.
     - Покорно благодарю, ваше превосходительство. Я ничего не хочу...
     - Не прислать ли вам чего-нибудь в каюту,  Николай Афанасьевич, а? Ведь
вы ничего не ели? Есть недурная ветчина, омары, честер, страсбургский пирог,
копченая лососина.  И  у  меня  сохранилась одна бутылка превосходной редкой
мадеры...  Я  получил  в  подарок  несколько бутылок этого  вина  в  прошлое
плавание,  когда был  на  Мадере...  Одна бутылка осталась...  Позвольте вам
прислать.
     - Если позволите,  завтра,  ваше превосходительство,  я с удовольствием
воспользуюсь вашим любезным предложением, а теперь я смертельно хочу спать.
     - Ну,   идите...   идите...   Только  позвольте  вам  сказать,  Николай
Афанасьич,  что  я,  как моряк,  все время любовался вашими распоряжениями и
гордился,  что  у  меня  в  эскадре такой  капитан.  Да-с.  Только с  такими
командирами, как вы и как командир "Голубчика", можно было выйти с честью из
такого анафемского шторма, и я считаю своим долгом горячо благодарить вас за
спасение  корвета  и  людей!  -  взволнованно проговорил  адмирал  и  как-то
особенно  сердечно  и  крепко  пожал  руку  Монте-Кристо.  -  Такие  дни  не
забываются!  -  прибавил он. - Спокойной ночи. Выспитесь хорошенько. Завтра,
если стихнет, разведем пары и к вечеру будем в Нагасаки.
     Монте-Кристо был польщен словами адмирала,  но ничего на них не ответил
и торопливо спустился в свою каюту.
     - Уф!  -  облегченно и  радостно вздохнул он  при виде чистой и  свежей
постели,  которая в  эти минуты составляла единственный предмет его желаний.
Ничего другого не существовало для него.  Он точно забыл все, что только что
произошло,  все,  что  он  пережил в  эти  двое  суток...  Нервы  словно  бы
притупились...
     И  он,  обессиленный,  раздетый  вестовым,  с  наслаждением бросился на
мягкую койку и в ту же минуту заснул как убитый.


        "XIX"

     К  утру  следующего дня  значительно стихло.  Ветер  ослабевал.  Черные
клочковатые тучи чернели на горизонте,  и  из-за перистых облачков то и дело
показывалось ослепительное жгучее солнце.  Старший штурман Иван Иванович уже
поспешил взять  высоты,  чтобы  сделать  астрономические вычисления и  точно
определиться. И то два дня без наблюдений. Это его смущало.
     Покачиваясь на  затихавшем,  но  все  еще сильном волнении,  "Резвый" и
"Голубчик" шли в близком расстоянии друг от друга, попыхивая дымком из своих
белых труб,  оба сильно пощипанные бурей.  Каждого из них шторм покалечил, и
они  напоминали раненых птиц.  На  "Резвом" не  было  грот-мачты и  утлегаря
(оконечность бугшприта),  снесен с  боканцев капитанский катер  и  проломлен
борт.  "Голубчик" потерял фок-мачту, все свои шлюпки, и верхняя рубка сильно
пострадала.
     Машины на обоих судах работали полным ходом,  и корвет и клипер, буравя
своими винтами,  шли узлов по семи,  по восьми,  направляясь в Нагасаки,  до
которого было не более ста миль.
     Там, в затишье спокойной гавани, можно будет основательно исправить все
аварии:  поставить и вооружить новые мачты и достать новые шлюпки, а пока на
обоих судах залечивали раны домашними средствами на  случай нового нападения
врага.
     К подъему флага на "Резвом" и на "Голубчике" взамен потерянных мачт уже
стояли так называемые "фальшивые",  на которых можно было держать,  в случае
крайности,  легкую парусность,  и проломленные борты были заделаны. Работали
всю ночь, и Михаил Петрович, конечно, не смыкал глаз.
     В  семь  часов  адмирал  вышел  наверх  и  довольным  взглядом  оглядел
"Резвого"  и  потом  "Голубчика".  Оба  они,  хотя  и  пощипанные,  все-таки
сохраняли внушительный вид исправных военных судов.
     Адмирал   приказал  сигналом  спросить  "Голубчика",   какие   у   него
повреждения и нет ли сильной течи.
     Ответные сигналы перечислили повреждения и сообщили, что течи нет.
     Адмирал удовлетворенно улыбался,  разгуливая по юту. Он думал теперь, к
какой бы награде представить этих двух лихих капитанов и  заставить адмирала
Шримса уважить его представление. И он уже заранее волновался при мысли, что
этот  Шримс,  не  имеющий понятия о  морском деле,  может  не  исполнить его
ходатайство и  оба  капитана не  будут отличены,  как следует.  Волновался и
решил, что он, в случае отказа, напишет ему такое письмо... такое...
     В  эту минуту адмирал вспомнил,  что он  еще не  поблагодарил командира
"Голубчика" за шторм, и сказал вахтенному офицеру:
     - Сергей  Александрович!  Прикажите  поднять  сигнал,  что  я  изъявляю
командиру "Голубчика" свое особенное удовольствие.
     - Есть! - отвечал мичман Леонтьев.
     - Да отчего это Вербицкого нет,  а?  Адмирал наверху... семь часов... а
флаг-офицер спит... Пошлите за ним! - вдруг раздраженно крикнул адмирал.
     Но, увидав поднявшегося на мостик старшего офицера, он снова просветлел
и, пожимая Михаилу Петровичу руку, проговорил:
     - Доброго утра,  Михаил Петрович...  Очень рад вас видеть и  не могу не
сказать, что вы меня даже удивили...
     - Чем, ваше превосходительство? - спросил, недоумевая, старший офицер.
     - Еще  спрашивает!  -  улыбнулся  адмирал...  -  Так  быстро  исправить
повреждения и поставить мачту... это... это... делает большую честь старшему
офицеру...  Ну,  да ведь мы с вами старые приятели...  Я вас давно знаю... А
все-таки... удивили, Михаил Петрович. Ну что, у нас течи не показалось после
вчерашнего?..
     - Нет,  -  отвечал  Михаил  Петрович и  покраснел,  видимо,  польщенный
словами  адмирала,  который  действительно  понимал  и  умел  ценить  работу
подчиненных,  потому что и сам умел работать,  и в свое время был образцовым
старшим офицером.
     - Хорошо построенное судно, крепкое судно. Шторм ведь был серьезный.
     - Довольно серьезный,  ваше  превосходительство!  -  подтвердил старший
офицер.
     - А как с ним справился Николай Афанасьевич...  Да-с!  Он показал всем,
что  значит  лихой  капитан  в  критические  минуты!   Какой  глаз...  Какое
хладнокровие... Какое уменье!
     - Николая Афанасьевича надо  видеть  во  время  штормов,  чтобы  вполне
оценить и понять его, ваше превосходительство!
     - А вы думаете, я не ценю его, а? С таким капитаном, как он, да с таким
старшим офицером, как вы, я куда угодно пойду-с... Вы дополняете друг друга,
вот что я вам скажу,  любезный друг...  Ведь -  что уж греха таить - Николай
Афанасьич с  ленцой и в тихую погоду любит больше кейфовать...  Зато вот эти
два дня...  Кстати,  прикажите его вестовому не будить его к флагу...  Пусть
высыпается.
     - Слушаю-с...
     - Да и вам надо отдохнуть, Михаил Петрович. Глаза-то красные.
     - Успею, ваше превосходительство... В Нагасаки отосплюсь.
     - А вы,  Вербицкий,  почему это до сих пор спали,  а?  Вследствие каких
таких трудов?  - обратился адмирал к своему флаг-офицеру ворчливым и в то же
время добродушным тоном.
     Шустрый мичман, хорошо изучивший своего адмирала, понял, что настроение
его не предвещает разноса, и потому храбро соврал:
     - Я и не думал спать, ваше превосходительство.
     - Что же вы делали?
     - Читал, ваше превосходительство.
     - Это  видно  по  вашим  сонным  глазам...  Ишь  ведь...  Всегда  хочет
вывернуться...  Всегда у него наготове ответ!  - засмеялся адмирал и шутливо
погрозил мичману пальцем.
     - А Аркадий Дмитрич тоже читает? - насмешливо спросил адмирал.
     - Аркадий Дмитрич нездоров, ваше превосходительство.
     - Что с ним? Укачало, видно?
     - Точно так.  Эти  два  дня Аркадию Дмитриевичу было так нехорошо,  что
Аркадий Дмитриевич даже и  не душился,  ваше превосходительство!  -  с самым
серьезным  лицом   проговорил  Вербицкий,   зная,   что   лишняя  шутка  над
флаг-капитаном может только быть приятной адмиралу.
     Действительно, адмирал рассмеялся детским громким смехом...
     - Даже и не душился?! Ха-ха-ха!.. Вот поправится Аркадий Дмитрич, я ему
скажу,  как  вы,  Вербицкий,  определяете серьезность его  болезни.  Так  не
душился?
     - Никак нет,  ваше превосходительство... Я заходил к Аркадию Дмитричу и
третьего дня, и вчера...
     - Что ж он, отлеживался?
     - Отлеживался  и   про  себя  читал  акафисты  пресвятой  богородице  и
Николаю-угоднику, ваше превосходительство.
     Адмирал снова засмеялся.
     - Ну,   довольно  вам   зубоскалить,   Вербицкий...   Аркадий   Дмитрич
религиозный человек...  ну и читает акафисты... Не беспокойте его сегодня...
Пусть отдохнет после шторма... А вы вот что: сегодня чтобы обед был по вкусу
Николая Афанасьича... Вы знаете, что он особенно любит?
     - Постараюсь догадаться, ваше превосходительство.
     - Догадайтесь, и чтобы Николай Афанасьич был доволен обедом... И Михаил
Петрович тоже.  Надеюсь, вы не откажетесь, Михаил Петрович, откушать сегодня
у меня?
     Михаил Петрович поблагодарил адмирала.
     - Ну,  а теперь узнайте,  Вербицкий,  отчего Васька не докладывает, что
готов кофе. Что он морит меня голодом, каналья? Шуганите его хорошенько.
     Шустрый  флаг-офицер  хотел  было  ринуться  со   всех  ног   исполнять
адмиральское приказание,  как в ту же минуту на полуюте показалась маленькая
заспанная фигурка адмиральского камердинера в красной жокейской фуражке.
     Он  подошел,  не  особенно спеша,  к  адмиралу и,  галантно приподнимая
фуражку с своей черной кудластой головы, проговорил:
     - Пожалуйте кофе кушать.
     - Копаешься! - воркнул адмирал.
     - У меня не десять рук, а всего две! - огрызнулся Васька и пошел назад.
     - Ишь ведь бестия!  Поздно встал и...  прав!  -  проговорил,  улыбаясь,
адмирал.  - Вербицкий! Пожалуйте ко мне кофе пить! - приказал он и спустился
с юта, сопровождаемый флаг-офицером.
     - А  ведь  этот  мальчик карьеру сделает,  Михаил Петрович!  -  заметил
Леонтьев.
     - А что ж, пусть делает! - равнодушно промолвил старший офицер.
     - И  если  будет  нужно,  продаст этого самого адмирала,  перед которым
лебезит.
     - И это возможно.
     - Удивляюсь, как адмирал его не раскусил...
     - А  быть может,  и раскусил...  да привык к нему.  Привычка,  батюшка,
большое дело...  А  кроме  того,  Вербицкий прирожденный флаг-офицер,  ну  и
способный малый - этого отнять у него нельзя.
     - Несимпатичный... карьерист...
     - А вам,  Сергей Александрович,  хочется,  чтобы все были симпатичны?..
Какой еще вы юный,  однако,  батенька!  -  ласково улыбнулся Михаил Петрович
своими маленькими,  закрасневшимися глазами в очках и прибавил: - Пойду-ка и
я напьюсь чайку... Ужасно устал, признаться. После восьми часов и я закачусь
спать... Всю ночь не спал из-за этих починок.
     В  начале  шестого  часа,  когда  солнце  быстро  клонилось  к  закату,
"Резвый", имея в кильватере "Голубчика", входил в прелестную бухту Нагасаки,
живописно расположенного в ее глубине.
     Все были наверху, и на корвете царила торжественная тишина, обычная при
входе военного судна на рейд, да еще в чужие люди.
     На  рейде  стояли  четыре  русских  военных судна,  два  корвета и  два
клипера,  принадлежащие  к  составу  эскадры  Тихого  океана,  которым  было
приказано собраться в  Нагасаки и  там ждать адмирала,  и  несколько военных
судов других наций.
     Едва    только    "Резвый"    под    контр-адмиральским    флагом    на
крюйс-брам-стеньге показался в  виду  эскадры,  как  со  всех судов раздался
салют адмиральскому флагу,  и на "Резвом" тотчас же последовал ответ.  Вслед
за тем салютовали и иностранные суда, и им тоже отвечали.
     Когда рассеялся дым от выстрелов,  "Резвый" бросил якорь,  и все шлюпки
были спущены. "Голубчик" стал рядом.
     Как только отдан был якорь,  со всех судов отвалили гички и  вельботы с
командирами,  которые спешили к адмиралу с рапортами. У всех были щегольские
шлюпки.  Только командир "Голубчика" приехал на  своей единственно уцелевшей
маленькой четверке.
     Один за  другим входили капитаны в  полной парадной форме на  "Резвый",
встречаемые караулом,  и, несколько напряженные и взволнованные, проходили в
адмиральскую каюту.
     Адмирал принимал всех приветливо,  расспрашивал о плавании, о состоянии
судов,  обещал побывать на всех судах и пригласил капитанов обедать "ровно в
шесть".  И  так как возвращаться на  свои суда было поздно,  то все капитаны
собрались в  капитанской каюте  и  в  ожидании обеда были  гостями радушного
Монте-Кристо,  который  немедленно приказал вестовому подать  разных  вин  и
предложил всем выпить по рюмке, по другой "начерно".
     Нечего и говорить,  что главной темой разговоров были общие расспросы о
шторме,  об  адмирале и  об его предположениях.  Куда и  кого он пошлет?  Не
слышно ли, какие суда возвращаются в Россию?
     Насчет шторма Монте-Кристо не вдавался в большие подробности.
     - Трепануло изрядно,  ничего  себе,  -  говорил он,  разливая в  бокалы
шампанское,  -  грот-мачту,  как видите,  потеряли.  А куда кто идет - разве
адмирал  сообщает!   Этого  и   Аркадий  Дмитрич  не  знает!   -   засмеялся
Монте-Кристо.
     - И меня он не посвящает в свои предположения! - вставил флаг-капитан.
     - Да и не все ли равно,  господа,  узнать днем позже,  днем раньше, кто
куда идет...  Я  и  сам не знаю,  куда мы идем:  в Австралию или на Ситху...
Аркадий Дмитрич говорил, что в Австралию...
     - Адмирал как-то сказал...
     - А я не удивлюсь, если он вздумает вдруг идти в Берингов пролив...
     Все рассмеялись.
     - От него всего можно ожидать! - заметил кто-то.
     - То-то и есть...  А вот вы,  господа,  лучше расскажите, нет ли чего в
Нагасаки новенького. Это, право, интереснее.
     - Чего новенького?..
     - Как чего?.. Неужели здесь одна и та же "королева Гортензия", что была
в прошлом году?.. Неужели придется опять ухаживать за японками?..
     - Вы  вот  насчет какого новенького!..  Так вас можно порадовать...  На
днях приехали три француженки...
     - Вот это дело... Каковы они?..
     Один неказистый, толстенький и низенький, совершенно лысый капитан стал
подробно описывать достоинства француженок.  Другой,  помоложе, вступился за
честь  японок и  хвастал своей  нанятой на  месяц женой*,  и  скоро разговор
почтенных  и  солидных  капитанов принял  несколько одностороннее и  игривое
направление.
     ______________
     *  Время рассказа относится к дореформенной Японии,  когда можно было в
чайных домах  покупать временных жен,  обязанных на  время  найма  сохранять
верность. (Прим. автора.)

     Решено было,  что все капитаны отправятся сегодня же  вечером знакомить
Монте-Кристо с француженками.
     Тем  временем адмирал внимательно оглядывал убранство стола  и  говорил
Вербицкому:
     - Смотрите не осрамите меня с обедом... Довольно ли всего?
     - Довольно, ваше превосходительство...
     - Какой обед?
     - Суп с пирожками, ветчина... Николай Афанасьич любит.
     - Дальше?
     - Индейки!..
     - Сколько?
     - Четыре.
     - Хватит на двадцать человек?
     - Хватит...   Индейки  большие,   ваше  превосходительство.  Горошек  и
маседуан.
     - Ну, смотрите же, чтобы всего было довольно.

     После обеда все разъехались.  Капитаны отправились на свои суда,  чтобы
переодеться в  статское платье и  сообщить старшим офицерам,  чтобы все было
готово  к  смотру,  и  затем  все  вместе  поехали  на  берег.  Монте-Кристо
конфиденциально предупредил старшего офицера,  чтоб его не ждали.  Он, может
быть, вернется к утру.
     - Надо освежиться!  -  прибавил он,  смеясь.  -  Не все же штормовать в
море. Надоело!
     Разъехались еще и  раньше все офицеры и  гардемарины,  кроме вахтенных.
Все торопились на берег погулять и  познакомиться с туземными дамами и затем
собраться  в  гостиницу,  где  сегодня  должен  был  составиться грандиозный
ландскнехт. Соберутся офицеры и гардемарины всей эскадры.
     На  "Резвом" оставались,  кроме вахтенных да  старшего офицера,  только
батюшка да "лобастый" гардемарин, дядя Черномор.
     Адмирал прочитывал у себя в каюте газеты.
     В девятом часу он вышел наверх погулять.
     Заметив на шканцах лобастого гардемарина, он подошел к нему и спросил:
     - А вы, любезный друг, отчего не на берегу? Или на вахту станете?
     - Нет-с... Не хочется что-то, ваше превосходительство...
     - Ну что вы вздор говорите. Как не хочется? Почему не хочется? Съездили
бы,  покатались верхом...  моряки любят кататься верхом,  хоть  и  ездят как
сапожники...  Посмотрели бы город... А то что сидеть на корвете... Отчего вы
не съехали, а?
     - Как-то не расположен-с...
     - Не  расположены-с?..   Не  поверю...   Вы  и  в  Сан-Франциско  редко
съезжали... Что это значит?
     - Дорого стоит съезжать! - сконфуженно проговорил молодой человек.
     - Как  дорого?..  Разве  вам  жалованья не  хватает,  а?  Куда  вы  его
деваете?..  Уж не продулись ли в карты?..  Говорите правду... Вас не адмирал
спрашивает, а старший товарищ!