▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╧Ёшъы■ўхэш 
   ╧Ёшъы■ўхэш 
      ─■ьр └ыхъёрэфЁ. ─тх ─шрэ√ -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -
зводились только самые срочные ампутации, самые необходимые перевязки; остальным же мученикам, корчившимся от боли, приходилось ждать... Перед этой горестной и мрачной картиной даже самые доблестные сердца теряли мужество, а самые жестокие - безразличие к страданиям. Арно дю Тиль невольно затрепетал, а Габриэль побелел. Но вдруг на его лице промелькнула мягкая улыбка. В этом аду, похожем на Дантову преисподнюю, предстала пред ним нежная Беатриче [В "Божественной комедии" Данте рассказывает, как, пройдя через ад и чистилище, он встретил в раю свою возлюбленную Беатриче]: среди раненых медленно бродила задумчивая и печальная Диана или, вернее, сестра Бени. Никогда еще не казалась она прекраснее зачарованному Габриэлю. На придворных празднествах золото, алмазы и бархат несомненно были ей менее к лицу, чем в этом мрачном лазарете - грубошерстное платье, белый передник и косынка монахини. По изящному профилю, по величавой поступи и благородному взору ее можно было принять за воплощение милосердия, снизошедшего к страдальцам. Габриэль невольно вспомнил лживую, бесчестную Диану де Пуатье и, пораженный странным контрастом между обеими Дианами, подумал, что, наверное, бог одарил добродетелями дочь во искупление пороков матери. Уйдя в свои мысли, Габриэль даже и не замечал, как бежит время. А между тем час был уже поздний, хирурги кончили обход, всякое движение и шум замирали. Раненых уговаривали соблюдать тишину, отдыхать, и эти советы подкреплялись снотворным. Не прошло и получаса, как все успокоилось, насколько может быть спокойным страдание. Диана в последний раз обошла раненых, призывая их к покою и терпению. Потом, проверив врачебные предписания, она глубоко вздохнула и подошла к наружной галерее, чтобы подышать у двери свежим ночным воздухом и отдохнуть от горестных земных страданий. Она оперлась на каменные перила, подняла глаза к звездам и не заметила Габриэля, словно застывшего в десяти шагах от нее. Влюбленного возвратило на землю резкое движение Мартен-Герра, который, по-видимому, вовсе не разделял восторга своего господина. - Мартен, - шепнул Габриэль, - мне представляется редчайшая возможность! Я должен воспользоваться ею и поговорить с госпожой Дианой, быть может, в последний раз. А ты позаботься о том, чтоб нам не помешали, но далеко от меня не отходи. Ну, иди, иди! - А вы не боитесь, монсеньер, что мать настоятельница... - Она, вероятно, в другой палате. И, кроме того, не приходится выбирать перед лицом необходимости, которая может нас навеки разлучить. Мартену пришлось лишь смириться, и он ушел, бормоча про себя проклятия. А Габриэль, приблизившись к Диане и стараясь говорить как можно тише, позвал вполголоса: - Диана, Диана! Она вздрогнула, но, не освоившись еще с темнотой, так и не разглядела Габриэля. - Меня зовут? - спросила она. - И кто меня так зовет? - Я, - ответил Габриэль, будто достаточно было одного этого слова, чтобы она узнала его. И в самом деле, он не ошибся, ибо Диана заговорила уже дрожащим от волнения голосом: - Виконт д'Эксмес? В самом деле? Что же вы от меня хотите в этом месте и в этот час? Если вы привезли поклон от моего отца, как я слышала, то вы слишком медлили и плохо выбрали время и место встречи. А если не привезли, то я не желаю вас слушать... Почему вы молчите, виконт д'Эксмес? Вы не поняли меня? Что означает это молчание, Габриэль? - Габриэль? Ну, в добрый час! - воскликнул он. - Я не отвечал, Диана, потому что заледенел от ваших слов и не нашел в себе сил назвать вас герцогиней, как вы меня называли виконтом. Достаточно уж и того, что мы с вами на "вы". - Не называйте меня больше ни герцогиней, ни Дианой. Госпожи де Кастро здесь больше нет. Перед вами сестра Бени. Называйте меня сестрой, а я буду называть вас братом. - Как?.. Что вы хотите сказать? - в ужасе отпрянул от нее Габриэль. - Мне называть вас сестрой? О боже, отчего вы хотите, чтоб я вас называл сестрой? - Но теперь все меня так зовут. Разве это страшное имя? - Ах да, да... Конечно... Или, вернее, нет... Простите меня, я безумец... Я к нему привыкну, Диана, привыкну... сестра моя. - Вот видите, - грустно улыбнулась Диана. - И хотя я еще не принесла обета, я ношу это истинно христианское имя потому, что сердцем я уже монахиня, а вскоре стану ею и в самом деле, лишь только получу на это разрешение от короля. Не привезли ли вы такого разрешения, брат мой? - О! - с болью в сердце воскликнул Габриэль. - Боже мой, в моих словах, уверяю вас, нет никакой горечи. Последнее время я так страдала среди людей, что, естественно, ищу прибежища. В ее тоне действительно слышались только страдание и печаль. Но к этой печали уже примешивалась невольная радость, которую она не смогла подавить при виде Габриэля. Ведь не так давно она считала, что потеряла его, а теперь он стоит перед нею бодрый, сильный и, быть может, любящий. Поэтому она бессознательно спустилась по ступеням крыльца и, словно притягиваемая магнитом, оказалась рядом с Габриэлем. - Слушайте, - сказал он, - пусть будет наконец устранено жестокое недоразумение, от которого разрываются наши сердца. Для меня нестерпима мысль, что вы меня не понимаете, считаете равнодушным к вам или - как знать? - даже своим врагом. Эта страшная мысль смущает меня при исполнении священной, трудной задачи, лежащей на мне. Но отойдем немного в сторону... сестра моя, ведь вы еще немного доверяете мне, верно же? Отойдем, пожалуйста, от этого здания, пусть никто не увидит и не услышит нас... Диана уже не колебалась. Она только взбежала на крыльцо, заглянула в палату, убедилась, что там все спокойно, и, тотчас же спустившись к Габриэлю, доверчиво оперлась на честную руку своего "рыцаря". - Спасибо, - сказал Габриэль, - нам дорога каждая минута. Знаете, чего я боюсь? - Чтобы настоятельница не помешала нам объясниться. Ей теперь известно, что я вас люблю. - Так вот почему, - протянула Диана, - добрая мать Моника сперва мне сообщила, что вы прибыли и желаете говорить со мной, а потом, узнав, очевидно, от кого-то о нашей любви, не позволила мне последние три дня выходить из обители и даже сегодня вечером хотела удержать меня дома. Но пришла моя очередь дежурить ночью в лазарете, и я пожелала непременно исполнить свой горестный долг. О, Габриэль, с моей стороны нехорошо обманывать такого доброго и любящего друга, правда? - Нужно ли мне говорить, - с грустью ответил Габриэль, - что со мной вы должны себя чувствовать как с братом? Но вы должны знать, что я, ваш преданный друг, готовый ради вас пойти на смерть, решился отныне внимать не голосу любви, а скорбному голосу долга. - Так говорите же, брат мой, - сказала Диана. "Брат мой"! Это обращение, и страшное и чарующее, все время напоминало Габриэлю о том странном распутье, на которое его привела судьба. Это магическое слово подавляло собой тот страстный, неудержимый порыв, который готов был уже вспыхнуть в сердце молодого человека. - Сестра моя, - довольно твердо заговорил он, - мне непременно надо было вас повидать и поговорить с вами, чтоб обратиться к вам с двумя просьбами. Одна относится к прошлому, другая - к будущему. Вы добры и великодушны, Диана, и вы не откажете в них другу, который, быть может, уже не встретит вас на своем пути. - Ах, не говорите так, не говорите! - в отчаянии воскликнула Диана. - Я говорю вам это, сестра моя, не для того, чтобы встревожить вас, а для того, чтобы вы не отказали мне в прощении, а также в одной милости. Прощения прошу за тот испуг, за то огорчение, которые вам причинил, вероятно, мой бред в день последней нашей парижской встречи. Увы, сестра моя, тогда говорил с вами не я, а горячка. Я поистине не знал, что говорил. Сделанное мною в тот самый день страшное открытие, которое я с трудом таил от вас, сводило меня с ума и ввергало в отчаяние. Вы помните, должно быть, что долгая и мучительная болезнь, чуть было не стоившая мне жизни, настигла меня тотчас же после нашего неудачного свидания. - Мне ли это не понять, Габриэль? - Не зовите меня Габриэлем, бога ради! Продолжайте называть меня братом... - Как вам угодно... брат мой, - ответила удивленная Диана. Но в этот момент неподалеку от них раздалась мерная поступь идущих людей, и Диана робко прижалась к Габриэлю. - Кто это? Боже! Нас увидят! - шепнула она. - Это наш дозор, - с досадой поморщился Габриэль. И, увлекая за собой испуганную Диану, он взбежал по лестнице, которая упиралась в каменную балюстраду. Там, между пустой караульной будкой и зубцами стены, они и остановились. Патруль прошел в двадцати шагах, не заметив их. "Совершенно незащищенный пункт", - подумал Габриэль. Но тут же заговорил с Дианой, все еще не оправившейся от страха. - Успокойтесь, сестра моя, опасность миновала. Но выслушайте меня, а то время уходит... Вы еще не сказали мне, что простили мое безумие... - Разве горячка и отчаяние нуждаются в прощении? - сказала Диана. - Нет, только в сочувствии, в утешении, брат мой. Я на вас не сердилась, я только плакала. - Спасибо! - воскликнул Габриэль. - Но вы должны избавить меня и от тревоги за наше будущее. Поймите меня: вы - одна из лучезарных целей моей жизни. Шагая к этой цели, я должен быть спокоен и думать только об опасностях пути. Я должен быть уверен, что в конце его меня ждете вы... Ждете с улыбкой скорби, если я приду, потерпев неудачу, или с улыбкой радости, если я приду с победой! Для этого между нами не должно быть никаких недомолвок. Между тем, сестра моя, вам необходимо будет поверить мне на слово... Ибо тайна, лежащая в основе моих поступков, принадлежит не мне. Я поклялся хранить ее... Ждите же меня! Спустя некоторое время я вернусь, чтобы сказать вам одно из двух: "Диана, я люблю тебя, ты должна быть моей, и нам надо сделать все для того, чтобы король согласился на наш брак". Либо я скажу вам: "Сестра моя, неодолимый рок воспротивился нашей любви и не желает, чтобы мы были счастливы. Ничего здесь от нас не зависит... Я возвращаю вам ваше слово. Вы свободны... Молча склоним головы и примиримся с неизбежным нашим жребием". - Что за странная и страшная загадка! - невольно вырвалось у Дианы. - Разгадку я смогу сообщить вам только по возвращении, - продолжал Габриэль. - До тех пор вы тщетно ломали бы себе голову над нею. А поэтому ждите и молитесь. Обещаете ли вы, во-первых, верить в меня, во-вторых, не носиться со скорбной мыслью уйти от мира и похоронить себя в монастыре? Обещаете ли вы верить мне? - Я верю в вас!.. Да, теперь я могу вам это обещать. Но почему вы хотите, чтоб я вернулась в мир? - Сестра, - сказал проникновенным и торжественным тоном Габриэль, - я прошу вас об этой милости, чтоб отныне спокойно и твердо идти своей страшной и, может быть, гибельной дорогой в полной уверенности, что я найду вас свободной. Я знаю, что вы будете меня ждать... - Хорошо, брат мой, я послушаюсь вас, - ответила Диана. - О, спасибо, спасибо! Теперь грядущее принадлежит мне. Дайте мне руку в залог своего обещания, сестра. - Вот она, брат. - О, тогда я уверен в победе! - пылко воскликнул Габриэль. Но в эту минуту донеслись голоса, зовущие сестру Бени, а из вражеских траншей - какой-то неясный шум. В первые мгновения Габриэль, испугавшись за Диану, не обратил внимания на этот шум. - Меня ищут, зовут.. Господи! Что, если нас застанут вместе? До свидания, брат мой! До свидания, Габриэль! - До свидания, сестра моя! До свидания, Диана! Идите! Я останусь здесь. Скажите, что вы только вышли подышать свежим воздухом. До скорой встречи, и еще раз спасибо! Диана, сбежав по лестнице, поспешила навстречу людям с факелами, которые во весь голос выкрикивали ее имя. Впереди шла мать Моника. Кто же мог всполошить настоятельницу? Разумеется, Арно, который затем, скроив невероятно постную рожу, присоединился к людям, бросившимся на поиски сестры Бени. Ни у кого не было столь чистосердечного вида, как у этого негодяя. Недаром он так похож был на честного Мартен-Герра. Увидев, что Диана благополучно встретилась с матерью Моникой и ее людьми, Габриэль успокоился и собрался было спуститься с вала, когда вдруг перед ним выросла тень. Какой-то человек из лагеря неприятеля, до зубов вооруженный, уже занес ногу над стеной. Подбежать к этому человеку, свалить его ударом шпаги и с криком: "Бей тревогу!" - подскочить к неожиданно выросшей над стеной стремянке, усеянной испанцами, - все это было для Габриэля делом одной секунды. Было ясно: противник решился на ночной штурм. Габриэль не ошибся - испанцы недаром ходили дважды на приступ днем! Но провидение или, говоря точнее, любовь привела сюда Габриэля. Он ухватился за оба конца стремянки и опрокинул ее в ров вместе с десятью стоявшими на ней испанцами. Крики несчастных смешались с криками Габриэля, призывавшего: "К оружию!". Однако неподалеку от него уже приподнималась над стеной другая лестница, а Габриэль, как назло, не мог ни во что упереться. По счастью, он разглядел в темноте каменную глыбу, и так как опасность удвоила его силы, то ему удалось ее поднять, взвалить на парапет, а оттуда столкнуть на вторую стремянку. Страшная тяжесть сразу расколола лестницу пополам, и испанцы полетели в ров. Устрашенные гибелью товарищей, враги заколебались. Между тем крики Габриэля разбудили осажденных. Барабаны забили сбор; набатный колокол зазвонил в церкви капитула. Не прошло и пяти минут, как на вал сбежалось больше ста человек, готовых вместе с виконтом д'Эксмесом отбросить новых нападающих. Итак, дерзкая попытка неприятеля не удалась. Нападавшим оставалось только бить отбой, что они и поспешили сделать, оставив на месте схватки немало трупов. Город был еще раз спасен, и еще раз - благодаря Габриэлю. Но Сен-Кантену надо было продержаться еще долгих четыре дня. XXXIV. ПОБЕДА В ПОРАЖЕНИИ После неожиданного отпора неприятель понял, что овладеет городом не раньше, чем уничтожит одно за другим все средства сопротивления, какие еще оставались у обороняющихся. Поэтому в течение последующих трех дней не было ни одного штурма. Защитники крепости, воодушевленные сверхъестественным мужеством, казались непобедимыми, и, когда противник бросился на стены, стены оказались менее стойкими, чем сердца. Башни обваливались, рвы заполнялись землей, весь пояс укреплений рушился камень за камнем. Затем, на четвертый день после ночного нападения, испанцы наконец отважились на новый штурм. Это был восьмой, и последний день отсрочки, обещанной королю Габриэлем. Если неприятель и на этот раз будет отбит, отец его получит свободу. В противном случае все его труды, все его усилия пойдут прахом, а Диану, отца и его самого, Габриэля, ждет гибель. Поэтому в тот последний день он проявил невиданную доселе отвагу. Никто бы не поверил, что в человеке могут таиться такие неисчерпаемые силы, такая могучая воля. Он не думал об опасностях, о смерти, а только о своем отце и о своей невесте и бросался на пики, ходил под пулями и ядрами, словно заговоренный. Габриэль, раненный камнем в бок, наконечником копья в лоб, не чувствовал боли; он будто опьянел от воодушевления: носился с места на место, колол, разил, рубил, словом и делом поднимая товарищей на бой. Его видели повсюду, где заваривалось особенно жаркое дело. Он вдохновлял весь город. Он один стоил десяти, двадцати, ста бойцов. И при этом невероятном увлечении борьбой он не терял ни на миг самообладания и осмотрительности. Замечая быстрым, как молния, взглядом опасность, он мгновенно отражал ее. Атака продолжалась шесть часов кряду. К семи часам стемнело, и неприятель затрубил отбой. И когда последний испанец покинул последний атакуемый редут, Габриэль, обессилев от усталости и счастья, упал на руки стоявших рядом людей. С триумфом его отнесли в ратушу. Раны Габриэля были не страшны, и его забытье длилось недолго. Когда он очнулся, подле него сидел сияющий адмирал Колиньи. - Адмирал, не сон ли это? - спросил Габриэль. - Сегодня неприятель опять пошел на страшный приступ, и мы опять его отбили? - Да, друг мой, и не без вашей помощи, - ответил Гаспар. - Значит, восемь дней, что предоставил мне король, истекли? - воскликнул Габриэль. - Слава богу! - А чтобы окончательно поставить вас на ноги, я пришел к вам с отличными известиями, - продолжал Колиньи. - Оборона Сен-Кантена позволила наладить оборону всей территории. Один из моих лазутчиков, ухитрившийся повидать коннетабля, обнадежил меня как нельзя более на этот счет. Господин де Гиз прибыл в Париж с пьемонтской армией и вместе с кардиналом Лотарингским готовит город и людей к обороне. Обезлюдевший и разрушенный Сен-Кантен теперь уже не сможет выдержать ближайшего штурма, но его и наша задача выполнена. Франция спасена, мой друг! - Ах, адмирал, вы не знаете, как вы осчастливили меня! - обрадовался Габриэль. - Но позвольте спросить вас вот о чем. Не из пустого тщеславия я задаю вам такой вопрос. Вы меня теперь достаточно знаете, чтобы поверить этому. В основе этого вопроса лежит очень веское, очень важное побуждение, поверьте. Вот он: считаете ли вы, господин адмирал, что удачной обороной за последние восемь дней Сен-Кантен в некоторой мере обязан мне? - В полной мере, друг мой, в полной мере! - ответил Гаспар де Колиньи с благородной прямотой. - В день прибытия вы видели, что я не решался взять на себя страшную ответственность, которой сен-кантенцы хотели обременить мою совесть. Я собирался сам сдать испанцам ключи от города. На другой день вы завершили свой подвиг, введя в город подмогу и подняв тем самым дух осажденных. Я уж не говорю о ваших превосходных советах нашим инженерам и саперам. Не говорю и о блестящей храбрости, какую вы всегда и повсюду проявляли при каждом штурме. А кто четыре дня назад словно чудом спас город от ночной атаки? А кто еще сегодня был так неслыханно храбр и удачлив, что продлил казавшееся уже невозможным сопротивление? Это все вы, мой друг, вы, находившийся одновременно повсюду, по всей линии обороны! Недаром наши солдаты называют вас не иначе, как капитан "Сам-Пятьсот", Габриэль. Говорю вам с искренней радостью и глубокой благодарностью: вы - первый и единственный спаситель этого города, а следовательно, и Франции. - О, благослови вас бог за ваши добрые и снисходительные слова, господин адмирал! Но простите меня за такой вопрос: не будете ли вы добры повторить их его величеству? - Таково не только мое желание, но и мой долг, - сказал Колиньи, - а вам ведомо, что долгу своему Гаспар де Колиньи не изменяет никогда. - Какое счастье! И как я буду вам обязан, адмирал! Но позвольте просить вас еще об одном одолжении: пожалуйста, никому не говорите о той помощи, которую мне удалось вам оказать в вашем славном труде. Пусть о ней знает только король. Тогда он увидит, что я трудился не ради славы и шума, а ради верности своему слову. Теперь-то он имеет по

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє