и растерянных преподавателей.
Льюэллин понял, что предстоит долгая и утомительная работа.
 -- И кто же совершил это убийство? -- сердито спросил инспектор Дигби.
 -- Я очень сожалею, -- с тусклой улыбкой ответил профессор, --  но это,
несомненно, Ричард Торн.
 Торн вскочил, выбив бокал бренди из рук соседа.
 -- Профессор, как вы можете так жестоко шутить?
 Льюэллину не хотелось встревать в ученую перепалку.
 --  Сержант,  держите  этого человека и позаботьтесь, чтобы он  молчал,
пока я не заговорю с ним. Профессор, это очень  серьезное  обвинение,  -- он
повернулся к старику. -- Чем вы можете его подкрепить?
 -- Месть,  инспектор, --  и  Дигби  подробно рассказал  о  вражде между
Торном и Слейтером, возникшей из-за Кэтрин и изгнания Торна из колледжа.
 -- Значит, они ненавидели друг друга, -- сказал  полицейский. -- Но это
еще ничего не доказывает, профессор. Все мы ненавидим кого-нибудь. Я терпеть
не  могу  свою  первую жену,  но, видит бог,  не убивал  ее.  Она  вышла  за
какого-то  агента  по страхованию судов и живет в Хелмсли... Если вы  что-то
знаете, профессор, поделитесь со мной. Дайте мне факты.
 -- Профессор, ради бога!  Я не знаю,  почему вы это делаете, но скажите
правду! -- вскричал Торн.
 -- Сержант, успокойте этого человека. Ну, профессор...
 -- Хорошо,  -- Дигби кивнул  и погрузился в раздумья, вспоминая  долгие
годы дружбы  с  Ричардом Торном. "К  несчастью, -- сказал он  себе, -- время
меняет людей".
 --  Спуститесь   на  землю,  --  голос  Льюэллина  заставил  профессора
очнуться. -- Я не собираюсь сидеть тут всю ночь.
 -- Это нелегко, инспектор. Ричард не был заурядным ученым.
 -- Не сомневаюсь. Заурядные ученые редко убивают деканов. Почему вы его
подозреваете?
 -- Во-первых, мне показалось странным, что он знает мой адрес.
 --  Сколько  лет он проработал в Блэкстоке?  Может, он  не успел забыть
его.
 --  Нет,  инспектор,  я  имею  в  виду, что  он нашел меня по нынешнему
адресу. Когда он  уехал, я жил в этом  доме. До возвращения в Блэксток он не
мог знать, что я уже не декан. Вчера я не обратил на это внимания, но теперь
начинаю задумываться.
 -- Хорошо. Но это вряд ли доказывает, что он убил Слейтера.
 -- Меня  удивило  не  только это.  Например,  подарки.  Торн  делал  их
анонимно.  Но дал маху.  --  Дигби  вытащил  из  кармана две  рождественские
открытки. -- Одна открытка -- от моего подарка, другая  -- из кармана куртки
Слейтера. Обе написаны рукой Торна. Должно быть, Ричард подумал, что Слейтер
не придаст открытке большого значения и, прочитав, уничтожит.
 --  Я ничего  не знаю о куртке! Я  никогда  не  писал Слейтеру  никаких
открыток!
 Сержант заставил Торна замолчать.
 -- При чем тут подарки? -- спросил Льюэллин.
 -- Возвращаясь с Востока, Торн ненадолго задержался в Индии, в Мадрасе.
Все  подарки были из Бирмы, Сиама или  Китая, а куртка Слейтера привезена из
Индии.
 -- Что вы несете? --  не выдержал инспектор.  --  Я  хочу, чтобы вы мне
рассказали, какое отношение имеют подарки к этому предполагаемому убийству.
 Дигби слегка склонил голову и под подозрительным взглядом  полицейского
отправился в комнату, где лежал накрытый  простыней труп. Он подошел к стулу
и кочергой стянул с него лыжную куртку. Потом  вернулся в зал и бросил ее на
пол.  Присутствующие  уставились  сначала  на  куртку,  потом  на  Дигби.  А
убеленный сединами профессор вдруг прниялся топтать куртку ногами.
 Многие подумали, что под влиянием случившегося старик  повредился умом.
Внезапно Дигби замер, потом снял с этажерки  несколько  толстых  словарей  и
негромко сказал:
 -- Видите ли,  инспектор, подарком была вовсе не куртка. --  Подняв над
головой самый тяжелый словарь, профессор с такой силой бросил его на куртку,
что  вся мебель в комнате  задрожала. Когда  он занес над  головой следующую
книгу и огляделся  по  сторонам, все испугались,  думая,  что он  ищет новую
жертву.
 -- Послушайте, профессор, нам тоже не нравится эта куртка, но...
 Дигби  взмахом  руки  заставил  Петри  замолчать.  Отбросив  словари  в
сторону, он разорвал подкладку, чем  вызвал новый всеобщий вздох  изумления.
Когда Дигби встряхнул куртку, из нее выпала маленькая змейка.
 -- Торн сказал, что делал подарки, которые отражали  его понимание этих
людей.  Этот подарок предназначался  Слейтеру. Он и  стал орудием  убийства.
Ричард наверняка знал,  что из Бирмы и соседних с ней стран  в Англию каждый
год привозят много пуха  и перьев. Вероятно, он  слышал  рассказы о том, что
змеи откладывают яйца в высушенных на солнце перьях, а потом в разных концах
света люди иногда находят в своей  одежде  змей. Торн привез  с  собой змею,
зашил  под  подкладку   и  подарил  куртку  Слейтеру,  написав  в   открытке
"Среднеанглийский  класс".  Ричард  знал,  что,  как  только  откроется  его
щедрость, он окажется в центре внимания, а этого  Слейтер вынести не сможет.
Он наденет куртку, и тепло тела привлечет змею. Слейтер  погибнет, а у Торна
отличное алиби -- комната,  полная людей. Даже если бы вдруг выяснилось, что
декан погиб от  укуса змеи,  все  решили бы, что  она попала  под  подкладку
куртки еще в Бирме.
 -- А почему вы думаете, что это не так?
 --  Ричард  на  несколько  часов останавливался в Мадрасе. Он рассуждал
так: поскольку мадрасский климат похож  на  рангунский,  то  и змеи окажутся
одинаковыми.  К вашему несчастью, Ричард,  здесь вы, всегда такой дотошный в
работе, допустили ошибку и понадеялись на удачу.
 -- Это домыслы, профессор! -- закричал Торн. -- Инспектор, разве  вы не
видите,  что все это ложь? Дигби врет,  как и три года  назад, когда уверял,
что  меня переизберут  на  второй срок. Это он! Он убил Слейтера, потому что
тот отнял у него пост декана. Это Дигби хотел отомстить, а не я.
 Льюэллин бесстрастно выслушал его и спокойно сказал:
 -- Сержант, вставьте ему кляп.
 Крики Торна оборвались.
 -- Я уже почти закончил, инспектор.  Видите ли, главным доказательством
служит то,  что из Индии эти  перья  не вывозят.  Эта очень  ядовитая гадюка
водится в засушливых  районах Индии  и Цейлона, но  не  во  влажном  климате
Бирмы.  Так что  она могла  попасть  под подкладку куртки  только  с помощью
человека.
 Сержант надел  на  Торна  наручники и вытащил  кляп. Торн  посмотрел на
Дигби полным ненависти взглядом.
 -- Я верил вам,  как отцу, профессор, а вы принесли меня в жертву. Но я
не собираюсь расплачиваться за ваши  грехи. Справедливость восторжествует. Я
не  доискался  ее  у  Слейтера  и  надеялся найти у  вас. Но  я еще  добьюсь
правосудия!
 Кричащего Торна вывели из зала.
 --  Не  будьте таким мрачным, профессор,  -- сказал инспектор.  --  Все
преступники ведут себя  так, когда их выводят на  чистую воду. Теряют голову
от страха и ищут, на кого бы свалить вину.
 --  Кажется,  сегодня  вечером  мы  оба потеряли голову,  -- с  улыбкой
ответил Дигби. Инспектор фыркнул.
 --  Ну  что ж, доброй ночи,  профессор.  Надеюсь  еще  успеть  домой  и
подарить что-нибудь жене. Мы будем держать с вами связь.
 -- Доброй ночи, инспектор. Веселого Рождества!
 Джереми  Дигби закрыл  дверь. Праздничное  настроение улетучилось. Снег
повалил  сильнее,  и  ему  показалось,   что  ветер  доносит   тихие   звуки
рождественских песен. Жаль, что пришлось  пожертвовать Ричардом, но Слейтера
надо было устранить. Он разрушил факультет, весь колледж. Только он, Джереми
Дигби,  мог  все исправить. Через неделю ему,  наверное,  предложат временно
исполнять  обязанности декана,  и он с  удовольствием опять  въедет в старый
дом, увитый плющом...

 Перевел с англ. С. Мануков





Брайэн Лоуренс. Утренний звонок


 coy Брайэн Лоуренс
 coy Перевел с английского А. Шаров (harov@otma.ru)


 --  Нет ничего  хуже,  чем возвращение в  твою  жизнь  бывшей подружки,
особенно  чокнутой,  --  сказал   я,   обращаясь  к  испещренному  трещинами
цементному потолку. Я лежал на жестких нарах и,  будто завороженный, смотрел
на ошметки серой краски, которые, будто летучие мыши, свисали с потолка моей
камеры  в Потоси  --  одной  из  "образцовых"  тюрем  штата  Миссури.  Потом
перевернулся на  бок и взглянул на своего сокамерника.  --  Давно ты  здесь,
Оскар?
 -- Семь лет, четыре месяца и тринадцать дней. Хотя кто считает?
 Я оглядел крошечную  каморку площадью семь квадратных метров, в которой
провел  уже девять  месяцев, восемнадцать дней, семь  часов  и тридцать семь
минут.  Впочем,  кто их считает, эти часы и минуты? Две койки, если их можно
так назвать, толчок  без крышки, рукомойник и какая-то тусклая металлическая
пластина,  которую  незнамо  почему  называют  зеркалом.  Да еще  Оскар, мой
лохматый рябой сосед.
 --  Слушай,  до  прогулки  всего  час,  --  сказал  он.  --  Ты  будешь
рассказывать  свою историю, или как? Знаешь ведь, что  я не могу без свежего
воздуха, -- Оскар растянулся на койке, тощий жесткий  матрац при этом  почти
не промялся.
 Свежий воздух? Черта с два. Просто во время прогулок Оскар затаривается
кокаином.  Заметив, что  он начинает терять терпение,  я приступил к  своему
печальному повествованию.

 Все началось примерно год  назад. Я завтракал, когда  зазвонил телефон.
Джина, моя  жена,  сняла трубку,  и  женский голос  попросил  позвать  меня.
Поколебавшись,  Джина  неохотно вручила мне  трубку,  и меня  передернуло от
злобного  взгляда  темных  глаз жены, от сердитого  взмаха  длинных  тяжелых
ресниц.  Джина  была чертовски ревнива.  Не буду  спорить:  я  действительно
заглядывался на других женщин, но  и только. Однако Джина этого не понимала,
а посему бесконечно ссорилась со мной, обвиняя в изменах. А когда я говорил,
что  только глазею,  но  не  трогаю, жена моя  бесилась  пуще прежнего. Я-де
считаю ее некрасивой. Получался своего рода  порочный круг, по которому  наш
брак вращался уже  тринадцатый  год. Не поймите меня  неправильно:  я  очень
любил жену. Она была страстной, чувственной женщиной, полной жизни и кипучей
энергии. Но, увы, ревность разрезала ее цельную натуру, будто медная жила --
толщу Скалистых гор.
 -- Алло, -- сказал я в трубку.
 -- Бобби? Не догадываешься, кто это?
 Где-то на задворках сознания забрезжило смутное воспоминание. Наверное,
какая-нибудь бывшая  подружка, решил я  и покраснел. Моя  жена,  от внимания
которой мало что ускользало, заметила румянец, засопела и вихрем вылетела из
комнаты.  К  моему удивлению,  она не пошла  в  спальню  и не  сняла  трубку
параллельного телефона.
 --  Нет,  извините,  не  припоминаю,  --  ответил  я  со  всеми  на  то
основаниями. Но всему свое время. Дойдем и до оснований.
 -- Это Диана. Диана Маккормик. Помнишь?
 Да разве такое забудешь?  Диана  Маккормик. Я встречался с ней примерно
за год до знакомства  со своей будущей  женой.  Это  был бурный, страстный и
короткий роман  с печальным концом. Диана имела дурную привычку спать, с кем
попало. Разумеется, никто не позаботился сообщить мне об этом,  но  я и  сам
дознался.  Мы встречались уже  месяцев шесть,  когда  как-то  раз я  спросил
Диану, где она была накануне  вечером, потому что  подруга моя не пришла  на
свидание. "Как это -- где? -- ответила Диана. -- С другим мужчиной. Или тебя
это не устраивает?" Разумеется, это меня не устраивало, и последовала долгая
бурная ссора.  Соседи вызвали  полицию. Меня  повязали,  а Диана орала,  что
убьет  меня,  если увидит  еще раз. Прелестная  девушка.  С  нее бы сталось.
Короче, мы разошлись, а потом мне сказали, что она куда-то переехала.  Вроде
бы, на западное побережье.
 -- Да, Диана, помню, -- ответил я. -- Помню, как ты велела мне не лезть
в твою жизнь.
 --  Дело  прошлое,  Бобби.  Я  тебя  давно простила.  Позвонила бы тебе
раньше, да духу нехватало.
 Простила  меня?!  Да,  с духом у нее, похоже, полный порядок.  Но  я --
человек рассудительный и вежливый (жена называет это слюнтяйством), а посему
не стал придираться к словам и сказал лишь:
 -- Так зачем звонишь теперь?
 --  Да вот,  приехала  навестить  сестру.  Подумала, может, ты захочешь
повидаться.
 Ах, сестру? Ту  самую, которую  я считал жемчужиной  их  семейства. Дон
была тремя годами моложе Дианы  и  щеголяла  огненно-рыжей  шевелюрой (Диана
тоже  рыжая,  но  малость  потемнее).  У  нее  была  белая  кожа,   усеянная
веснушками, и  ясные  зеленые глазищи.  Помнится, Дон сходила  по мне с ума,
пока я встречался с  Дианой. А когда старшая сестра сыграла со  мной  старую
как мир шутку, я пару раз  сходил на свидание с  младшей. Но и этот флирт не
затянулся: Дон была еще совсем ребенком (иными словами, не хотела ложиться в
постель), поэтому я ее  бросил. Дон обладала  таким же необузданным норовом,
что и ее сестра. Когда  я сообщил ей, что все кончено, она впала  в ярость и
принялась швырять в  меня всем,  что попадалось под руку.  Орала,  что, мол,
любит  меня безумно,  а  я, мерзавец, нагло  использовал  ее.  Эти  сестрицы
Маккормик  то и дело бросались из крайности  в крайность. Я  слышал, что Дон
перебралась в Нью-Йорк. Но  теперь, похоже, обе  вернулись, и это сулило мне
разрыв сердца.
 --  Э... не думаю, что это очень удачная мысль, -- ответил я. -- У меня
жена и двое детей. Хотя приятно было поболтать.
 Не дожидаясь  ответа, я  повесил трубку и обернулся. К  счастью,  Джина
вошла в комнату безножа, а то сделала бы из меня собачий корм.
 -- Кто это был? -- вопросила она,  сверкая прекрасными темными глазами.
Ее  смуглое  лицо  сделалось  мрачнее тучи. Мы с Джиной составляли  довольно
живописную парочку. У нее были агатово-черные, по-детски шелковистые волосы,
вечный загар и темно-карие глаза, а у меня -- белобрысые кудри, бледная кожа
и синие зенки.
 Интересно,  слышала ли  Джина мой  разговор?  Если она уловила хотя  бы
концовку...
 -- Диана  Маккормик, -- сказал я, хотя в голове у  меня теснились самые
разнообразные лживые ответы. Но я -- слюнтяй, а посему сообщил Джине правду.
--  Женщина, с  которой я встречался до  нашего знакомства.  Она хотела меня
видеть.
 Джина  занесла  руку, я попытался защитить лицо, но она  двинула меня в
солнечное сплетение. Моя жена -- существо чуткое, с мгновенной реакцией. Она
сначала бьет, а уж потом требует объяснений. Причем удар у нее тяжелый, хотя
сама Джина весит всего девяносто фунтов  и имеет рост пять футов. Я согнулся
пополам, обхватил руками живот и прокряхтел:
 -- Я ее отшил и бросил трубку...
 -- Ну-ну, подонок. А где она раздобыла номер?
 -- Может, в телефонной книге?
 Джина развернулась и  пошла прочь. Весь остаток  дня и, разумеется, всю
ночь меня для нее не существовало.
 Я надеялся, что этим  дело и кончится. Пройдет какое-то время,  и Джина
угомонится. Как же я ошибался! На следующее  утро,  примерно  в тот же  час,
телефон зазвонил  снова.  Джина  пулей  вылетела  из-за  стола, окинув  меня
взглядом, говорившим: "Только шевельнись,  скотина, и ты покойник". Я прирос
к месту.
 --  Алло? О, нет, мне  очень жаль, но он не может подойти к телефону. Я
же сказала: не может он. Слушай, ты,  стерва, ему нет  до тебя дела, так что
не трудись накручивать диск.
 Джина с грохотом опустила трубку. Я хихикнул и посоветовал ей отключить
телефон. Это  было  неудачное замечание. Джина запустила в меня  трубкой.  К
счастью, провод оказался коротковат, и она упала на пол в футе от меня.
 -- Твоя бывшая шлюха,  -- сообщила  Джина, хотя в  этом не было никакой
нужды. -- Если ты велел ей катиться, какого черта она продолжает трезвонить?
 -- Полагаю, я  до сих пор неотразим, -- я успел пригнуться, и  кастрюля
пролетела  над  моей  головой,  оставив весьма живописное  пятно  на  стене.
Похоже,  мне  на роду написано  находить  нервных  девиц.  Должно быть,  они
уравновешивают мою собственную мягкую  и спокойную натуру. -- Слушай, Джина,
эта девка чокнутая, -- сказал я и  поведал ей  о своем расставании с Дианой.
Но убедить не  смог, и мне не оставалось ничего другого, кроме  как спустить
это дело на тормозах.
 Как назло, тормоза сломались. Четыре дня кряду телефон звонил то утром,
то вечером. Трубку всегда снимала Джина, и  на  другом конце линии сразу  же
давали  отбой. Но  мы  знали, кто это.  Дошло  до того,  что моя жена вообще
отказалась покидать дом без меня, и я был вынужден таскаться за ней повсюду,
даже в парикмахерскую.
 Где-то  через неделю  звонки прекратились, но  тормоза  по-прежнему  не
тормозили. Как-то в понедельник я пришел с работы, и жена сунула мне под нос
клочок бумаги. На шее Джины набухли вены,  губы шевелились, но издавали лишь
какое-то  неприятное  верещание.  Пока я  читал  записку, моя  жена  яростно
сопела. Содержание  послания  было  вполне  заурядным -- просьба  о встрече,
подкрепленная угрозой  на  тот  случай,  если я  откажусь. Угрожали мне,  не
Джине, а  авторство  не вызывало сомнений. Но,  как выяснилось,  эта записка
была только цветочками.
 В конце концов Джина обрела дар речи и сдавленно промолвила замогильным
голосом:
 --  Эта стерва  всучила  записку Ники.  Он говорит, что какая-то  рыжая
чокнутая баба подошла к нему в школе и сунула бумажку. Я вызвала полицию, --
она заплакала.  Впрочем,  "заплакала" -- не то слово. Заревела  в три ручья.
Колени Джины подломились, и она упала в кресло. Никогда  прежде  не видел  я
свою  жену  настолько  потрясенной  и  напуганной.  Честно  говоря,  я  тоже
струхнул. Диана всегда  была непредсказуема,  а  теперь  выяснилось, что она
может быть опасна.
 Полиция, по своему обыкновению, ничего не могла сделать. Меня попросили
дать  словесный портрет Дианы, и  я рассказал  все, что  не  успел забыть за
пятнадцать  лет:  рост пять  футов пять  дюймов,  в  теле, но  не  толстуха,
темно-рыжие волосы  до плеч, маленькие  бегающие  карие  глазки, миниатюрный
носик. Потом легавые посоветовали нам "транспортировать" (они так и сказали)
наших детей  в  школу и какое-то время приглядывать за  ними повнимательнее.
Судя по их виду, полицейские считали,  что обычно мы не смотрим за детьми, и
нас надо  лишить  родительских  прав.  И,  наконец,  велели  сообщить,  если
что-нибудь случится.
 Я был слишком  потрясен, чтобы  воспринимать  содержавшуюся  в  записке
угрозу серьезно. А жаль. Почти две недели от Дианы Маккормик не было никаких
вестей, но мы кожей ощущали  ее  присутствие. А потом,  часов в пять вечера,
Джина позвонила мне на службу.
 -- На нашей улице стоит машина! --  в страхе сообщила она. -- Большущий
"бьюик". Я уже видела его. В машине сидит женщина. Бобби, возвращайся домой.
 --  Успокойся,  Джина. --  Это  лучшие  слова,  которые  можно  сказать
охваченной ужасом женщине. Услышав такое, они обычно впадают в ярость, и моя
жена не была исключением.
 -- Что ты мелешь, будь ты проклят! Мигом домой! Я звоню в полицию.
 Она швырнула трубку, и  я помчался домой, сказав начальнику, что у меня
захворал ребенок, и  надо помочь жене.  Когда я завернул в наш квартал, мимо
проехал синий "бьюик", показавшийся  мне знакомым. Вдруг я вспомнил,  что за
последние две недели несколько раз видел эту машину рядом с домом. И никогда
не  видел ее  до того, как начались звонки Дианы. За рулем  сидела  женщина.
Солнце слепило, и я не смог  толком  разглядеть  ее  лица,  но заметил рыжие
волосы. По  спине пробежал холодок, и я принялся молить бога, чтобы с Джиной
ничего не случилось,  а дети не играли  на улице. Миновав еще  три  угла под
визг покрышек, я подкатил к дому.
 -- Ты видел ее? -- закричала Джина, выбегая мне навстречу.
 -- Да. Видел машину. Не  знаю,  кто сидел за рулем, -- солгал я  сквозь
стиснутые зубы,  потому что у меня не было ни малейших сомнений относительно
личности водителя. Я все понял, когда почувствовал, как  шевелятся волосы на
затылке.
 -- Господи, Бобби, что же нам делать? -- она прильнула  ко мне  и снова
разревелась, хотя прежде у нее не было  такой привычки. Она не  плакала даже
на похоронах своего отца. Но теперь мы стояли посреди зелено-бурой лужайки и
тряслись от страха.
 Я  так и не выяснил, почему Диана убралась  до моего появления.  Она не
могла знать, что я уеду с работы  раньше времени. Но, по-моему