ыйди из комнаты.
Потом  вернешься  к  задержанной и  увидишь,  что  она  повесилась. Понятно?
Начальство крепко взгреет тебя  за то, что оставила девку без присмотра и не
сняла с нее  чулки, но это все, что тебе грозит. Девица ударилась в панику и
удавилась, такие вот дела.
 -- Но, Карл...
 -- Никаких "но"! Я сейчас приеду.
 Под  рев сирены Стритер домчался до восемнадцатого участка.  Он взбежал
по  ступеням  и, задыхаясь,  пронесся по коридорам.  Добравшись  до  второго
этажа, он почувствовал, что совсем взмок.
 Стритер  заставил  себя  непринужденной  поступью  пересечь  помещение,
приютившее следственный отдел, и выйти  в  короткий  коридор,  который вел к
"тихой комнате" -- крошечной звуконепроницаемой камере,  куда иногда  сажали
буянов и плакс,  чтобы те  малость угомонились. Она была обустроена вовсе не
как камера  пыток, просто  люди  в дежурке  хотели покоя и тишины. Но именно
камерой пыток  служила "тихая  комната"  Стритеру и  Солли  Крейтон,  причем
довольно часто.
 Стритер  остановился  у  двери  в коридор  и  нацедил  стакан  воды  из
охладителя.  Где эта чертова  баба?  Ей полагается  сидеть  здесь  и убивать
время. Она еще не знает, что задержанная повесилась.
 Сержант огляделся.  В комнате сидели только  двое следователей,  и  оба
возились с бумагами. В кресле дремал какой-то парень  в майке и джинсах, его
рука была прикована к подлокотнику.
 За спиной Стритера послышались шаги и голос Солли:
 -- Слава богу, ты здесь.
 Сержант обернулся. Лицо Солли посерело и лоснилось от пота.
 -- Где тебя носило? -- спросил он.
 -- В сортире была. У меня вдруг началось расстройство желудка.
 -- Оно и немудрено. Ладно, пошли, покончим с этим делом.
 Он  зашагал по  коридору к  "тихой комнате" и отодвинул тяжелый  засов.
"Проклятая маленькая потаскушка, -- думал сержант. -- Вообразила себя крутой
девицей... Что ж, сама напросилась. За что боролась, на то и напоролась".
 Стритер распахнул дверь и поднял глаза. Тело висевшей на  трубе девушке
слегка  покачивалось.  Несколько  дюймов в  одну  сторону,  потом в  другую.
Еле-еле.
 Он почувствовал,  как  пол уходит  из-под  ног. В желудке  вдруг  вырос
шершавый блевотный ком, колени подломились. Стритер сделал шаг вперед, потом
еще один. Глаза  затуманились, и ему пришлось напрячь их, но это не помогло,
и тогда Стритер потер  веки рукавом. Висевшее  на чулке  тело на миг  обрело
ужасающую  четкость  очертаний.   Даже   мертвое,  оно  сохранило  грацию  и
изящество, которыми Стритер любовался несколько часов назад, когда его  дочь
убирала со стола после обеда. Но вот лицо, это страшное распухшее лицо...
 -- Джинни... -- прошептал он. -- Джинни, Джинни...

 перевел с англ. А. Шаров (harov@otma.ru)




Джон Синклер. Идеальное убийство


 coy Джон Синклер
 coy Перевел с английского А. Пахотин



1

 Было  сыро  и  холодно, смог  висел в  воздухе  и  резал  глаза даже  в
помещении. День был совсем не апрельский. Спускаясь к завтраку, Артур Конвей
с  грустью  признал, что в  Лос-Анджелесе  погода  может  угнетать ничуть не
меньше, чем в любой другой точке земного шара.
 Он намеревался  провести весь  день за городом.  Вот-вот должен  прийти
ответ по  поводу двух его последних рассказов,  а пока  можно расслабиться и
побездельничать  на  свежем  воздухе. Странно, но теперь он бывал  на  улице
гораздо  меньше, чем когда жил  в  Нью-Йорке.  В Калифорнии никто  не  ходил
пешком,  а ходьба была  единственной  разновидностью физических  упражнений,
которая доставляла Конвею удовольствие. Но при такой погоде нечего  и думать
о прогулке, уж лучше  посидеть дома с Хелен. Хотя, конечно, придется  делать
вид, будто он работает.
 Войдя  в столовую,  Артур увидел  рядом со  своим прибором  два толстых
конверта. Вскрывать  их  не имело  смысла:  все было ясно  и так.  Хелен уже
позавтракала и возилась  на кухне. Артур понял,  что неприятного разговора с
ней не избежать. Он возлагал на  эти рассказы большие  надежды, но и их тоже
отвергли. Впрочем, по сравнению с предстоящей семейной сценой это  не так уж
страшно.
 -- Ну, что, еще  два  шедевра возвратились, поджав  хвосты? -- Артур не
слышал,  как  Хелен вышла из кухни.  Она смотрела на  него и на  конверты  с
нескрываемым  презрением.  --  Кажется, ты  был  совершенно  уверен  в  этих
рассказах? "Гонорара  за  них хватит, чтобы спокойно писать". Ха-ха! Видишь,
даже дешевые журналы не желают печатать твою белиберду.
 -- Мне очень жаль. Я старался, как мог.
 -- Старался! -- едко повторила  она. -- Да после этих двух рассказов ты
и  строчки  не  написал. Впрочем, какая  разница?  Все равно ты  не способен
создать ничего путного.
 -- Но и писать эту дрянь я тоже больше не могу.
 -- Больше не можешь? А разве когда-нибудь ты мог? Ты собирался выдавать
эти писульки до тех пор,  пока не заработаешь денег, чтобы спокойно сесть за
роман или пьесу.  Так  ты мне все время твердил, а я  верила.  Но  последнее
время ты  что-то  замолк.  Перестал говорить,  бросил  писать, ты  больше не
думаешь и даже не живешь. -- Она  взяла со стола несколько чашек  и пошла на
кухню.  Артур решил  воспользоваться этим и улизнуть.  Подхватив газеты,  он
направился к себе в комнату, открыл дверь, и тут Хелен окликнула его: -- Что
мне делать с рукописями? Отнести туда, где им самое место? В уни...
 Артур  захлопнул дверь, чтобы не слышать всего остального. Тут, в своей
комнате,  он  был  в  безопасности.  Сюда  Хелен  не  войдет.  Это  условие,
оговоренное  в  первые  дни  их  совместной   жизни,  еще  соблюдалось.  Они
познакомились вскоре после окончания войны и  спустя месяц  поженились. В те
времена  трудно было найти жилье,  а Хелен требовала трехкомнатную квартиру,
чтобы у Артура был "кабинет". В  конце  концов она изловчилась найти такую и
тогда же  сама установила для себя правило: не  входить в кабинет и  даже не
стучаться  в  дверь, если она закрыта.  По  какой-то неведомой  причине  она
придерживалась этого правила и теперь.
 В  те времена они  тоже, бывало, ссорились, в  основном из-за того, что
Конвей  не  мог продать очередной рассказ. Хелен называла его лентяем. По ее
разумению,  он бил баклуши, если проводил за машинкой менее восьми  часов  в
день. После  таких  ссор обычно  наступало исполненное  страсти перемирие, и
Хелен  сожалела  о  своем поведении,  объясняя его  тем, что-де  связывала с
успехом мужа собственные надежды и устремления.
 Конвей  сел за стол, чтобы разобрать записи, но тут взгляд его  упал на
фотографию. Хелен  снялась незадолго до свадьбы,  по его просьбе, и карточка
всегда стояла на столе. Она занимала много места и  уже  начинала мешать, но
Артур  не осмеливался убрать ее, хотя  ему  не  доставляло удовольствия то и
дело натыкаться взглядом на жену.
 Хелен  по-прежнему  оставалась  привлекательной,   стройной   белокурой
женщиной с пытливыми  глазами, разве что  немного поправилась, а  взгляд  ее
сделался пугающе проницательным.
 По  сути  дела, любовь  кончилась,  хотя  вслух  об этом не говорилось.
Конвей  удивлялся,  как  это  Хелен до  сих  пор не  ушла от  него.  Хотя, в
общем-то, причина была ему известна. Придется ждать, пока жена сама порвет с
ним. Хелен не из тех женщин, которые позволяют себя бросать.
 Артур достал из пачки сигарету и посмотрел  в зеркало. Мужчина тридцати
двух лет, хорошо  сложенный, с бледным  лицом. Волосы на висках  уже  начали
седеть. Бледность  была  следствием  разочарований  и  треволнений,  которые
начались  после переезда из Нью-Йорка  в Калифорнию.  Хотя, помнится, они  с
Хелен раздражали друг  друга еще на Востоке. Это была одна из причин желания
Хелен  перебраться  в  Лос-Анджелес. Она  считала, что, если  Артур побольше
будет на свежем воздухе, то и чувствовать себя, а значит, и работать, станет
лучше.
 Но этого не произошло. Когда Конвей предложил один день в неделю вообще
ничего  не  делать, Хелен  принялась канючить, и в итоге Артур стал работать
еще  хуже. Рассказы  выходили  из-под  его пера  все  реже  и были все более
вымученными. Брак мало-помалу разваливался.
 Конвей  приучил  себя  думать, что  его  сочинения  не  печатают  из-за
отсутствия  в  них  хорошей  идеи. Он  взялся за  газеты  и  снова  принялся
штудировать  разделы  уголовной  хроники  в  надежде  выудить  из  них  хоть
какой-нибудь  мало-мальски  занимательный  сюжет  для  будущего рассказа.  У
лос-анджелесских газет, думал  Артур,  есть одно достоинство: они никогда не
подводят.  В  какое  бы  скверное положение  ты  ни  угодил, после чтения  о
всевозможных газетных несчастьях собственные невзгоды и неурядицы  покажутся
истинным наслаждением.
 Минувший  день  оказался   самым  заурядным.  На  автостоянке  ограбили
супружескую пару, в парке отплясывала голая дамочка, официантка пала жертвой
сексуального маньяка. Конвей всегда  задавался вопросом,  а ловит ли полиция
этих  маньяков? Ему уже  начинало казаться, что они составляют изрядную долю
населения  южной Калифорнии.  Жена, пропавшая  с автостоянки,  обнаружена  в
мотеле  с  шестнадцатилетним  подростком.  Муж  требует  развода. Конвей  не
переставал удивляться темпам взросления калифорнийской молодежи.
 Он  затянулся сигаретой  и продолжил  чтение, когда в голову  ему вдруг
пришла  одна  мысль.  Он  вернулся  к  только  что   просмотренной  заметке.
Случившееся казалось до смешного простым.
 Под  вечер мистер и миссис  Йетс отправились за  покупками в  ближайший
магазин. Миссис Йетс  осталась в машине на  стоянке, а  когда  ее  муж минут
через двадцать вышел из магазина,  ни жены, ни машины на месте не оказалось.
Он добрался до дома, но благоверной не было и там. Наутро мистер Йетс заявил
об ее исчезновении  в  полицию. Минуло  трое суток,  и тревога мистера Йетса
сменилась страхом. Он  оказался совершенно не готов  принять открывшуюся ему
унизительную истину.
 Как  выяснилось,  пока  миссис  Йетс  дожидалась  мужа,  мимо  проходил
шестнадцатилетний  Элвин Канмер, школьник, подрабатывавший в магазине. Элвин
поздоровался с миссис Йетс, поскольку не раз  обслуживал ее в  магазине, они
разговорились.  Содержание беседы, к сожалению, в  статье  не излагалось, но
завершилась она тем, что Элвин сел в машину и  повез миссис  Йетс в  мотель.
Там они сняли номер на сутки и предались любовным утехам.
 Спустя  трое суток, когда они попытались покинуть мотель, не уплатив по
счету,  дежурный  вызвал   полицию.  Тут  и  выяснилось,   что  миссис  Йетс
разыскивает муж. В конце концов ее возвратили домой.
 Вместе  с  миллионом  других  читателей Конвей  тихонько посмеялся  над
заметкой. Но его заинтересовала не столько сама история, сколько быстрота, с
какой  исчезла  миссис  Йетс,  неожиданность  и  непредсказуемость  развития
событий.
 Конвей взялся за статью об убийстве официантки. Полиции можно было лишь
посочувствовать.  Гледис Форд,  тридцати  девяти лет,  разведенная, в десять
вечера в субботу ушла с работы. С тех пор ее никто не видел. Об исчезновении
Гледис  сообщили ее родители. Только  в  понедельник  патрульный полицейский
обратил  внимание  на  номер машины,  стоявшей в тихом  проулке.  Эта машина
числилась  в  угоне,  а на полу  ее лежала  Гледис,  задушенная  собственным
поясом.
 Самым важным в обеих заметках было вот что: и убийство, и пошлая измена
произошли  с  полной  непредсказуемостью, благодаря  которой  и  не осталось
никаких следов.
 Конвей увидел в этом неплохую  идею для рассказа  и был уверен, что  на
сей  раз   все   получится.   Он  работал  до  шести  часов  вечера,  устал,
проголодался, но  чувствовал себя  превосходно. Ему захотелось  прогуляться.
Хелен наверняка не собиралась готовить ужин, а значит, можно выскользнуть из
дома, не столкнувшись с ней. Конвей подошел к  двери  и прислушался. Похоже,
Хелен  ушла в кино,  как  довольно  часто  поступала после ссор.  Потом  она
где-нибудь поужинает и отправится еще на один сеанс.
 Конвей  опасливо спустился вниз.  В доме  было  тихо. Машина  стояла  в
гараже.
 Поужинав   в  ближайшем  ресторане,   он   решил  проверить,  насколько
достоверен  придуманный  им  сюжет.  Конвею  хотелось  написать  рассказ  об
"идеальном"  убийстве,  когда  алиби преступнику  обеспечивала сама полиция.
Значит,  необходимы  очень точный расчет  времени и полная непредсказуемость
злодеяния.
 Часа два он колесил на  машине, сверяя время и расстояния, даже отметил
места  на улицах и высчитал  маршруты, чтобы доказать себе, что задумка была
вполне  осуществимой.  Но  оказалось,  что  она  не  просто  осуществима,  а
безупречна.
 Конвей вернулся домой в прекрасном расположении духа. Следующие два дня
он работал много  и с удовольствием. С Хелен виделся только  за обедом. Ссор
не  возникало,  потому что оба молчали. Вера Артура  в  возможность написать
хороший рассказ  все крепла. Быть может, его  даже экранизируют, и тогда они
разом разрешат все  свои затруднения. На третий день к  полуночи рассказ был
наполовину готов.
 Утром за завтраком Хелен заметила:
 -- Машинка стучала без умолку.
 -- Да,  работа спорится!  -- Артур  вдруг  понял, что  это были  первые
слова, произнесенные им за трое суток.
 -- Если  тебе  нужны  бумага, копирка или карандаши,  скажи  мне.  Стук
машинки  для  меня -- что симфония. Не  хочу, чтобы  она  прерывалась.  Если
вдохновение пройдет, неизвестно, когда оно вернется.
 Хелен радовалась, когда муж работал. Видимо,  это чувство в ее душе еще
не угасло.
 -- Пожалуй, нынче утром или вечером никакой симфонии не будет.
 -- Что ж, этого и следовало ожидать.
 -- Мне надо придумать развязку, а уж потом строчить.
 В  глазах Хелен мелькнуло  легкое презрение,  но она  смолчала.  Конвей
поспешно проглотил завтрак и закрылся в кабинете.  Перечитав написанное,  он
сделал  несколько поправок и  начал  обдумывать развитие сюжета.  Он  описал
преступника,  который  совершил  так  называемое   "невозможное,  идеальное"
убийство. Теперь  надо  было  создать  героя, который оказался  бы чуть-чуть
умнее убийцы  и  доказал, что  "идеальное" мокрое  дело  провернуть  нельзя.
Легкие решения -- неожиданные  догадки, случайные совпадения, забытые  улики
-- он отверг сразу  же. У Конвея убийца умел оценивать  свои  возможности  и
потому  совершил  тщательно продуманное  и  подготовленное  преступление.  И
поймать его должны были не благодаря  ошибке, а  потому, что  он все  сделал
правильно.
 Два дня  и две ночи искал Конвей решение,  но  так ничего и не изобрел.
Под вечер третьего  дня  он  пришел к убеждению, что  действительно придумал
"идеальное" убийство, и раскрыть его невозможно.
 Все это время он сторонился Хелен, чутко прислушиваясь к звукам в  доме
и сверяясь с ее распорядком дня. Новая неудача повергла его в смятение. Надо
было уйти из дома, прогуляться на воздухе, сменить обстановку.
 Хелен поджидала его в гостиной, будто кошка, караулящая у норки мышь.
 -- Не удивляйся, я здесь живу. Или ты уже забыл об этом? Сколько еще ты
будешь прятаться от меня?
 -- Я не прятался, а работал.
 -- Над чем? Делал себе маникюр? Машинки я не слышала.
 Конвей  напомнил себе, что должен сохранять спокойствие и не  позволять
Хелен выбить себя из колеи.
 -- Я работал над концовкой. Очень трудно было найти решение.
 -- Нашел?
 -- Не совсем, но я...
 -- И никогда не найдешь.
 Теперь она должна была взбеситься, завизжать, как это обычно бывало, но
ничего подобного не происходило. В  ее душе кипела злость, но Хелен остужала
ее холодным презрением.
 -- Очередной неудавшийся "шедевр"?
 --  Да  ладно  тебе. -- Конвей развернулся и направился к  спасительной
двери, в надежде, что удастся увильнуть от разговора.
 --  Стой. Я тут весь день просидела не  затем, чтобы полюбоваться твоей
бледной рожей.
 Конвей вздохнул с некоторым  облегчением.  Значит,  скандала  не будет.
Хелен хочет что-то сказать ему.
 -- Ну, что ж, миссис Конвей, я вас слушаю.
 -- Не зови меня  миссис Конвей, это напоминает о связи с  тобой. Ты мне
противен. Я тебя презираю.  Если  бы ты заслуживал моей ненависти, я бы тебя
ненавидела.
 -- Отлично сказано. Прямо как в моем незаконченном рассказе.
 -- Прибереги свои остроты для других.
 -- Я только поддерживаю беседу и жду, когда ты скажешь главное.
 Хелен помолчала несколько секунд.
 -- Я  хочу  развода. И,  если ты  не  тупее, чем мне  кажется,  то наши
желания совпадают. Значит, надо действовать.
 Впервые слово "развод" было  произнесено вслух.  Конвею показалось, что
воздух вдруг сделался чище.
 -- Что ж, полагаю, нам и впрямь надо развестись.
 -- Отлично, -- сказала она. -- Тогда давай подумаем о деньгах.
 -- Ты же  знаешь,  сколько  у  нас на  счете.  Этого  должно хватить на
судебные издержки.
 -- Да. А мне что делать?
 -- То есть?
 -- Думаешь, можно развестись и вышвырнуть меня без цента в кармане?
 -- Во-первых,  это не я с  тобой развожусь,  а ты со  мной.  Во-вторых,
можешь  забрать все, что  у  меня  есть, до последнего цента. Больше  ничего
предложить не могу.
 --  Замечательно. Просто прекрасно! Отдашь мне все, что останется после
оплаты развода. Да этого не хватит и на проезд в автобусе. Тебе-то хорошо, а
как быть мне?
 -- Ну, ты могла бы вернуться в Топику. Помирись с  сестрой и живи с ней
в доме вашей матери.
 -- Ну уж  нет. Я не стала бы разговаривать с Бетти, даже если бы в мире
никого,  кроме  нее, не осталось.  И эта селедка  -- всего лишь  моя сводная
сестра.
 -- Хорошо. Чем ты занималась до нашей свадьбы?
 -- Какая разница?
 -- Насколько  я  помню, у тебя была  работа, ты  получала тридцать семь
долларов в неделю, и тебе хватало. После заключения брака твои денежные дела
несколько  поправились. К сожалению, я не смогу держаться  на том же уровне.
Но ты вольна вернуться на службу.  Я буду платить тебе алименты, пока ты  не
найдешь другого мужа. Жить можно. Только больше не выходи за писателя.
 -- Не морочь мне голову. Я не собираюсь всю жизнь выколачивать из  тебя
центы. Мне нужны наличные. Не очень много, но немедленно.
 -- Что, по твоим меркам, "не очень много"?
 -- Пять тысяч долларов.
 Еще  в начале  разговора Конвея  удивило  ее спокойствие,  а  теперь он
совсем растерялся. Хелен явно что-то  задумала, но  вот что именно? Этого он
не мог себе представить.
 -- И где же, по-твоему, я возьму эти пять тысяч?
 -- Разумеется,  я знаю, где. Я составила список некоторых твоих друзей,
они  неплохо зарабатывают,  -- Хелен извлекла  из  сумки листок бумаги. -- И
любят  тебя, уважают, потому что ты напишешь великий американский  роман. Вы
не виделись уже два года, и им неведомо, что  ты  неудачник. Вот и собери  с
них понемногу. Они же дельцы, не писатели.
 -- Ты спятила!
 -- Отнюдь. Это  -- лучшая идея, которая пришла мне в  голову с тех пор,
как  я  отвергла  твое первое  предложение руки  и сердца. Пошевели  немного
мозгами, и  тебе заплатят. Напиши  им,  что ты  болен, что я больна,  что ты
ваяешь роман, что у нас родился ребенок  -- все, что  угодно.  Вот тебе пять
человек, -- она сунула ему список. -- У Аллена и Тайлера можно выклянчить по
две  тысячи, а  то и по две с  половиной. Во  всяком  случае,  столько  надо
просить.  У остальных  -- по тысяче. Кто-то из них  сможет наскрести  только
полсотни. А если тебе удастся получить больше пяти тысяч, оставишь себе все,
что сверху.
 Ход  мыслей Конвея  напоминал размышления  литературного  героя.  Он-то
думал, что Хелен предложит ограбить банк или выкрасть наркотики,  но ее план
оказался куда проще и приземленнее и был совершенно неприемлем для него.
 Он взглянул на листок. Это были самые близкие его друзья. Те, с кем  он
прошел войну. Пережил все ужасы, боль и страх. Все они служили в одной роте,
и все они уцелели.
 Судьба разбросала их,  но дружба  только окрепла.  Эти люди  придут  на
помощь во что бы то ни стало.
 Да, письма могли сделать свое дело. Хелен хотела, чтобы он отнял деньги
у жен и детей лучших друзей и отдал их ей.
 Видимо, мысли Конвея отразились  на его  лице, и  это  доставило  Хелен
удовольствие.
 --  Что, не  нравится  мо