я. Так много священников погибло, а он  жив.  Это  было
зрелище, скажу тебе!  Они  там  не  считали,  но  монахов  сгорело  больше
двухсот, я в этом уверен. В огонь, и прямо в пекло!
 Отец Майкл поднял кулаки к небу, но не обернулся. Его  голос  продолжал
бормотать молитву.
 Херити продолжил:
 - Это было огненное мученичество, подобно которому  не  видели  в  этой
стране много столетий. А наш отец Майкл не приобрел ореол мученика.
 Священник затих. Его движения выглядели вялыми.  Рюкзак  на  его  спине
оттягивал плечи.
 - Некоторые говорят, что  спаслось  только  двенадцать  священников,  -
сказал Херити. - Их переодели в гражданское платье и спрятали те  немногие
из нас, кто тогда еще сохранил рассудок.  Я  иногда  удивляюсь,  почему  я
помог, но тогда была ужасная вонь, и выпивка  кончилась.  Не  было  смысла
оставаться!
 Херити таинственно улыбнулся своим  мыслям,  потом  повернул  голову  и
подмигнул Джону.
 - Но Безумцу понравился бы этот вид! Я уверен в этом.
 Джон запнулся. Он чувствовал истерический смешок О'Нейла-Внутри.
 "Почему Херити сказал это? Почему он сказал это МНЕ?"
 Херити уже переключил внимание на дорогу под ногами,  и  его  выражение
лица стало непроницаемым. Подъем становился все круче. Дорога поднималась,
обходя холмы, и когда перед ними  открылся  следующий  вид,  они  заметили
впереди поросшую деревьями теснину у выхода из долины.
 В послеполуденном воздухе ощущалась влажная,  почти  тропическая  жара.
Джону хотелось видеть джунгли и пальмы, а не эти зеленые  холмы  с  узкой,
черной  дорогой,  врезающейся  в  землю  подобно  овечьей  террасе.  Кучка
деревьев впереди оказалась состоящей  в  основном  из  тополей,  хилых  от
постоянной борьбы с зимними вьюгами, дующими через это узкое место на леса
и болота к востоку.
 Слова Херити все  еще  звучали  в  Джоне.  Он  был  поражен  отношением
ирландцев к своей родной природе. Почему Херити  спас  священника?  Потому
что отец Майкл был рожден на этой же почве. Что-то произошло в этом тесном
союзе людей и земли. Кельты проникли в самую глубинную сущность  Ирландии.
Они не  просто  перемещались  по  поверхности,  как  кочевники.  Даже  это
путешествие  проходило  скорее  сквозь  Ирландию,  а  не  просто   по   ее
территории. Соотечественники Херити стали частью самой почвы. И никогда не
возникал вопрос о том, принадлежит ли  им  Ирландия.  Наоборот.  Они  сами
принадлежали Ирландии.
 Джон поднял взгляд на  дорогу  впереди.  За  тополями  виднелась  более
темная зелень хвойных насаждений, ровными  рядами  цепляющихся  за  склоны
холма. Там, в гуще деревьев, стоял большой дом  с  мансардой:  французский
замок, выглядевший нетронутым над руинами в долине. Из его  каминных  труб
поднимался  дым.  Этот  дом  как  бы  укрывался  в  деревьях   и   казался
усыновленным Ирландией. Он больше не был французским. Это  был  ирландский
дом. С дымом доносился запах торфа.



 И, наконец, я говорю ирландцам: не забывайте  Банши  из
 Далкаса Айбелла, Банши, который предупредил Брайена  Бора,
 что тот умрет в Клонтарфе. Слушай своего Банши,  Ирландия,
 потому что  я  отомщу  всем  вам.  Больше  вы  не  сможете
 избежать личной ответственности за то, что вы  сделали  со
 мной и моими  близкими.  Я,  последний  ростовщик,  пришел
 брать с вас последний долг - и  не  на  несколько  трудных
 месяцев, а навсегда.
 Джон Рой О'Нейл, письмо третье

 Сэмюэл Бенджамин  Вэлкорт  прошел  все  ступени  служебной  лестницы  в
Консульской Службе Соединенных Штатов и Агентстве  США  по  Международному
развитию - ЮСАЙД. Тенденция не связываться ни с какой политической партией
ограничила его продвижение, однако во время службы в  ЮСАЙД  он  ухитрился
приобрести множество друзей среди военных.
 Нельзя забывать и доклады, которые часто хвалили за глубину.
 В возрасте шестидесяти одного года, видя, что путь наверх  окончательно
перекрыт, он покинул ЮСАЙД, где  все  равно  работал  только  временно  по
направлению Консульской службы, и выставил свою  кандидатуру  в  Сенат  от
штата Огайо.
 Его преимущества были значительными:
 Способность быть понятым почти в любой компании и на четырех языках.
 Богатая семья, желающая поддержать его предвыборную кампанию.
 Жена Мэй, которая нравилась как молодым, так и старым феминисткам своим
блестящим  остроумием.  (Пожилым  женщинам  она  нравилась,   потому   что
выглядела тем, чем и была - бойкой на язык, независимой бабушкой.)
 Закулисная поддержка  Демократической  Машины  штата  Огайо  плюс  этот
индивидуалистический подход к  политике  в  прошлом  вызывали  немедленный
отклик у "независимых" и либеральных республиканцев.
 И наконец, венчающие картину  факты:  богатый,  приковывающий  внимание
баритон в паре с солидной внешностью.
 Сэмюэл Бенджамин Вэлкорт просто "смотрелся" на трибуне, и он знал,  как
подать себя на телевидении.
 Эффект  был  сокрушительным  -  обвальная  победа  в  тот  год,   когда
республиканцы добились новых успехов везде, кроме поста президента.
 Выражаясь словами обозревателя из "Экрона": "Избиратели сказали, что им
нравится стиль этого парня, и они хотят, чтобы  он  присматривал  за  теми
сукиными сынами в Сенате".
 Британский  обозреватель   выборов   прокомментировал   ситуацию   так:
"Удивительно, что он сидел так долго в заднем ряду".
 Через два месяца после ввода в Сенат Сэм Вэлкорт  выдвинулся,  доказав,
что за все эти годы во втором эшелоне он действительно многому научился  и
знает, как работает система.
 Он работал как импресарио, выжимающий максимум  из  имеющегося  у  него
артиста.
 Очень немногие были удивлены, когда он был выдвинут вице-президентом во
время  второй  кампании  Прескотта.  Им  нужен  был  Огайо  и   кто-нибудь
нравящийся республиканцам, энергичный предвыборный боец с  привлекательной
женой, которая тоже была бы не против участвовать в кампании,  человек  со
своей собственной силовой базой - все те вещи, которые многое  решают  при
выборе  кандидата.  И  только   "индивидуалистские"   тенденции   Вэлкорта
беспокоили национальную организацию.
 Чашу весов в пользу Вэлкорта склонил Адам Прескотт.
 - Давайте возьмем его в команду и посмотрим, как она работает. В  любом
случае: еще один срок в Сенате, и  его  невозможно  будет  остановить.  Мы
можем поставить его поближе и присматривать за ним.
 - Он до смерти испугает Государственный Департамент, - сказал  советник
президента.
 Это развеселило Прескотта.
 - Это на пользу Госдепу, когда он испуган. Он не кажется мне человеком,
который возьмется за топор. Немного хирургии там-сям, может быть,  но  рек
крови не будет.
 Оценка Прескотта оправдалась во всех отношениях, и, когда в конце этого
второго срока президентства ударила чума, они работали, как две  половинки
одной машины. Военные друзья Вэлкорта оказались тогда бесценными, что было
существенной частью и собственного авторитета Прескотта.
 Вэлкорт думал обо всем этом, стоя у окна Голубой комнаты и глядя наружу
на редкое уличное движение на Экзекьютив-авеню-Соут. Был ранний  вечер,  и
его привели к присяге в качестве президента  менее  трех  часов  назад  на
тихой церемонии, происходившей на краю Роуз-Гарден с минимальной шумихой и
освещаемой  только  официальными  средствами  массовой  информации  -  два
репортера, одна телекамера, два фотографа и  еще  один  от  самого  Белого
Дома.
 Вэлкорт знал, что  ему  будет  недоставать  прагматичной  решительности
своего предшественника. Адам был жестким и  опытным  политическим  бойцом,
человеком, который хорошо скрывал свою личную неуверенность.
 "Я,  случается,  показываю  свою  неуверенность,  -  думал  Вэлкорт.  -
Придется проследить за этим".
 Гарвардский профессор однажды сказал юному тогда Вэлкорту: "Пользование
властью требует некоторой доли бесчеловечности. Воображение  -  это  часть
багажа, которую вы часто не можете  позволить  держать  у  себя.  Если  вы
начнете думать о людях вообще как о конкретных личностях, это будет мешать
вам. Люди - это глина, которой надо придать форму. В  этом  и  заключается
правда демократического процесса".
 Вопреки этим мыслям или, может  быть,  по  контрасту  с  ними,  Вэлкорт
находил открывавшийся перед ним вид  приятным.  Мэй  была  в  безопасности
наверху. Одна из их дочерей выжила в Мичиганской резервации, и у них  были
только внуки.
 "Этот вечер прямо создан для любовных песен", - решил он. Один  из  тех
мягких вечеров после полосы холода и обещающий еще больше тепла в будущем.
"Пасторальный", назвал его про себя Вэлкорт - тихий и пасторальный: жующий
скот вдали на высоком пастбище,  которое  когда-то  было  лужайкой  Белого
Дома. Гитарная музыка, вот что необходимо. Все приглушено, нет  ни  намека
на насилие. Ничего не напоминает о  рядовых  телах,  горящих  у  восточной
границы города. Когда  он  глядел  в  этом  направлении,  ему  видно  было
оранжевое сияние.
 Едкое очищающее пламя скоро погаснет, и  наступившая  тьма  сотрет  эту
сцену из вида - но не из памяти.
 "Клэй", - напомнил себе Вэлкорт.
 Вовсе не чудо сохраняло Вашингтон незараженным. Просто этот  район  был
занят людьми, способными принимать жестокие  решения.  В  Манхэттене  было
точно так же, кроме того, у него было преимущество  новой  границы,  через
которую больше не было мостов, а туннели были  заблокированы,  и  еще  эта
внешняя буферная зона с улицами черного огня.
 Все "безопасные" места, пережидающие чуму, имели, по меньшей мере, одну
общую черту: внутри них не было неуправляемой толпы.
 Толпа, которая атаковала границу Вашингтона  менее  часа  после  смерти
Адама, думала, что несколько кусков брони и немного автоматического оружия
помогут им пробиться через Вашингтонский Барьер. Атакующие неспособны были
вообразить себе инфернальный эффект огненных выбросов установок "Ньюфейр",
адские температуры и неуязвимость к обычному оружию. Хотя он  и  не  давал
чувства абсолютной безопасности, "Ньюфейр" создавал  большие  изменения  в
ландшафте. Расплавленный бетон, как правило, отрезвлял тех, кто его видел.
Вэлкорт не пытался  обмануть  себя:  одиночки  все  равно  будут  пытаться
проникнуть через барьеры.  Все,  что  требуется,  -  это  один  зараженный
человек,  и  чума  найдет  себе  новую  пищу.  "Очень  ненадежный   способ
выживания", - думал Вэлкорт.
 Он повернулся  к  потемневшей  комнате  и  открыл  дверь  в  освещенный
коридор.  Снаружи  слышался  тихий  разговор  телохранителей.  Этот   звук
напомнил Вэлкорту, что есть вещи, которые надо сделать, и решения, которые
надо принять.
 В  освещенном   коридоре   послышалось   движение,   торопливые   шаги.
Телохранитель заглянул внутрь комнаты и сказал:
 - Мистер президент?
 - Я скоро выйду, - ответил Вэлкорт. - Восточная комната.
 Кабинет и главы специальных комитетов прибыли с  докладами  для  нового
президента. Они встретятся в самом низу, в холле, где  уже  разложены  все
аксессуары для аудио- и  видеопрезентации.  Это  будет  долгое  заседание.
Особое внимание будет уделяться одной проблеме - новой еврейской диаспоре.
Только несколько упрямцев остались еще в Израиле. Тем, кто уже в Бразилии,
требуется  пища  и  крыша  над  головой.  "В  Бразилии  сейчас,  наверное,
сумасшедший дом", - думал Вэлкорт. Боже правый!  Когда  только  эти  евреи
найдут себе дом? Те, что остались, обещали прорваться с боем через пустыню
и восстановить подачу саудовской нефти. Глупость! Чума снизила потребности
в  энергоресурсах  до  малой  части   предыдущего   уровня.   Кто   теперь
путешествует? Выжившие ведут существование  замкнутыми  коммунами.  Только
Барьерной команде нужны большие количества нефти, и Советский  Союз  несет
большую часть этой ноши.
 Вэлкорт теперь слышал в коридоре другой голос, голос, из-за которого он
задерживался, голос Шилоха Бродерика. Стареющий Бродерик прибыл из  своего
вашингтонского дома с требованием, чтобы его допустили "ввести  президента
в курс дел". К протокольной заявке была подколота записка  "Дорогой  Сэм",
напоминающая об  их  прошлых  связях.  Даже  не  объявляя  этого  открытым
текстом, записка ясно давала понять, кто послал Шилоха "вводить президента
в курс дел".
 Поддавшись прихоти ("все-таки я президент!"), Вэлкорт сказал:
 - Пришлите Бродерика сюда. Скажите остальным, чтобы  они  начинали  без
нас. Они могут до моего прихода сгладить кое-какие  шероховатости  друг  с
другом.
 Вэлкорт нагнулся, включил единственный торшер над  удобным  креслом,  а
сам уселся напротив него, в тени. Бродерик, войдя в  кабинет,  увидел  эту
расстановку и все понял.
 - Не вставайте, сэр.
 "Шилох сильно постарел с тех пор, как мы  виделись  последний  раз",  -
отметил  Вэлкорт.  Он  ходил  прихрамывающей  походкой  старого  человека,
оберегая левую ногу. На его худом лице появились новые глубокие морщины, а
волнистые волосы  стали  совершенно  седыми.  Уголки  глаз  его  выглядели
влажными, узкий рот стал еще более суровым.
 Они пожали руки, причем  Бродерик  стоял,  а  Вэлкорт  остался  сидеть.
Бродерик уселся в  кресло  под  лампой,  направленный  отражатель  которой
бросал на него безжалостный свет.
 - Благодарю вас, мистер президент,  что  вы  согласились  принять  меня
перед остальными.
 - Я не ставил вас  впереди  остальных,  Шилох.  Я  отодвинул  остальных
назад.
 Это вызвало признательный смешок оценившего тонкий юмор человека.
 Вэлкорт мог  себе  представить,  как  Шилох  обсуждает  вопрос  о  том,
использовать ли  обращение  "президент"  или  "Сэм".  Его  дипломатическая
выучка все-таки победила.
 - Мистер президент, я не знаю, можете  ли  вы  по  достоинству  оценить
представившуюся нам возможность раз и навсегда разрешить  коммунистический
вопрос.
 "Вот, дерьмо! - подумал Вэлкорт. - А я-то думал,  что  его  люди  могут
предложить нам что-нибудь новенькое".
 - Выкладывайте, Шилох.
 - Вы, конечно, понимаете, что у них все еще есть агенты, даже здесь,  в
Вашингтоне.
 - В наши дни иммунитет - это слово без его старых  значений,  -  сказал
Вэлкорт.
 Бродерик хмыкнул и продолжил:
 - Вы имеете в виду, что у нас тоже есть там  люди,  я  же  обращаюсь  к
другому аспекту ситуации. Советы и Соединенные  Штаты  представляют  собой
"шкуру леопарда", пятна которой - это незатронутые чумой общины. Сравнение
относительной уязвимости этих  населенных  центров  ясно  показывает,  что
преимущество на нашей стороне.
 - Это действительно так?
 -  Несомненно,  сэр.  У  нас  более  разбросанные  общины   с   меньшей
численностью населения. Вы уловили мою мысль?
 "Боже правый! Неужели он собирается вытащить на  свет  старую  доктрину
"первого удара"?"
 - Мы  обсуждали  это  с  моим  предшественником  в  течение  некоторого
времени. - Тон голоса Вэлкорта был сух. - Но вы, конечно, не...
 - Не атомное оружие, сэр! Бактериологическое!
 - И мы, конечно, свалим все на О'Нейла. - Голос Вэлкорта стал еще суше.
 - Совершенно верно!
 - А что общего имеют с этим советские агенты?
 - Мы дадим им ложный след, и этот след докажет, что  мы  здесь  ни  при
чем.
 - И как же вы собираетесь заразить Советы?
 - Птицы.
 Вэлкорт подавил улыбку, покачав головой.
 - Перелетные птицы, мистер президент, - сказал Бродерик. -  Это  именно
то, что этот Безумец...
 Вэлкорт больше не мог сдерживаться. Его всего затрясло от смеха.
 - В чем дело, мистер президент?
 - Сразу после того, как меня  привели  к  присяге,  Шилох,  я  позвонил
премьеру, и у нас была получасовая беседа  -  уже  принятые  обязательства
остаются в силе, какие новые варианты могут быть - и все такое прочее.
 - Хороший ход, - сказал Бродерик. - Успокоит  их  подозрения.  Кто  был
вашим переводчиком? - Он кашлянул, уяснив свою бестактность.  -  Простите,
сэр.
 - Да, мы говорили по-русски. Премьер считает,  что  у  меня  грузинский
акцент. Он находит весьма полезным, что я могу говорить на его языке.  Это
сводит непонимание к минимуму.
 - Тогда почему же вы только что смеялись?
 - Премьеру было весьма неловко рассказывать мне о недавнем  предложении
его военных. Предоставляю вам самим угадать содержание этого предложения.
 - Зараженные птицы?
 Вэлкорт усмехнулся.
 Бродерик наклонился вперед, его выражение лица стало напряженным.
 - Сэр, вы знаете, что их слову нельзя верить никогда! Если они уже...
 - Шилох! Советский Союз действует в своих собственных интересах. Так же
будем поступать и мы. Их премьер - прагматист.
 - Он лживый сукин сын, который...
 - Хватит! Он, конечно, знает, что я  не  всегда  был  с  ним  полностью
откровенен. Разве вы, Шилох, не сказали как-то, что в этом  и  заключается
суть дипломатии - создание приемлемых решений из лжи?
 - У вас хорошая память, сэр,  однако  коммунисты  наверняка  собираются
устроить нам это. Мы не можем позволить себе расслабиться ни на...
 -  Шилох,  ну  пожалуйста!  Я  не  нуждаюсь  в  лекциях  об   опасности
коммунизма. Перед нами более непосредственная опасность, и до сих  пор  мы
хорошо сотрудничали в поисках какого-либо  пути  предотвращения  вымирания
человечества.
 - А что, если они найдут лекарство первыми?
 - Некоторые из  наших  людей  работают  в  их  лабораториях,  Шилох,  а
некоторые из их людей - у нас. Мы даже отправили Лепикова и Бекетта вместе
в Англию. Связь открыта. Я сам разговаривал с Бекеттом на прошлой  неделе,
перед тем, как... В общем, мы поддерживаем связь. Конечно, каждый  из  нас
слушает эти разговоры. Я не думаю, что это приведет нас к  золотому  веку,
однако это обнадеживающий знак в мире, стоящем перед угрозой вымирания.  И
если  существует  преимущество  от  этого  сотрудничества,   преимущество,
которое можно получить без компромисса в наших взаимных  усилиях,  я  буду
держаться за это преимущество.
 - При всем моем уважении к вам, сэр,  позвольте  спросить:  неужели  вы
полагаете, что у них нет исследовательских центров, которые они  держат  в
секрете?
 - При всем моем уважении к вам, Шилох, но неужели вы думаете, что у нас
нет таких же центров?
 Бродерик откинулся назад, сложил ладони и приставил их к губам.
 Вэлкорт знал, кого  представляет  Бродерик  -  очень  сильных  и  очень
богатых людей, большая часть из  которых  -  государственные  чиновники  и
удалившиеся  на  пенсию  с  государственной  службы  люди,   чья   карьера
основывалась на правиле "быть правым, когда ты не прав". В бюрократических
кругах, как давно понял Вэлкорт,  простой  факт  правоты  вовсе  не  делал
человека  популярным,  особенно  если  при  этом  кто-то  из   вышестоящих
начальников оказывался неправым. Люди, добившиеся власти в этой среде, как
заметил Вэлкорт, стремились работать  "на  прессу".  Им  хотелось  больших
заголовков, и чем драматичней они звучат, тем лучше. И простые ответы,  не
важно, что они впоследствии могут оказаться неправильными. Драма,  в  этом
была вся суть, была для них самым мощным преимуществом в  зале  заседаний,
особенно драма, представленная в самых сухих и аналитических терминах.  На
этом единственном принципе Бродерик сделал свою карьеру.
 Вэлкорт сказал:
 - Вы давно уже далеки от правительства, Шилох. Я знаю, что у  вас  есть
важные контакты, но они могут не говорить вам всего, что знают.
 - А вы говорите? - В голосе старого дипломата слышалось раздражение.
 - Я придерживаюсь политики наращивания  искренности  -  не  совсем,  но
стремлюсь идти в этом направлений.
 Шилох Бродерик погрузился в молчание.
 Вэлкорт заметил, что чума выработала в самых  влиятельных  людях  новый
вид сознания. Это было уже не просто приспособление  к  последовательности
новых  политических  ситуаций,  а  иной  уровень  осведомленности,   более
глубокий. Он ставил выживание на первое  место,  а  политические  игры  на
второе. Вся политика снизилась  до  ее  самого  личного  уровня:  "Кому  я
доверяю?" И когда этот вопрос задавался в ситуации жизни и  смерти,  ответ
на него мог быть только один: "Я доверяю людям, которых знаю".
 "Я знаю тебя, Шилох Бродерик, и я не доверяю тебе".
 -  Мистер  президент,  -  сказал  Бродерик,  -  почему  вы  меня   сюда
пригласили?
 - У м