рустело  битое
стекло. Сквозь просвет  в  толпе  справа  от  себя  он  мог  видеть  часть
кровавого месива  на  углу.  Людей,  передвигающихся  и  склоняющихся  над
разбитыми телами.  Ему  показалось,  что  он  узнает  пальто  Мери  позади
коленопреклоненного  священника.  Где-то  внутри  его  возникло   ощущение
понимания этой сцены. Однако сознание оставалось замороженным, бесстрастно
запертое в окаменевших мыслях. Если Джон позволит  себе  думать  свободно,
тогда события потекут, время продолжится... время без Мери  и  детей.  Это
было  так,  словно  крохотный  драгоценный  камешек   сознания   оставался
незатронутым внутри его, понимая, ЗНАЯ... но  больше  ничему  нельзя  было
позволить шевелиться.
 Кто-то дотронулся до его руки.
 Джона словно ударило током. У  него  вырвался  вопль  -  агонизирующий,
разносящийся  эхом  по  улице,  заставляющий  людей  оборачиваться,  чтобы
взглянуть на него. Вспышка фотографа ослепила его на время, оборвав вопль,
но Джон все еще слышал его у себя в голове. Это было  нечто  большее,  чем
просто крик. Это зарождалось глубже, исходя из какого-то места в  душе,  о
котором Джон не подозревал, и у него не было от этого защиты. Его ухватили
двое одетых в белое санитаров "Скорой помощи". Он чувствовал, как  с  него
стянули пальто,  разорвали  рубашку.  Потом  укол  шприца  в  руку.  Джона
затолкали в  машину,  когда  охватившая  его  дремота  затопила  сознание,
отключив начисто память.
 Долгое время он не сможет вспомнить эти так потрясшие его минуты.  Джон
сможет припомнить маленький автомобиль, локоть в коричневом свитере в  его
окне и больше ничего. Он знал, что видел то,  что  видел:  взрыв,  смерть.
Рациональное мышление принимало факты. "Раз я стоял у окна, то должен  был
видеть взрыв". Но подробности были скрыты за завесой, сквозь которую он не
мог проникнуть. Они лежали замороженные в глубине  его,  требуя  действия,
ибо, оттаяв, они бы его уничтожили.



 Отчаяние и печаль больше подходят кельтскому  уму,  чем
 радость и победа. У кельта в каждой радости  есть  примесь
 печали. Каждая победа ведет к отчаянию.
 Финтан Крейг Доэни

 Стивен Броудер прочитал о взрыве на Графтон-стрит, сидя  на  газоне  во
дворе медицинского факультета колледжа в  Корке.  Студент  третьего  курса
Броудер уже достаточно был знаком с учебной  рутиной,  чтобы  предоставить
себе долгий перерыв на ленч и возможность захлопнуть  книжки  и  перевести
дух между  занятиями.  Однако  для  ленча  он  выбрал  именно  это  место,
поскольку здесь ему  частенько  составляли  компанию  студентки-медсестры,
среди которых он особенно выделял Кетлин О'Хара.
 Был теплый день, и это многих привело во двор. Все они предпочли  газон
каменному готическому уродству  здания  факультета,  напоминавшему  скорее
старую  тюрьму,  захватившую  это  место,  чем   современное   медицинское
учреждение. Выходящий в Корке "Экзаминер" в его руках предназначался всего
лишь для подстилки, но его внимание привлекла фотография вопящего человека
- "Американский  турист  лишается  семьи",  -  и  Стивен  прочел  историю,
потрясшую его.
 Увлечение  Броудера  Кетлин  О'Хара  не   прошло   незамеченным   среди
студенток-медсестер. Они теперь поддразнивали ее на этот счет.
 - Вот он, Кети. Я одолжу тебе носовой платок, чтобы уронить перед ним.
 Кети краснела, но не могла удержаться, чтобы не поглядывать через газон
на Броудера. Он был тощим, глуповатым на  вид  юношей  с  песочного  цвета
волосами и широко расставленными голубыми глазами. Судя  по  его  манерам,
Стивен обещал стать одним  из  тех  сутулых  врачей  общей  практики,  чья
доброта  пробуждает  в  пациентах   великую   веру.   Ей   нравилась   его
задумчивость. Робость непременно  станет  скромностью  ученого  и  мрачной
строгостью, что хорошо бы подошло к окончательно определившимся чертам его
лица.
 Броудер оторвался от своей газеты  и  встретился  глазами  с  Кети.  Он
быстро отвел взгляд. Стивен уже две недели пытался  набраться  смелости  и
изыскать способ попросить ее прогуляться  с  ним  куда-нибудь.  Он  теперь
ругал себя за то, что не улыбнулся ей в ответ. Броудер не  мог  бы  толком
определить, чем привлекает его Кетлин. У  нее  была  юная  фигура,  слегка
крепковатая, но  миловидная.  Тонкие  сосуды  кожи  придавали  цвету  лица
розовый оттенок. Волосы у нее были ярко-рыжими, часть  наследия  викингов.
Темно-коричневые  глаза  были  довольно  глубоко  посажены  под   широкими
бровями. Стивен знал, что Кетлин имеет репутацию хорошего  работника,  что
она смышленая и веселая. Он слышал, как другая студентка говорила про нее:
 - Она не красавица, но достаточно хороша, чтобы заполучить себе мужа.
 "По-своему она прекрасна", - подумал он.
 Броудер  снова  взглянул  на  нее,  и  их  глаза  встретились.   Кетлин
улыбнулась, и он заставил себя улыбнуться  в  ответ,  прежде  чем  контакт
оборвался. Сердце его сильно колотилось, и Стивен склонился  над  газетой,
чтобы отвлечься. Вопящий мужчина на фотографии, казалось, уставился  прямо
на него, заставив Стивена похолодеть. Вся  семья  бедняги  погибла  в  том
взрыве  -  жена  и  двое  детей.  На   мгновение   у   Броудера   возникла
фантастическая мысль о себе самом, женатом на Кети О'Хара, - ну,  и  дети,
конечно. И они погибли бы.  Все.  Без  всякого  предупреждения.  Все,  что
обусловило  выбор  профессии  для  Стивена  Броудера,   чувствовало   себя
оскорбленным этим взрывом.
 Неужели что-то стоило того?
 Даже воссоединение Ирландии, о котором  он  молился  по  праздникам,  -
могло ли оно оправдать этот акт?
 Согласно  статье  в  "Экзаминере",  ответственность   на   себя   взяла
отколовшаяся группировка ИРА, так называемые  "Непримиримые".  У  Броудера
были друзья в Ирландской Республиканской Армии. Один из его  товарищей  по
учебе делал для них взрывчатку. Понять симпатии  студентов  колледжа  было
нетрудно. Они хотели, чтобы британцы убирались.
 ПРОКЛЯТЫЕ БРИТАНЦЫ!
 Броудер  чувствовал,  что  разрывается  между   своими   симпатиями   к
республиканцам и потрясением от того, что эти люди  натворили  в  Дублине.
Тридцать одна смерть.  Семьдесят  шесть  покалеченных  и  раненых.  И  все
потому, что кое-кто в нижней палате парламента, по сообщениям,  колебался,
поговаривая  о  "компромиссе".  С  британцами  не  может   быть   никакого
компромисса. Никогда!
 Но решат ли бомбы хоть что-нибудь?
 На его газету упала тень. Броудер поднял глаза и  увидел  Кети  О'Хара,
стоящую тут и смотрящую на него сверху вниз. Он поспешно вскочил, уронив с
колен учебник по анатомии и упустив часть своей газеты. Стивен смотрел  на
Кети сверху, неожиданно сообразив, что намного выше  ее,  больше,  чем  на
голову.
 - Вы Стивен Броудер, не так ли? - спросила она.
 - Да. Да, это я.
 У нее восхитительно мягкий голос, подумал Стивен. И внезапно он  понял,
насколько это ценно для медсестры. Это был успокаивающий голос. Он  придал
ему храбрости.
 - А вы Кети О'Хара, - умудрился выговорить Стивен.
 Она кивнула.
 - Я видела, вы читаете про этот взрыв. Тот,  что  в  Дублине.  Как  это
ужасно!
 - Это так, - согласился Стивен. А потом, пока не растерял  мужества:  -
Вы должны сейчас возвращаться на занятия?
 - У меня только несколько минут.
 - А когда вы заканчиваете? - он знал, что покраснел, задавая вопрос.
 Кетлин потупила глаза. "Какие у нее длинные ресницы", - подумал Стивен.
Они лежали на ее щеках, как перышки.
 - Мне бы хотелось вас увидеть, - сказал он. И это была истинная правда.
Стивен не мог оторвать от нее глаз.
 - Меня ждут домой к половине пятого, - ответила Кетлин, глядя на  него.
- Возможно, мы могли бы выпить чаю по дороге.
 - Тогда встретимся здесь после занятий? - предложил, Стивен.
 - Да. - Она улыбнулась и присоединилась к своим подружкам.
 Одна  из  студенток-медсестер,  наблюдавшая  за  этими  двумя,  шепнула
приятельнице:
 - Господи! Я так рада, что это наконец-то произошло.



 Священная  Ирландия  была  всего  лишь  именем,  мифом,
 мечтой,  не  имевшей  связи  с  какой  бы   то   ни   было
 реальностью.  Это  была   наша   традиция,   часть   нашей
 репутации, заодно с мифом о том, что  у  нас  есть  только
 честь, добытая в славной битве.
 Отец Майкл Фланнери

 Джон  Рой  О'Нейл,  проснувшись,  увидел  находящегося  рядом   с   ним
священника и врача, стоявшего в изножье кровати. Он  мог  ощущать  кровать
под собой и запах антисептика. Значит, это больница.  Доктор  был  высокий
пожилой человек с сединой на висках. Он был одет в зеленый уличный  жакет,
в кармане его был стетоскоп.
 - Почему я тут? - удивился Джон.
 Он видел, что это была больничная палата. Здесь стояли другие кровати с
лежащими на них фигурами. Это была совершенно  безличная  комната,  место,
умышленно оформленное так, чтобы сводить на нет личность обитателя. Словно
некто постарался, сознательно и  с  огромной  долей  ненависти,  сотворить
место,  не  отражающее  человеческого   тепла.   Если   бы   эту   комнату
охарактеризовать одним предложением, то получилось бы что-то наподобие "вы
здесь надолго не задержитесь".
 Джон попытался глотнуть. Горло его болело. Ему снилась Мери. Во сне она
уплывала прочь от него в огромное синее водное пространство.  Движения  ее
не сопровождались звуком, даже когда он видел, как плещется вода.
 - Я иду за детьми, - сказала Мери. Джон слышал сказанное,  но  плавание
ее было по-прежнему беззвучным.
 Во сне сама собою пришла мысль: "Ну конечно. Она должна идти за детьми.
Она будет им нужна".
 Во  сне  он  мог  чувствовать  сознание  Мери,  словно  это  было   его
собственное. Ее сознание казалось необычно прозрачным,  словно  вследствие
лихорадки.
 - Я не могу ощутить своего тела, - сказала она. - Бедный Джон. Я  люблю
тебя.
 Потом он проснулся, глаза его горели от слез. А  тут  еще  священник  с
врачом. Это было зеленое помещение с запахом карболки, сильно отличающееся
от его воспоминаний об американских больницах. Вокруг суетились  сестры  в
чепцах. Когда одна из них увидела, что  Джон  проснулся,  то  заторопилась
прочь. Штора над единственным высоким окном слева от врача  была  поднята.
Снаружи было  темно.  Значит,  была  ночь.  Свет  исходил  от  неприкрытых
электрических ламп, свисавших с  высокого  потолка  на  длинных  проводах.
Доктор изучал термограмму, прикрепленную на шнурке в ногах кровати.
 - Он проснулся, - сказал священник.
 Врач позволил  термограмме  упасть  и  повиснуть  на  своем  шнуре.  Он
посмотрел вдоль кровати на Джона.
 - Мистер О'Нейл, с вами  все  будет  в  порядке.  К  утру  станете  как
огурчик. - Врач повернулся и вышел.
 Священник наклонился к Джону.
 - Вы католик, сэр?
 - Католик? - Вопрос показался  безумным.  -  Я...  я...  приход  святой
Розы... - А зачем, собственно, ему рассказывать священнику, как называется
его приход?
 Тот положил мягкую руку на плечо Джона.
 - Ну-ну. Я все прекрасно понимаю.
 Джон закрыл глаза. Он услышал звук передвигаемого по полу стула.  Когда
открыл глаза, увидел, что священник сел, приблизив к нему свое лицо.
 - Я отец Девин, - сказал священник. - Мы знаем, кто вы, мистер  О'Нейл,
из ваших вещей. Вы случайно не имеете отношения к О'Нейлам из Кулани?
 - Что? - Джон  попытался  приподняться,  но  у  него  начала  кружиться
голова. - Я... нет. Я не знаю.
 - Было бы хорошо, если бы вы были в кругу семьи  в  такое  время.  Тело
вашей жены опознали - по ее кошельку. Я не буду вдаваться в подробности.
 "Какие подробности?" - удивился Джон. Он припомнил окровавленную  кучку
твида, но не смог привязать ее ко времени и пространству.
 - Скверные новости я вам принес, мистер О'Нейл, - сказал отец Девин.
 - Наши дети, - Джон задыхался,  цепляясь  за  надежду.  -  С  ней  были
двойняшки.
 - Ох, - сказал отец Девин, -  ну  что  до  этого,  я  не  знаю.  Прошло
довольно много времени, и вся грязная работа была закончена, но... детишки
были с ней, когда...
 - Она держала их за руки.
 - Тогда я бы не надеялся. Что за ужасное происшествие! Мы помолимся  за
души тех, кого вы так любили?
 - Помолимся? - Джон отвернулся, задохнувшись. - Он слышал скрип стула и
приближающиеся шаги. Женский голос сказал: "Отец...",  потом  еще  что-то,
чего Джон не смог разобрать.
 Священник что-то тихо и невнятно пробормотал в ответ. Потом  отчетливый
женский голос: "Матерь милосердная! Сразу и  жена,  и  двое  малышей!  Ох,
бедняга".
 Джон  повернулся  обратно  как  раз  вовремя,  чтобы  увидеть  уходящую
медицинскую сестру с напряженно выпрямленной спиной. Священник стоял рядом
с ним.
 - Ваши жена и дети также были католиками? - спросил отец Девин.
 Джон покачал головой. Он чувствовал головокружение и лихорадку. К  чему
эти вопросы?
 - Смешанный брак, а? -  голос  отца  Девлина,  пришедшего  к  неверному
заключению, звучал обличающе. - Ну что ж, тем не менее я не  отвращаю  вас
от своего сердца. Останки забрали в морг. Вы можете утром принять решение,
как поступить с ними.
 "Останки? - подумал Джон. - Он говорит о Мери и двойняшках".
 Вернулся врач и прошел с противоположной от священника стороны кровати.
Джон повернулся к врачу и увидел, как рядом  с  ним,  как  по  волшебству,
возникла медсестра. На ней был белый передник поверх зеленого платья, а ее
волосы были убраны под тугой чепец. Лицо  ее  было  узким  и  властным.  В
правой руке она держала шприц.
 - Кое-что, что поможет вам заснуть, - сказал врач.
 Отец Девин произнес:
 - Утром прибудут гвардейцы, чтобы поговорить с вами. Пошлите  за  мной,
когда они уйдут.
 - Мы сейчас погасим свет, - сказал врач.
 - И самое время, - у медсестры  был  требовательный  голос  с  изрядной
долей резкости, покровительственный голос. Он цеплялся за эту мысль, когда
его окутал сон.
 Утро началось со звуков грохота суден  на  тележке.  Проснувшись,  Джон
увидел на том месте, где сидел священник, полицейского офицера в форме.
 - Мне сказали, что вы скоро проснетесь, - сказал  офицер.  У  него  был
сочный тенор и квадратное лицо с набухшими венами. Свою фуражку он неловко
зажал под левой  рукой.  Офицер  вытянул  из  бокового  кармана  маленькую
записную книжку и приготовился писать. - Я не буду вас слишком беспокоить,
мистер О'Нейл, но я уверен,  вы  понимаете,  что  есть  вещи,  которые  мы
обязаны делать.
 - Чего вы хотите? - голос Джона напоминал карканье. В голове у него все
еще был туман.
 - Не могли бы  вы  рассказать  мне,  чем  вы  занимались  в  Ирландской
Республике, сэр?
 Джон уставился на офицера. "Занимался?" Какое-то время вопрос бесцельно
блуждал в его сознании. В голове у него было  смутно,  и  соображал  он  с
трудом. Джон выдавил из себя ответ.
 - Я... грант от фонда... веду исследования.
 - А какова природа этих исследований?
 - Ген... генетика.
 Офицер сделал запись в своем блокноте, затем:
 - И это ваша профессия, исследователь?
 - Я преподаю  молекулярную  биологию,  биохимию...  и...  -  он  сделал
глубокий дрожащий вдох. - Еще факультет фармакологии.
 - И все в этом Хайленд Парк в  штате  Миннесота?  Мы  просмотрели  ваши
бумаги, вы понимаете?
 - Рядом... неподалеку.
 - Ваша семья была с вами здесь, в Ирландской Республике?
 - Мы... собирались посмотреть...
 - Понимаю. - Офицер занес это в свой блокнот.
 Джон пытался преодолеть стеснение в груди. Немного  погодя  он  услышал
свой голос:
 - Кто это сделал?
 - Сэр?
 - Бомба?
 Лицо офицера окаменело.
 - Говорят, это "Провос". Непримиримые.
 Джона пронзило холодом. Твердая подушка  у  него  под  шеей  показалась
влажной и холодной. Патриоты? Убийцы - патриоты?
 Позднее, оглядываясь назад, Джон сочтет этот момент началом той ярости,
что завладела всей его жизнью. Это был момент, когда он пообещал:
 - Вы заплатите. О, как вы заплатите!  -  И  в  мозгу  его  не  было  ни
малейшего сомнения в том, каким образом он заставит их заплатить.



 Вы понимаете, что один этот человек меняет политическую
 карту мира?
 Генерал Люциус Горман, советник президента США по
 иностранным делам, в разговоре с министром обороны

 В течение недели, предшествовавшей первой  годовщине  взрыва  бомбы  на
Графтон-стрит, начали прибывать письма  с  предупреждениями.  Первое  было
приурочено так, чтобы достичь Ирландии  слишком  поздно  для  того,  чтобы
предпринять встречные действия. Другие попали к мировым лидерам, где  были
расценены как бредовые или были  переадресованы  специалистам.  На  первых
порах  письма  были  многочисленны  -  на  радио,  и  в  отделы   новостей
телевидения,  в  газеты,  премьерам  и  президентам,  церковным   лидерам.
Впоследствии  установили,  что  одно  из  первых  писем  было   доставлено
редактору газеты на О'Коннел-стрит Дублина.
 Редактор, Алекс Колеман, был смуглым, энергичным  мужчиной,  скрывающим
свою напористость под,  как  правило,  мягкими  манерами,  даже  будучи  в
бешенстве. Среди своего окружения  он  считался  чудаком  из-за  убеждений
трезвенника, но никто не сомневался в его  проницательности  и  хватке  на
хорошую историю.
 Колеман несколько раз перечитал письмо, время от  времени  поднимая  от
него глаза, чтобы взглянуть из своего окна на третьем этаже на улицу,  где
утреннее дублинское движение уже начало смерзаться в свой обычный,  тщетно
пытающийся ползти сгусток.
 "Бредовое письмо?"
 Оно отнюдь не вызывало такого ощущения. От предостережений  и  угроз  у
него поползли мурашки по коже. Возможно ли это? Слова несли на себя печать
образованности  и  изощренности.  Письмо  было  отпечатано  на  мелованной
бумаге. Он потер бумагу между пальцами. Дорогой сорт. Оуни  О'Мор,  личный
секретарь Колемана прицепил к  письму  записку:  "Надеюсь,  это  бред.  Не
позвонить ли нам в полицию?"
 Значит, оно встревожило Оуни.
 Колеман еще раз перечитал письмо, выискивая какую-нибудь причину, чтобы
проигнорировать его. Чуть позже он положил перед собой развернутое  письмо
и включил интерком, вызывая Оуни.
 - Сэр? - в голосе Оуни всегда была военная резкость.
 - Проверь-ка обстановку на острове Эчилл, Оуни, осиных гнезд не вороши,
просто поищи, нет ли там какого-нибудь необычного шевеления.
 - Сейчас.
 Колеман снова обратил свое внимание на письмо. Оно было такое чертовски
прямое, такое ясное и откровенное. Чувствовался могучий интеллект и... да,
ужасающее намерение. Сначала была обычная угроза насчет публикации, "а  не
то", но потом... "Я собираюсь надлежащим образом отомстить всей  Ирландии,
Великобритании и Ливии".
 Тревожное воспоминание зазвенело колокольчиком в памяти Колемана.
 "Вы причинили мне зло, убив тех,  кого  я  так  любил.  Я  сам,  лично,
призываю вас к ответу. Вы убили мою Мери и наших детей, Кевина и Мейрид. Я
поклялся тройной клятвой на их могиле. Я буду отомщен таким же способом".
 Колеман снова включил интерком и попросил Оуни проверить эти имена.
 - И пока ты тут, позвони в университетскую больницу.  Узнай,  можно  ли
мне связаться с Фином Доэни.
 - Это, должно быть, Финтан Крейг Доэни, сэр?
 - Верно.
 Колеман еще раз перечитал письмо. Его прервали одновременно  телефон  и
интерком. Голос Оуни произнес:
 - Доктор Доэни на линии, сэр.
 Колеман снял трубку.
 - Фин?
 -  Что  у  тебя  там  стряслось,  Алекс?  Оуни  О'Мор  мечется   словно
ошпаренный.
 - Я получил письмо с угрозами,  Фин.  И  в  нем  кое-какая  техническая
чепуха. Можешь уделить мне минутку?
 - Продолжай, - голос Доэни эхом отдавался в трубке, словно он находился
где-то в глубокой пещере.
 - С тобой кто-то есть? - спросил Колеман.
 - Нет. Что тебя так испугало?
 Колеман вздохнул и обратился к письму, выделяя технические  подробности
для Доэни.
 - По этому трудно что-то определить, - сказал Доэни. -  Но  я  не  могу
придраться к его ссылкам на процесс рекомбинации  ДНК.  Понимаешь,  Алекс,
таким путем можно получить новый вирус... но этот...
 - Реальна ли эта угроза?
 - Я бы сказал, что, несмотря на некоторые сомнительные места, да.
 - Тогда я могу проигнорировать это дело?
 - Я бы позвонил в полицию.
 - Могу ли я сделать что-то еще?
 - Мне нужно подумать.
 - И еще о