менитой баллады "Мировая с медведем": "Никакого  мира  с
Медведем,  который  выглядит  как Человек!"  Это строки, написанные  в 1898
году; двумя десятилетиями  позже Киплинг напишет  уж  вовсе невозможное  для
публикации в СССР стихотворение "Россия -- пацифистам".
     С  этим  стихотворением  связаны две короткие  истории, которые  стоит
рассказать в назидание будущим русским киплинговедам.  В 1986 году в Париже
Василий Бетаки издал небольшую, но талантливую книгу переводов из Киплинга,
составив  ее из переводов собственных и Георгия Бена, --  тоже эмигранта, но
лондонского;  оба  переводчика  некогда  были  учениками  Татьяны  Гнедич  в
Ленинграде. Помещая в книгу свой перевод "Россия -- пацифистам 1918", Бетаки
писал в предисловии: "Эти стихи, разумеется, не переводились на русский язык
никогда". Слова эти, сказанные накануне перестройки, были не совсем  точны:
в  том же году  (1986)  в  Центральном доме литераторов в  Москве отмечалось
пятидесятилетие   М.   Л.   Гаспарова,   будущего    академика   и   первого
поэта-переводчика,  ставшего  лауреатом Государственной премии  России.  На
вечере   Гаспаров  прочел  свой  перевод  этого   стихотворения,  много  лет
пролежавший в  столе.  Вел  вечер  Евгений  Солонович. На следующий  день  в
партбюро  переводческой секции разразился  скандал:  "Как  он посмел  читать
антисоветчину!  Почему  вы,  член  партии,  его не оборвали!.." К  счастью,
Солонович оказался вовсе не членом партии, а в самом скором времени у партии
оказались   куда   более   важные   проблемы,   чем  гас-паровский   перевод
киплинговской  антисоветчины.  Однако печатается  эта антисоветчина в нашем
издании впервые. До конца  1990-х,  кроме как в Париже (в переводе Бетаки),
"Россия -- пацифистам" на русском языке не печаталась.
     "Империя  строилась  триста лет и  рухнула в триста дней!"  --  Киплинг
говорит вовсе не о  Британской  империи (как  отчего-то  прочитал  Бетаки).
Киплингу жаль было даже  чужую империю  -- Российскую! В кошмаре гражданской
войны,  сменившем  в России  кошмары  первой мировой, ему  и  не мерещились
контуры будущей советской империи (много более хищной, чем царская). Империя
по имени Редьярд Киплинг сожалела о гибели империи по имени Россия!
     Россия  заинтересовалась  Киплингом очень рано.  Уже  в  1892 году  Лев
Толстой  писал, что Киплинг "совсем слаб,  растрепан, ищет  оригинальности".
Памятуя о подобной же  неприязни "зеркала  русской революции"  к Шекспиру,
эти слова надо понимать  как  очень высокую похвалу. В  январе 1895  года в
иллюстрированном приложении к "Вестнику иностранной литературы" был впервые
опубликован портрет Киплинга.  Наконец, появились  и переводы из Киплинга, в
частности  переводы   его  стихотворений.  Насколько   удалось  установить,
приоритет первого  поэта-переводчика,  напечатавшего  Киплинга  в  России,
принадлежит Ольге Николаевне Чюминой (1858 -- 1909):  в журнале "Мир Божий",
1897, No 11,  опубликован ее  перевод  "Песни  мертвых", в январе следующего
года в  "Вестнике иностранной  литературы" появился ее  же перевод  баллады
"Король  и  певец"  (так  переименовала  Чюмина  "Последнюю  песню  Честного
Томаса"). Хорошо вспомнить здесь о  том,  что в оригинале оба стихотворения
появились лишь в 1893 году. "Песнь мертвых"  вошла в сборник  Киплинга "Семь
морей"  (1896) -- тот ли, иной ли источник  использовала Чюмина,  делая свои
переводы,  --  на источнике  этом  буквально  еще не  обсохла  типографская
краска.  Следом библиография прослеживает ряд  других поэтических переводов
-- Е. М. Студенская (ряд стихотворений в периодике 1899 -- 1902 гг.), как  и
Чюмина, заметного интереса к Киплингу-поэту в  России  не пробудила, хотя  в
переводе  Студенской  была  опубликована  баллада "В  карцере" --  одна  из
"Казарменных баллад". Писатели-демократы Киплинга не признавали ни в  какую:
Максим Горький писал, что "индусы не могут не признать вредной его проповедь
империализма", Куприн  (больше  других понявший  в Киплинге  и в целом выше
других  его  оценивший)  констатировал,  что  "на  прекрасных  произведениях
Киплинга   нет   двух   самых   верных   отпечатков  гения  --  вечности   и
всечеловечества".  Но во всяком случае, проза Киплинга выходила много раз --
в  том числе четырехтомником  под  редакцией  И. А.  Бунина (1908 -- 1915),
собранием сочинений в приложениях к журналам "Вокруг света" (1909), "Природа
и люди" и т.д.
     Поэзию Киплинга великие поэты Серебряного века то  ли не разглядели, то
ли не захотели разглядеть. Впрочем,  у  этого  поколения  поэтов английская
поэзия была не очень-то в моде вообще: ее заслоняли великие французы "конца
века" (Верлен,  Рембо,  Малларме)  и  отчасти великие  немецкоязычные  поэты
начала  XX века (Георге, Рильке). Из англичан -- более  или менее ровесников
Киплинга -- в моде был разве  что Уайльд, но тоже в основном как прозаик. Не
был толком  прочитан не только поэт Киплинг, даже его прямые предшественники
Теннисон и Браунинг были известны почти исключительно по именам; если бы не
"Годива" в  переводе Бунина и лишь недавно выявленные фрагменты Браунинга в
переводе   Гумилева,   можно  было  бы  говорить  о  том,   что   английская
послебайроновская поэзия в России тех лет не существовала вовсе.
     При подобном отсутствии переводов все же  случилось как-то, что едва ли
вообще какой-либо нероссийский поэт оказал влияние на русскую поэзию XX века
в таком масштабе, как Киплинг.  В  "Литературной энциклопедии" (Издательство
Коммунистической Академии, 1931,  т. 5) в статье "Киплинг" литературовед  Т.
Левит лишь указал в библиографии, что существуют "Избранные  стихотворения"
Киплинга --  "перев.  А. Оношкович-Яцына,  П.1922  (случайный подбор  плохих
переводов)".
     Эта  маленькая, в  22  стихотворения,  отпечатанных  на  серой-пресерой
бумаге,  книжечка   буквально  переломила   хребет   русской   --  не  скажу
"советской", а просто русской  поэзии  XX века. Ада  Оношкович-Яцына (1896--
1935)  открыла  российскому читателю "Томлинсона", "Мировую  с  Медведем",
"Мэри  Глостер", а  главное  прославленную  "Пыль".  Молодые поэты двадцатых
годов  бредили  Киплингом,  бредят  и   теперь,  семьдесят  лет  спустя,  в
значительной  мере  благодаря  этой  книжечке,  аккуратно  незамеченной  и
оклеветанной  официальным  литературоведением.  Но   в  1931   году,  когда
"Литературная  энциклопедия" оттиснула в веках свой донос и  на Киплинга, и
на переводчицу,  с ее  переводами не произошло  той главной беды, о  которой
лишь теперь,  в  год столетия появления  первого русского перевода из поэзии
Киплинга, пора сказать несколько слов.
     В тридцатые годы чуть ли не все плоды зарубежной литературы оказались в
СССР запретными;  был  ли  в  мире  писатель, более  ненавистный  советскому
империализму, чем Киплинг? И  тогда  появилась на  свет книга, побившая все
рекорды обхода советской цензуры:  Редиард Киплинг. Избранные стихи. Перевод
с   английского   под   редакцией   Вал.   Стенича.   Вступительная   статья
Р.Миллер-Будницкой.    Государственное    издательство    "Художественная
литература". Ленинград, 1936. 272 стр.,  тираж  10300  экз.  Заключительные
слова    предисловия    Миллер-Будницкой    стали    классикой    советского
литературоведения, вечной  нашей  отмычкой  к замку  цензуры,  и  нужно  их
процитировать:  "...творчество Киплинга приобретает для  нас особый интерес
как законченное, высокохудожественное  воплощение идей  и настроений нашего
врага, как одно из крупнейших достижений  поэзии  западного  империализма".
Отсюда уже полшага  до вывода, который в 1937 году сделал в статье  "Редиард
Киплинг"  Константин  Паустовский:  "Жизнь  Киплинга -- один  из трагических
примеров того, как гений может погубить себя".
     Поскольку на сорок последующих лет  Киплинг попал в "детские писатели",
поскольку  лишь  в  томе БВЛ "Уайльд.  Киплинг" в  1976 году он был из этого
"детского"  статуса  выведен   (авторской  книги   его  стихотворений,   без
добавлений в виде прозы, пришлось ждать -- не  считая упомянутой парижской
книжки 1986 года --  аж  до 1990 года),  книга  1936 года заслуживает самого
пристального  внимания. В ней были переизданы все  переводы Оношкович-Яцыны
(кроме одного) и прибавлено к ним  еще 13  переводов  той же переводчицы --
новых. К сожалению, сама  переводчица  умерла годом раньше.  Ее переводы для
издания 1936 года  перередактировал, переписал и переувечил  в духе  худшей
цензуры совсем не Валентин Стенич, а другой "мастер стихотворного  перевода"
-- Геннадий  Фиш (1903 --  1971). Часть переводов он изуродовал  настолько,
что  решил  о  соавторстве  объявить  -- под  "Мэри  Глостер"  и  "Саперами"
появилась  двойная подпись, прочие переводы он перелицевал  меньше, но так,
что  компрачикосы  Виктора Гюго  померли бы от зависти.  Приведу один лишь
пример.
     Многие и многие поколения советских (и антисоветских) юношей и девушек
читали, пели и разве что не высекали в камне знаменитую "Пыль". "Отпуска нет
на войне!" -- кому не памятен этот рефрен?
     В оригинале рефрен таков: "There's no discharge in  the war". Советский
комментатор английского  издания Киплинга (1983) А. А. Долинин пишет  о том,
что  Киплинг  обыгрывает  здесь  стих  восьмой  главы  Екклесиаста  --  "нет
избавления в этой борьбе".  Но у Киплинга  ясно указано, какая это война  (в
русском переводе  Библии  --  "борьба")  --  англо-бурская.  Если Киплинг  и
обыгрывает  несколько  значений  слова  discharge,  то  "отпуск"  в военном
значении -- лишь шестое или седьмое словарное значение. Между тем как первое
или  второе --  "выстрел".  На  англо-бурской войне ужасом  солдат  было  не
отсутствие отпуска, а как раз отсутствие сражения, отсутствие  выстрелов  и
вообще войны как  таковой. Оношкович-Яцына если и не помнила сама, то  знала
от старших сверстников  -- что такое бурская война, война без войны, война,
выигранная Англией с трудом и с позором, -- на этой  войне англичане сделали
такое ценное и пригодившееся XX веку изобретение, как концлагерь. Киплинг,
кстати, считал эту войну для Англии  проигранной, вообще войной, недостойной
Британской  Империи (см. стихотворение "Урок" и  многие другие).  В  издании
1922  года Оношкович-Яцына  выбрала для своего  перевода:  "Нет  сражений на
войне". Мы перепечатываем переводы Оношкович-Яцыны почти в полном объеме и в
тех двадцати случаях,  когда есть возможность  использовать редактированное
М. Л.  Лозинским (а по косвенным данным -- и  Н. С. Гумилевым) издание 1922
года,  возвращаем  переводам  исконный  вид.  Остается  лишь  сожалеть, что
остальные переводы приходится  перепечатывать  по изданию 1936 года,  -- нет
никакой уверенности, что Г.Фиш не приложил к ним руку.
     Впрочем,  очень  высокую  ценность  для  русской  "кип-лингианы"  имеют
переводы Михаила Фромана (1891--  1940)  и  Михаила Гутнера  (1912--  1942);
поскольку оба переводчика на момент издания книги 1936 года были живы, надо
думать, их ничья рука  не увечила. Фроман  умер в  Ленинграде перед войной,
Гутнер -- в  эвакуации  в Перми (тогда  --  г. Молотов). Интересны из работ
предвоенного  поколения также немногие сохранившиеся строки  Эрика Горлина,
погибшего  во  время Ленинградской  блокады,  а  также  несколько  переводов
Елизаветы Полонской  (1890-- 1969),  среди них  -- прославленная "Баллада  о
Востоке и Западе", начало которой, вероятно, по индексу частоты цитирования
могло бы  претендовать  на попадание в  книгу  рекордов.  О прочих довоенных
подходах к творчеству Киплинга хотелось бы забыть, но нельзя.
     Современный  исследователь -- Екатерина  Гениева  --  в  предисловии  к
первому постсоветскому изданию Киплинга в России пишет:
     "Певца  Британской  империи,  ...железного  Редьярда",  приняли  на ура
молодые  советские литераторы.  Этим  обстоятельством  был попросту  сражен
критик и литературовед князь  Дмитрий Святополк-Мирский, вернувшийся в 30-е
годы из  эмиграции на  родину  <...>  Мирский  был  прав, когда укорял
советских литераторов,  зачитывавшихся  Киплингом.  Но как  бы  то  ни было,
...железный  Редьярд",  а главное, его  идеи  оказались  близкими  идеологии
молодого советского государства". Князь-коммунист тоже был прав: он ждал от
коммунистической молодежи -- главное же от юного  советского  государства --
чего-то  совсем,   совсем  другого.  Он  и   дождался:  гибели  в  советском
концлагере. А молодые советские  поэты -- Евгений Долматовский,  к примеру,
или Константин Симонов -- в те довоенные годы увлеченно переводили Киплинга.
Симонов,  впрочем,  не  столько  переводил,  сколько   сочинял   по  мотивам
Киплинга: "Серые  глаза -- рассвет" в  его переводе укорочено  на  половину
текста,   "Новобранцы"   --  на   четыре   строфы   сокращены,  "Добровольно
...пропавший без вести""  --  на  две и т. д.  Позже Симонов  писал о  своем
увлечении  Киплингом  в  конце  тридцатых годов:  "Киплинг  нравился  своим
мужественным  стилем,  своей солдатской  строгостью,  отточенностью  и  ясно
выраженным  мужским  началом, мужским и солдатским". Впрочем, он же признал,
что  разлюбил  Киплинга,  когда началась  война  -- в  1941  году.  Переводы
Симонова  по  сей день  регулярно называют прекрасными, и нет спора,  стихи
хороши, но, сравнивая их с оригиналом,  диву даешься: автор ли  подстрочника
все так переврал Симонову, сам ли он столь глубоко и сознательно исказил (за
возможным  исключением "Дурака"  -- он  же "Вампир"  --  и  более или  менее
"Гиен",  остальные  переводы  Симонова  едва  ли  стоит  рассматривать  как
переводы). Если это переводы  -- то всех поэтов, от Багрицкого и Тихонова до
Фазиля Искандера и Александра Галича  (последнего  особенно), целиком  можно
объявить  "переводчиками  Киплинга".  Сам  тон  советской  (и,  напоминаю,
антисоветской) поэзии,  как говорят недоброжелатели, "мускулистый" ее  стиль
-- от Киплинга и Гумилева.
     Симонов   разлюбил   Киплинга   спешно,   в   одночасье:  негоже   было
шестикратному лауреату  Сталинской премии, накануне еще и Ленинской, любить
"барда английского  империализма". За "железным занавесом" Киплинг изымался
из библиотек, лишь очень немногие  энтузиасты  понемногу переводили  его "в
стол".  Причем,  надо честно  признать,  не  очень  хорошо переводили:  мало
любить империю,  в  ее  правоту  нужно  верить. Британская империя отошла в
область  истории, у  империи советской развивался прогрессивный паралич, при
котором, как известно, не до идеалов. Зато с 1976 года, с выхода упомянутого
тома БВЛ "Уайльд и Киплинг", где на скудном пространстве в 54 стихотворения
почти  сорок было переводов совершенно новых,  --  начинается  для Киплинга
новая эпоха, не  кончившаяся  и по  сей день;  наше издание  преимущественно
суммирует  работу  переводчиков прежних лет, не давая, впрочем,  к переводам
вариантов: составитель  взял на себя всю ответственность за то, чей перевод
печатается; таким образом, ничье имя из "коллектива" переводчиков не  изъято
намеренно.  Выбирался  всегда  живой перевод.  Конечно,  в  оригинале  "Мэри
Глостер" герой говорит: "В двадцать два года... в двадцать три года...", а в
первом варианте перевода  Оношкович-Яцына  рифмы  ради вместо "двадцать три"
стало  "двадцать  шесть",  Г.Фиш это  "исправил",  --  но  в  нашем  издании
восстановлен первый вариант. Покойников не редактируют: их или печатают  как
есть, или заказывают новый  перевод. И  хотя "Мэри Глостер" после 1936 года
переводили  по  меньшей мере еще пять  раз --  предпочтение отдано  все  же
старому варианту. Ибо новые к нему ничего не прибавили.
     Сколько раз Редьярд Киплинг был жертвой! Даже его  литературная карьера
началась не  так, как у  всех,  -- он  пал жертвой родительской любви.  Ему,
шестнадцатилетнему школьнику, родители сделали подарок:  его несовершенные
детские  (ну, юношеские)  стихи  родители  озаглавили  "Школьные  стихи"  и
выпустили отдельной книгой. Редьярд впал в депрессию (по другой версии  -- в
ярость),  но писать,  к счастью, не перестал.  Пять лет  спустя он  выпустил
книгу стихотворений, которую  принято считать  "первой", -- "Департаментские
песенки" (1881). Славы ему эта книга (во всяком  случае, за пределами Индии)
не принесла.  Слава  пришла  к  нему осенью  1889  года,  вместе  с  первыми
балладами, напечатанными уже в Англии. И -- пожалуй  -- слава  с тех пор при
нем.  Но  и  жертвой своей славы он становится по сей  день. Взять  хотя  бы
печальную  историю того, как  Киплинга поют в России. Вот --  с магаданской
пленки звучит  голос  престарелого Вадима Козина: он напел чуть ли  не целую
пленку Киплинга. Киплинга ли? Вот -- звучит "Пыль", и в ней появляются такие
строки:
     Мой-друг-ме-ня  ты  не  вздумай  вспоминать! Я-здесь~за-был  как  зовут
родную мать! Здесь только...
     Честное  слово   я   ждал,   что   вместо   "пыль-пыль-пыль"  прозвучит
"мать-мать-мать..."  Наверное,  это  было  бы  интонационно   даже  ближе  к
оригиналу. Или  же  некогда  популярная песенка:  "Сигарета,  сигарета!  //
Только  ты  не  изменяешь! //  Я  люблю тебя  за это,  //  Да и  ты об  этом
знаешь..."  Многие  ли  слушатели  догадались,  что  звучит перелицовка  (не
перевод  же!)  стихотворения  Киплинга   "Обрученный"?  А  шлягер  поздних
советских лет "За цыганской звездой" лучше б уж и не приписывать Киплингу --
ни звезды нет  в  оригинале  (а есть "паттеран",  знак, оставляемый цыганами
вдоль  своей,  незримой  для  джорджо-чужаков тропы), ни многого такого, что
есть в этом переводе.  Зато  -- поют!  Киплинг  не виноват.  Но  и Бодлер не
виноват  в  том,  что  "Красотка  моя, умчимся  в  края..." стало цыганским
романсом,  и  даже Мережковский не виноват в том,  что в юности сделал  этот
неудачный  перевод.  Потому и популярны  в эстрадном пении Киплинг и Бодлер,
что  попали в  руки не  к  переводчикам, но  к  подражателям. А о них сказал
Сальвадор Дали: "Блаженны подражатели -- им достанутся наши недостатки".
     Империалиста Киплинга чехвостили даже  за то, что в Британии ему платят
непомерно  высокие гонорары (заметим,  что пролетарию Максиму Горькому  его
огромные  гонорары в начале  века советское лигературоведение  записывало в
творческий актив). Все тот же Т. Левит  в "Литературной энциклопедии" в 1931
году писал: "Особое положение Киплинга  в английской литературе отмечается
не  только <...> гонорарами, раз  в  25  превосходящими обычные  (по
шиллингу за  слово  1900, т.  е. около  3  тысяч  руб.  за  печатный лист)".
Обвиняли (Р.  Миллер-Будницкая,  1936 г.) в  том, что  "творчество  Киплинга
несет  в  себе  зародыши   английского  фашизма",  в   том,  что  (там   же)
"киплинговская  философия   творчества   <...>   получает   признание
крупнейших  ...идеологов  фашизма"". В том, что  Киплинг -- масон, кажется,
его никто  не обвинял. Быть может, лишь  потому,  что  масоном Киплинг и в
самом деле был.
     Князь-коммунист Мирский напоминал, что в Англии Киплинга любят лишь те,
кто любит только Киплинга.  Даже и  не  поймешь, обвинение  ли  это: бурский
президент Крюгер  не читал  ничего, кроме Библии, и полагал,  что за другие
книги  можно взяться лишь тогда, когда  постигнешь всю глубину и все красоты
этой Книги.  Совпадение, быть  может, не случайное:  кое-кто  из читателей
Киплинга  (в том числе  в России) никого, кроме Киплинга, не  любит. Но этот
факт годится и для обвинения, и для защиты.
     Так ли  уж кощунственно  сравнивать  книги Киплинга  с Библией?  Устами
младенца глаголет истина, а младенцы (дети и подростки) знают Маугли лучше,
чем Библию. Если  бы  Киплинг  не  сочинил  ничего,  кроме "Книг  Джунглей",
Маугли,  литературный  герой, давно  поглотил  бы  своего  создателя  -- как
случилось это с Феликсом Зальтеном, автором  сказки "Бемби", давно  и прочно
утратившей в читательском сознании автора: недавний московский  опрос -- в
связи  с изданием продолжения  "Бемби", весьма  незаслуженно  забытой сказки
"Пятнадцать