нялся мне в любви, говорил, что  высоко  ценит  меня,  противопоставлял
другим, например Молотову, в честности и корректности и пр.  Просто  он  это
сделал, выполняя поручение Сталина. Желая  понравиться  Сталину  и  укрепить
свое положение, Поскребышев мог до этого, наверное, рассказать Сталину,  что
я часто захожу в кабинет Молотова, и это  соответствовало  действительности.
Поскребышев, видимо, вел наблюдение, кто и куда ходит.
   Мои частые посещения кабинета Молотова вызывались тем, что, когда  Сталин
поручал какое-либо дело Молотову (а это  обычно  касалось  вопросов  внешней
политики), Молотов всегда старался, чтобы не  ему  одному  поручали,  а  еще
двум-трем товарищам. А так как я занимался  многие  годы  вопросами  внешней
экономики, то, естественно, доля этих поручений падала на меня. В отличие от
Молотова я не любил делить с кем-то ответственность, поэтому часто  возражал
против совместных поручений. Однажды, когда тот, получив поручение  Сталина,
попросил его в  моем  присутствии,  чтобы  и  я  принял  в  нем  участие,  я
возмутился:  "Что  я,  хвост  что  ли,  твой?"  Но   не   всегда   удавалось
освободиться. Отношения с Молотовым у меня были неплохие, но и  не  близкие.
Поручения эти обычно давались Сталиным устно. Поскребышев мог даже о  них  и
не знать.
   Подозревать как Молотова,  так  и  меня  в  кознях  против  Сталина  было
бессмысленно. Хотя отдельные критические замечания в его адрес по  некоторым
вопросам я и высказывал в беседах не только с ним, но и с  другими.  Молотов
меня не выдавал, но всегда вел себя как  преданный  сторонник  Сталина.  Так
что, конечно, такого рода  обвинения  были  абсолютно  беспочвенны.  Видимо,
Сталин через Поскребышева хотел учинить проверку, как мы  будем  реагировать
на это обвинение.
   Но очень возможно, что эта странная идея о совместной нашей  с  Молотовым
подготовке "заговора против Сталина" у него сохранялась после  этого  случая
все время, и в конце 1952 г. он решил избавиться от такой опасности.
   Спокойным со Сталиным не мог чувствовать себя никто. Как-то после  ареста
врачей, когда действия Сталина стали принимать явно антисемитский  характер,
Каганович сказал мне, что ужасно плохо себя чувствует: Сталин предложил  ему
вместе с интеллигентами и специалистами еврейской национальности написать  и
опубликовать  в  газетах  групповое  заявление  с  разоблачением   сионизма,
отмежевавшись от него. "Мне больно потому, - говорил Каганович, - что  я  по
совести  всегда  боролся  с  сионизмом,  а   теперь   я   должен   от   него
"отмежеваться"! Это было за месяц или полтора до смерти Сталина - готовилось
"добровольно-принудительное" выселение евреев из Москвы.
   Смерть Сталина помешала исполнению этого дела.

   Глава 43
   О МЕМУАРНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
   Я предъявляю к  книгам  историческим  и  мемуарным,  в  том  числе  своим
собственным, определенные требования. Я - сторонник объективности в описании
исторических фактов. Автор не должен так отбирать факты, чтобы подогнать  их
под свою личную концепцию. А ведь есть люди - я много встречал  таких  среди
моих редакторов в Политиздате и в некоторых журналах,  -  которые,  возражая
против приведения в книге политически неприятных фактов,  скажем,  фактов  о
наших неудачах, попыток вскрыть их  причины,  обвиняют  авторов  как  раз  в
субъективизме,  что  неправильно  и  несправедливо.  Объективный  подход   к
историческим  фактам  требует  не  замалчивать  те  факты,  которые  кажутся
"невыгодными", не преувеличивать "выгодные" факты, тем более не искажать их.
   Но,  естественно,  каждый  мемуарист,  а  тем  более   историк,   приводя
объективные факты, может - если не должен - давать свое толкование им и свою
оценку. Она может быть правильной, может  быть  и  неправильной,  здесь  все
зависит от подготовки и таланта автора.
   К сожалению, упомянутые вредные явления в  советской  исторической  науке
часто повторяются в той или  иной  степени,  иногда  просто  до  тошноты.  У
образованных и знающих людей такие  явления  вызывают  возмущение.  Читатель
проникается недоверием к трудам с такого рода фальсификацией. Это - один  из
источников скепсиса и недоверия к официальным учебным  изданиям  по  истории
партии, подслащенным, лакированным,  и  к  мемуарам  в  этом  духе,  которые
вызывают у нашей молодежи законную неудовлетворенность.
   Наш агитпроп тщательно оберегает  население  от  буржуазной  политической
литературы, боясь ее воздействия на умы людей. А ведь мы, помню, в молодости
читали буржуазную литературу, антимарксистскую  наряду  с  марксистской.  И,
сопоставляя прочитанное, мы лишь укреплялись в нашей вере в марксизм, в  его
правильном понимании. В 20-е гг. вплоть до 30-х гг., мы в губкомах  получали
и читали  такой  враждебный  и  "опасный"  документ,  как  "Социалистический
вестник", издававшийся в  Берлине  меньшевиками  под  руководством  опытного
меньшевика, врага Советской власти  Мартова.  Мы  читали  и  белогвардейскую
литературу, получая ее через ЦК. И это, я по себе  чувствую,  не  поколебало
веру и преданность нашему делу. Ведь часто бывает даже полезно посмотреть на
наши дела чужими глазами.
   Я всю жизнь продолжаю читать антисоветскую литературу, и не  без  пользы,
если есть там аргументы и факты.
   В отношении умалчивания наших неудач в Великой Отечественной войне,  хотя
она  и  была  победоносно  завершена,  хотя  в  ее  горниле  были  проверены
патриотические  чувства  и  настроения  советских  людей,  я  хочу   сказать
несколько слов.
   Мы можем и должны гордиться и нашим народом, и нашей партией за победу  в
Великой Отечественной войне. Но я не могу пройти  спокойно  мимо  того,  как
многие военные  мемуаристы  пишут  только  о  последних  сражениях,  главным
образом второго периода войны, после перелома в соотношении сил между нами и
Германией, и либо замалчивают полностью,  либо  мельком  касаются  серьезных
поражений, которые мы терпели и на которых научились  воевать.  Ворошилов  и
его окружение в Наркомате обороны не учили армию тактике отступления. Это  -
одна из причин, почему создавалась паника, почему так много потерь мы  имели
в начале войны и так долго мы отступали.
   Отступление на какое-то расстояние было неизбежным. Но  чтобы  Гитлер  со
своими полчищами мог дойти до  Волги,  закупорить  Ленинград,  добраться  до
Кавказа - нам никому и в голову не приходило!
   Когда читаешь военные мемуары, то стараешься найти толковый ответ на этот
вопрос. Но он закрыт  от  читающих,  включая  слушателей  военных  училищ  и
академий, за семью печатями. Это - опасное  явление  для  нашей  сегодняшней
армии на случай большой войны или локальных войн. Последние  вообще  требуют
специальной подготовки, типов вооружения и тактики.
   Все это я пишу для того, чтобы вскрыть  некоторые  недостатки  в  военных
мемуарах по истории Великой Отечественной войны. Хотя я  и  не  считаю  себя
знатоком военного дела, не  изучал  его  специально,  а  когда-то  был  лишь
рядовым солдатом, потом комиссаром в условиях военных действий. С 1926 г.  я
был членом Совета Труда и Обороны, во время Великой Отечественной войны  был
членом Государственного Комитета Обороны.
   Некоторую уверенность в этой критике мне придает тот факт, что  я  помню,
как мы и в ГКО и в Ставке Верховного Главнокомандования обсуждали  все  -  с
участием военных и без них. Мы каждый день, а если днем не могли, то  ночью,
собирались у Сталина, проводили обмен мнениями. Сталин говорил по телефону с
командующими  фронтов,  мы  разбирали  поступающие  сведения  из   Генштаба,
обсуждали, держали связь с фронтами. Словом, я не  буду  останавливаться  на
событиях положительных, победных, много раз описанных.  Большинство  из  них
описаны правильно, правда, со многими  преувеличениями.  Но  главный  дефект
таких описаний тот, что наши неудачи  или  не  приведены  вовсе  или  о  них
сказано вполголоса, мимоходом, без попыток  анализа.  И  вообще,  в  военных
мемуарах последних лет я не обнаружил описания каких-либо ошибок  Верховного
Главнокомандования, Ставки. Хотя без них не могло быть.  И  сам  Сталин  это
понимал, и все мы понимали. Но некоторые возникали из-за характера Сталина и
всех отрицательных его сторон, которые проявились  и  в  ходе  Отечественной
войны, хотя и в меньшей степени, чем до и после нее.
   В этом отношении книга воспоминаний Г.К.Жукова* наиболее интересна,  и  я
считаю ее полезной.
   Но все же я нашел ее однобокой, а в ряде  мест  даже  обнаружил  элементы
фальши. Есть некоторое преувеличение роли самого Жукова.  Я  не  заметил  ни
одного его действия, к которому он относился бы  критически.  Хотя  понятно,
что без ошибок людей не бывает, тем более в войну, где  действия  велись  со
многими неизвестными в отношении очень сильного противника.
   Здесь я хочу ограничиться только постановкой вопросов, иногда без всякого
анализа, иногда поверхностно. Я не мог проверить на основе документов или по
собственным записям, не ошибаюсь ли я, не субъективно ли мое  мнение.  Кроме
того, зная на собственном опыте наших редакторов, воспитанных агитпропом,  я
не могу судить, где работа этих редакторов, а где перо самого Жукова.
   Замечание первое. Почему мы понесли огромные потери в первые месяцы войны
и почему через три месяца после начала войны немцы оказались под  Москвой  и
Ленинградом?
   В 1939 г., как известно, мы вернули  Украине  и  Белоруссии  их  исконные
земли. Границы отодвинулись далеко на запад,  что  с  точки  зрения  обороны
имело большое положительное значение. Тогда было принято правильное  решение
начать строительство новых оборонительных сооружений взамен старых по  новой
западной границе. Детального хода строительства  оборонительного  рубежа  на
старой границе, создававшегося с учетом линий "Мажино"  и  "Зигфрид",  я  не
знал, думал, что строительство закончено. (Мы ведь знали о  линии  "Мажино",
потом стало известно, что Гитлер строит линию  "Зигфрид".)  После  того  как
немцы прошли всю Белоруссию, мы стали допытываться у военных, а где  же  эта
старая оборонительная линия, почему не  сопротивлялись  на  ней,  почему  не
могли остановить наступление немцев? Что  на  новых  оборонительных  рубежах
этого еще нельзя было  сделать,  я  понимал.  Поскольку  Сталин  не  ждал  в
ближайшее  время  войны,  то  оборонительные  рубежи  строились  чрезвычайно
медленно. Будь сооружены обе линии вовремя, и новая и старая, возможно немцы
дальше старой границы и не прошли бы. А если бы и  прошли,  то  не  было  бы
таких больших жертв с нашей стороны, армия была бы сохранена,  мы  могли  бы
спокойно отмобилизоваться, и может быть, немецкое наступление на  Белоруссию
не было бы таким роковым.
   Что же оказалось на деле? Не  все  оборонительные  сооружения  по  старой
границе были достроены, а с началом строительства  оборонительной  линии  на
новой границе работы на старой линии и вовсе прекратились.
   Однако значительное количество их уже было построено. И вполне они  могли
служить хорошей преградой немцам. Значит, ошибка  была  первая  в  том,  что
давно намеченные оборонительные  рубежи  были  заброшены  строителями,  хотя
могли  быть  второй  линией  обороны.  И  немного  средств  требовалось  для
завершения этого строительства.
   Оказалось и другое.  Даже  те  оборонительные  сооружения,  которые  были
готовы, не были укомплектованы войсками, не  было  в  достатке  пулеметов  и
пушек, которых тогда в стране у нас хватало. Словом, эти сооружения  были  в
состоянии заброшенности.
   Это  -  грубейшая  ошибка  в  первую   очередь,   конечно,   командования
Белорусского военного округа. Но беда усугубилась тем, что опытные,  знавшие
дело командующие  были  ликвидированы  (конкретно,  командующий  Белорусским
военным округом Уборевич), а у новых не хватило кругозора, опыта  и  знаний,
чтобы это понять. Ведь факт, что герой  испанской  войны,  комбриг  танковых
войск Павлов, человек, несомненно, храбрый, преданный, знающий военное дело,
не смог добиться достройки  старой  оборонительной  линии,  или,  во  всяком
случае, обеспечить вооружением тех  частей  линии,  которые  были  закончены
строительством.
   Таким образом, мы вложили огромные деньги в две оборонительные  линии  по
западу, с севера на юг, и ни одна из них не была использована.
   Почему Жуков,  командовавший  Киевским  военным  округом,  не  только  не
подумал об этом в свое время, но более того -  умолчал  об  этом  факте,  не
попытался проанализировать его и дать ему оценку?
   А разве это было бы вредно для чести нашего народа?  Нет.  Наоборот.  Это
объяснило бы, почему наши войска не могли оказать  серьезного  сопротивления
немецкому наступлению в первые месяцы войны на западных территориях.  Войска
не были виноваты. Виноваты были и лидер государства,  и  нарком  обороны,  и
командующие округами. Известно, что наш солдат храбрый и хорошо  воюет.  Но,
как  известно  из  военной  истории,   без   средств   для   организованного
сопротивления войскa бывают подвержены панике.
   Поэтому паническое отступление в первые месяцы войны, массовые  окружения
нельзя ставить в упрек солдатам, младшему командному составу, да,  возможно,
и среднему. Формально ответственность несет высший командный состав. Но если
по существу разобраться, то их тоже трудно  обвинять:  ведь  они  попали  на
такие высокие должности не по собственному желанию. Их выдвинул  Сталин  или
нарком обороны вместо старых, репрессированных кадров.
   Через месяц или два после начала войны, когда Белоруссия была так позорно
потеряна и вместе с ней - огромное количество наших отборных войск, попавших
в окружение, воевавших до последнего патрона,  павших  смертью  храбрых  или
сотнями тысяч попавших в плен, Сталин предложил предать  военному  трибуналу
командующего этими войсками Павлова.
   Ничего чрезмерно компрометирующего  против  Павлова  не  было.  Абсолютно
чистый,  честный,  лично   обаятельный   человек,   безупречной   храбрости,
преданный, умевший руководить танковыми войсками в пределах бригады,  но  не
имевший  другого  опыта  высшего  командования.  А  он  был  сразу  назначен
командующим всеми войсками Белорусского округа. Его можно обвинить только  в
том, что он категорически не отказался от такого выдвижения.
   Но на него возложили ответственность за огромные потери  войск  и  провал
фронта. Формально можно было его разжаловать, и только, и Павлов просил дать
ему возможность оправдать себя в боях в роли командира танковой бригады. Так
и надо было, но Сталин настоял на его расстреле.
   Известно, какое отрицательное отношение у меня было к репрессивным мерам,
которые он применял. Но должен признаться, что  в  тот  момент,  хотя  лично
против Павлова я ничего не имел и было жалко его терять, мне  казалось,  что
Сталин в чем-то прав. Это была жестокая мера, но  она  казалась  оправданной
обстановкой. Надо сказать, что за всю войну это был  первый  и  единственный
случай расстрела командующего. Но было позорно то, что  после  победоносного
ведения войны Сталин добился расстрела командующего  Сталинградским  фронтом
Гордова, Кулика и некоторых других.
   Замечание второе. Еще одной преступной ошибкой Сталина кроме  уничтожения
командных кадров армии, партии и государства в канун войны было то,  что  он
вбил себе в голову, что Гитлер в ближайшие год-два не нападет на нас, хотя и
он и  мы  знали,  что  война  с  Германией,  победившей  почти  всю  Европу,
неизбежна. Поэтому оборонные мероприятия он растягивал, а не ускорял. Если в
течение года-полутора после начала  войны  при  эвакуации  основных  центров
производства  вооружения  из  Ленинграда,   украинских   городов,   особенно
Харькова, а также из Тулы, Москвы нам удалось добиться хороших  результатов,
а через  год,  к  моменту  боев  у  Курской  дуги,  явного  превосходства  в
производстве  самолетов,  танков,  противотанковых   средств,   боеприпасов,
возникает мысль: а разве мы не могли это сделать  раньше,  начиная  с  осени
1939 г., когда началась уже европейская война и почти два года было в  нашем
распоряжении до начала войны? Мы могли бы  в  более  благоприятных  условиях
осуществить эти меры с меньшими издержками и с большим эффектом, имея больше
времени, больше ресурсов. Могли  бы,  если  бы  Сталин  понимал,  что  война
близка.
   Но мы продолжали гражданскую жизнь, как будто война далеко, а  надо  было
это  сделать  в  ущерб   гражданской   промышленности,   в   данном   случае
машиностроению, паровозостроению, комбайностроению,  как  это  было  сделано
потом, наспех, экспромтом в начале  войны,  опираясь  на  наших  талантливых
наркомов и научные кадры.
   Сталин же заботился о том, чтобы ничем не  дразнить  немцев,  думая,  что
этим можно оттянуть войну, в то время когда она уже стучалась в дверь. Более
того, он считал, что, пока Гитлер Англию не захватит, он не пойдет  на  нас,
что немцы убедились в правильности теории Бисмарка, что Германия никогда  не
победит в войне, если одновременно будет воевать на два фронта.
   Но времена Бисмарка прошли. Вся Западная Европа была под властью Гитлера,
а на западе сопротивлялась только островная Англия, которая не способна была
нанести удар по Германии на  континенте.  Опыт  показал,  что,  несмотря  на
длительные ожесточенные сражения  Советской  Армии,  обескровившие  вермахт,
англичане вместе с американцами, канадцами в течение  почти  четырех  лет  с
начала войны с немцами не осмеливались высадиться во  Франции.  Более  того,
под Арденнами они потерпели серьезное поражение, от последствий которого  мы
спасли их ценой больших жертв, начав - по просьбе  Черчилля  и  Рузвельта  -
преждевременное всеобщее наступление против немцев по всему фронту.
   Сталин пытался осенью 1940 г.  в  дополнение  к  Договору  о  ненападении
добиться соглашения с Германией о сферах влияния, полагая, что  гитлеровская
шайка недолго будет господствовать в Германии.
   Косвенно это можно видеть из воспоминаний Бережкова о поездке Молотова  в
Берлин осенью 1940 г. для переговоров.  Бережков  когда-то  работал  в  моем
аппарате во Внешторге. По просьбе Молотова я ему уступил его.
   В частности, помнится, в переговорах речь шла  о  том,  чтобы  Гитлер  не
нападал на Болгарию, Дарданеллы и, кажется, Румынию,  поскольку  они  должны
быть "зоной советского влияния".
   Бережков не дает оценки хода этих переговоров. Он хвалит Молотова за  то,
как тот давал отпор наскокам Риббентропа и твердо держался нашей  линии.  Но
любой на этом месте вел бы такую же политику. А ведь весь смысл переговоров,
о которых Молотов, вернувшись, рассказал, заключался  совсем  в  другом.  (Я
сейчас диктую по памяти.)
   Молотов спрашивает Риббентропа: "Вы воюете с Западом. Мы понимаем это. Но
нам непонятно, почему в это же  время  вы  заключили  военное  соглашение  с
Румынией и сосредоточиваете там,  в  Румынии,  германские  войска,  с  какой
целью?" Риббентроп, не отрицая этого факта, ловко отделался от вопроса и  не
раскрыл карты.
   Молотов задает другой вопрос: "Почему вы сосредоточили несколько  дивизий
своих войск в Финляндии? Против какой угрозы они выставлены там? Какая  цель
сосредоточения этих войск здесь, у наших границ, под  Ленинградом?"  Ловкими
отговорками Риббентроп отделался и от этого вопроса.
   И, наконец, главный вопрос, который Молотов задает: "Почему такое большое
количество дивизий из западных районов Европы, где идет подготовка у  вас  к
нападению  на  Англию,  перебрасывается  в  Польшу,  вблизи  наших  границ?"
Риббентроп отвечает, что войска эти в боях на Западе  устали,  переброска  в
Польшу имеет целью дать им отдых.
   Десятки дивизий одновременно перебрасываются на отдых именно в Польшу! Не
в Венгрию, не в Чехословакию или Италию, где климат для отдыха лучше! Такого
вопроса Молотов, кажется, и не задавал.
   Не надо быть большим политиком, чтобы, сопоставив три факта  концентрации
войск в Румынии, Польше и Финляндии в бол