службу в
Красной  Армии  в  Главном  Разведывательном  Управлении.  Окончил   Военную
академию. Был в Китае, в Испании,  когда  там  шла  гражданская  война.  Всю
Отечественную войну провел на  фронтах  в  качестве  члена  военного  совета
танковой армии и на Дальнем Востоке - в  боях  за  освобождение  Маньчжурии.
Ныне генерал-лейтенант запаса, кандидат наук, преподает философию в одном из
московских вузов.
   Когда я стал работать в Москве, Вергиния Туманян и ее муж вместе  с  моей
матерью подолгу жили у меня. Муж Вергинии умер в возрасте 80 лет. Сама она и
моя мать жили дружно, как родные сестры,  и  умерли  в  одну  неделю,  когда
Вергинии  было  86,  а  матери  93  года.  Все  трое  похоронены  рядом   на
Новодевичьем кладбище.

   Мы вернулись в Баку и доложили комитету партии об итогах  своей  поездки.
За время нашей поездки в Тифлис накопилось немало всяких  дел.  Коммунистам,
работавшим в Бакинском совете профсоюзов, без особого труда удалось провести
решение о созыве съезда профсоюзов Закавказья, Дагестана и  Закаспия.  Съезд
открылся в Баку 7 апреля, а 11 апреля в Тифлисе - съезд  профсоюзов  Грузии.
Несмотря на это, между Баку и Тифлисом все  еще  продолжались  переговоры  о
созыве Общекавказского съезда профсоюзов. Собравшийся  в  Баку  съезд  решил
направить в Тифлис для окончания переговоров своего делегата. Была выдвинута
моя кандидатура. 13 апреля мне было предоставлено слово для  выступления  на
съезде профсоюзов Грузии.
   В  сокращенном  виде  мое  выступление  так  изложено   в   сохранившихся
протокольных записях съезда:

   "Слово  предоставляется  представителю  бакинцев  тов.  Микояну,  который
призывает пролетариат Грузии выйти из узких рамок своего государства и найти
пути для объединения всего рабочего класса.
   Далее оратор говорит о необходимости идти вместе пролетариату  Тифлиса  и
Баку, несмотря на принципиальные расхождения во взглядах наших партий..."

   Поскольку меньшевиками все было уже предрешено заранее, это мое обращение
от имени бакинского пролетариата ничего, конечно,  изменить  уже  не  могло.
Призыв к объединению всех партий  в  социалистический  фронт  и  прекращению
партийной вражды был отвергнут.
   Партийная работа в Баку продолжала развиваться вширь и вглубь. Однако она
страдала от отсутствия связи с советской Астраханью и с  ЦК  партии.  Мы  не
получали  центральных  партийных  газет.  Партийная  касса  была  пуста,   и
пополнить ее было неоткуда.
   По всем этим причинам  мы  стали  искать  пути  к  установлению  связи  с
Астраханью. Решили купить рыбацкую лодку,  чтобы  на  ней  отправить  своего
представителя с письмом в Астрахань.
   Лодка удачно пробралась в Астрахань и во второй половине мая вернулась  в
Баку. Нам привезли партийную  литературу  и  какую-то  сумму  "николаевских"
денег, которые в  Советской  России  были  к  тому  времени  отменены,  а  в
Закавказье ценились еще достаточно высоко. Привезли также письмо С.М.Кирова,
прибывшего в Астрахань в начале 1919 г. и руководившего  там  всей  работой.
Сергей Миронович писал нам, что в Астрахани нет бензина и поэтому  имеющиеся
там самолеты бездействуют, в то  время  как  деникинцы  безнаказанно  бомбят
Астрахань. Такое же положение было и в других районах Советской России.
   Мы немедленно взялись за организацию покупки бензина и лодок: это была бы
наша лучшая помощь Красной Армии. Вскоре под руководством Давлатова товарищи
Губанов, Рогов и Сарайкин организовали знаменитую морскую экспедицию Баку  -
Астрахань.
   Закупать бензин в Баку было очень  трудно:  его  продажа  находилась  под
неусыпным контролем английского военного командования. Вывозить же бензин из
Баку по морю (кроме Персии) вообще было категорически  запрещено.  Благодаря
умению Давлатова и его товарищей нам удалось за лето отправить  в  Астрахань
двенадцать парусных лодок с бензином.
   Но  самый  путь  от  Баку  до  Астрахани  был  сопряжен  со   смертельной
опасностью. Дельта Волги охранялась военными судами деникинцев. Эти суда все
время шныряли по морю. Помню, одна из наших первых лодок верстах в  тридцати
пяти от Астрахани попала таким образом в руки деникинцам  и  ее  экипаж  был
расстрелян. Погиб в октябре 1919 г. и председатель ЦК  союза  водников  Федя
Губанов, лодка которого из-за неблагоприятной погоды попала под Петровском в
руки деникинцев. Он был замучен ими и брошен в море. Вместе с ним  деникинцы
уничтожили всю команду лодки.  Так  же  трагически  погиб  Буниат  Сардаров,
возвращавшийся из Астрахани в Баку.
   Из двенадцати отправленных нами к концу лета лодок погибло четыре.  Много
товарищей погибло тогда у нас. С великой горестью я вспоминаю о них.
   Между тем революционные события в Баку нарастали с невероятной быстротой.
Одна за другой возникали перед нами политические  проблемы,  острые  вопросы
тактики и стратегии.
   Мы были уверены, что главное для  нас  состоит  в  том,  чтобы  закрепить
руководство рабочим движением в Баку, готовить, вооружать и  обучать  боевые
отряды рабочих для восстания и  захвата  власти.  Рассчитывали,  что  сможем
приурочить вооруженное восстание к началу навигации, когда к нам  на  помощь
смогут подойти советские военные корабли из Астрахани.
   Я задавал себе вопрос:  какую  конкретную  государственную  форму  должна
принять Советская власть на Кавказе, какой территорией  себя  ограничить?  И
вот, раздумывая обо всем этом, мы пришли к выводу, что в предстоящей  борьбе
нам надо провозгласить лозунг: "Да здравствует Советский Азербайджан!"  -  и
под этим лозунгом вести массы на восстание.
   Для русских коммунистов такая постановка вопроса была столь  неожиданной,
что они не сразу могли понять, почему выдвигается этот лозунг. Я  разъяснял,
что все национальности, проживающие в Азербайджане, будут иметь равные права
и равные возможности для развития своей культуры.
   После заседания комитета мы встретились с Караевым, Гусейновым и Агаевым.
Они  были  очень  обрадованы  нашим  решением:  оно   облегчало   борьбу   с
мусаватистами. Бакинская партийная конференция одобрила наш лозунг. Он  стал
боевой программой бакинской партийной организации.
   Вскоре мы поехали в Тифлис на очередное  заседание  Кавказского  краевого
комитета партии. Тифлисские товарищи, узнав о  нашем  решении,  были  крайне
недовольны. Они продолжали стоять на старых позициях и не хотели  признавать
никаких самостоятельных государств в Закавказье, хотя  эти  государства  уже
реально существовали, и  не  считаться  с  этим  фактом  было  невозможно  и
неразумно.
   Приближалось 1 Мая. Нарастал новый подъем рабочего  движения  в  Баку.  В
связи с этим все мы по горло были  заняты  рассмотрением  и  решением  массы
вопросов, поступавших со всех сторон. Но несмотря на это, мы заблаговременно
начали серьезную подготовку к предстоящей первомайской демонстрации.
   Когда огромная масса людей из  всех  районов  потекла  со  всех  улиц  на
площадь Свободы, картина получилась  довольно  впечатляющая.  Мы  шли  очень
довольные тем, что наша демонстрация протекает так мирно и организованно.
   Вдруг вдали навстречу нашему шествию  показались  два  английских  танка.
Быстро переговорив между собой, мы, члены Президиума, решили:  не  отступать
ни шагу, если даже танки будут идти на нас.  Крепко  взялись  за  руки,  еще
громче запели и продолжали свой путь. Танки  подходят  все  ближе  и  ближе.
Наступила минута  крайнего  напряжения.  И  в  последний  момент,  когда  до
столкновения оставалось каких-то несколько метров, танки неожиданно свернули
в сторону, остановились и дали нам дорогу.
   Так, поднимаясь по Садовой, мы подошли к двухэтажному дому с балконом.  В
этом особняке Тагианосова располагался английский военный штаб.  На  балконе
стояли английские офицеры и смотрели на демонстрацию. Оценив обстановку,  мы
сразу же приняли решение - организовать перед английским  штабом  митинг.  Я
поднялся на один из грузовиков и произнес краткую речь, направленную  против
военной интервенции английского империализма  и  его  союзников.  С  досадой
подумал я о том, как жаль, что английские офицеры не знают русского языка  и
что мы не взяли с собой переводчика.
   Вдруг, когда я закончил свою речь, на грузовик  вскочил  молодой  парень,
видимо студент, и попросил разрешения перевести  речь  на  английский  язык.
Говорил он громко, уверенно, убежденно. Но англичане никак не прореагировали
на эту речь.
   Надо сказать, что демонстрация, как и вообще все празднование 1 Мая в том
году, произвела огромное впечатление не только на рабочих, но и на городских
обывателей, которым казалось, что уже "пришли большевики".
   Водники  и  железнодорожники  сообщили,  что  англичане  хотят  направить
Деникину  оружие  и  боеприпасы.   По   нашей   рекомендации   транспортники
саботировали этот приказ оккупантов. Таким образом,  мы  вступили  в  прямой
конфликт с английским военным командованием.
   Вечером 2 мая  после  заседания  Бакинского  комитета  партии  состоялась
Общебакинская партийная конференция, на которой  после  моего  доклада  было
принято решение о проведении всеобщей стачки.
   5  мая  состоялось  заседание  стачечного  комитета,  избранного  рабочей
конференцией. Понимая, что члены Центрального стачечного комитета,  несмотря
на все средства конспирации, все же могли быть арестованы, мы решили создать
запасной комитет и заранее определили его персональный  состав.  В  стачкоме
первого состава должны были работать пять человек: Губанов, Караев,  Микоян,
Стуруа и Чураев. Во главе запасного стачкома мы утвердили Гогоберидзе. Кроме
того, опять-таки на всякий случай,  мы  организовали  еще  и  третий  состав
стачкома во главе с Анашкиным.
   Как было условлено, ровно в 3 часа ночи погас свет. Забастовка началась.
   Бакинские электростанции - а их было три: на Баилове, в  Белом  городе  и
Балаханах - должны были  сыграть  решающую  роль  в  забастовке.  Во-первых,
нельзя не учитывать  огромного  психологического  воздействия  на  население
внезапно наступившей  полной  темноты  в  городе,  а  во-вторых,  отключение
электроэнергии лишало возможности работать всякого рода штрейкбрехеров, если
бы таковые нашлись.
   Не находя  рабочих,  правительственные  чиновники  стали  арестовывать  и
изгонять из квартир их жен и детей. Репрессии усиливались. Однако если они и
влияли в отдельных случаях на некоторых мусульман-рабочих, то совершенно  не
достигали цели в отношении сознательных рабочих, которых все это только  еще
более озлобляло.
   Полиция усиленно разыскивала членов стачечного комитета. Мы работали день
и ночь. Иногда приходилось в течение  дня  по  нескольку  раз  менять  места
заседаний исполкома стачкома. В районах все время шли аресты членов  местных
стачечных комитетов.
   8 мая Центральный стачечный комитет получил предложение  от  министерства
труда азербайджанского правительства прийти на  переговоры.  Предварительным
условием этих переговоров  мы  поставили:  освобождение  всех  арестованных,
немедленное прекращение репрессий и неприкосновенность нашей делегации.
   Министерство  дало  согласие,  и  мы  -  Караев,  Чураев  и   я   -   три
представителя, избранные стачкомом,  пошли  вечером  в  министерство  труда.
Поднявшись  на  второй   этаж,   мы   вошли   в   большой   зал   заседаний.
Председательское место за столом занял министр Сафикюрдский, справа от  него
по его приглашению сели  мы,  напротив  -  представители  капиталистов:  три
тучные, пожилого возраста  персоны.  Один  из  них  был  русский,  другой  -
азербайджанец, а третий - армянин. Чуть поодаль сидели фабричные инспектора,
а также член парламента Абилов. Особняком держался представитель английского
командования капитан Уолтон.
   Капиталисты выступали по очереди и горячо  спорили,  считая  неприемлемым
ряд важных пунктов договора. Однако  и  они  заявляли,  что  если  не  будет
разрешен вывоз нефти в Астрахань, то не будет подписан никакой  коллективный
договор. Таким образом, в одном вопросе мы были с ними едины. В то же  время
это означало прямой конфликт с английским командованием,  запрещавшим  вывоз
нефти в Астрахань по политическим соображениям: не давать горючего Советской
власти. Для транспортировки же ее в другие места не было никаких технических
средств. Нефтепромышленность Баку была в тупике.
   Прения шли долго, около трех часов. Никаких практических  результатов  не
предвиделось. Тогда я заявил министру примерно следующее: мы  понимаем,  что
вывоз нефти - это поддержка не только бакинской нефтяной промышленности,  но
и Советской России, и мы  за  такую  поддержку,  потому  что  лучшим  другом
азербайджанского народа являются не  английские  империалисты,  а  Советская
Россия.  Здесь  экономические  интересы  Азербайджана  и  Советской   России
полностью сходятся. Теперь вы отклоняете  это  ввиду  того,  что  английское
командование против. Где же тогда независимость  Азербайджана?  Сафикюрдский
пробормотал что-то очень невразумительное о том, что "нельзя не считаться  с
реальным положением". На этом переговоры закончились.
   Еще в начале стачки ряд эсеров и меньшевиков,  отстраненных  от  выборных
должностей, предложили нам свои услуги для различных поручений.  Мы  на  это
согласились, тем более что некоторые эсеры уже работали у нас  по  таким  же
поручениям. В Баладжарах у нас тогда не было своего работника, и эсер Ребрух
был послан туда в качестве нашего уполномоченного. Надо сказать, что  эсеры,
пришедшие к нам, в  первые  дни  довольно  исправно  выполняли  все  задания
стачкома. Но чем напряженнее становилась борьба, тем быстрее скатывались они
к анархическим действиям. В Баладжарах, например, они  предлагали  разобрать
рельсы, взорвать путь, чтобы помешать движению поездов, они предлагали также
взорвать линию электропередачи в город и т. п.
   Понятно, что все эти предложения были нами решительно отвергнуты.
   Как-то во время  заседания  Центрального  стачкома  я  вышел  в  соседнюю
угловую большую комнату, где тоже была контора  профсоюза,  и  вдруг  увидел
полицейских, направивших на меня со  всех  сторон  дула  маузеров.  Раздался
окрик: "Стой!" Я тут же бросился  обратно  в  комнату  заседания  и  сообщил
товарищам, что мы окружены полицией. В суматохе нам удалось, к счастью,  все
бумаги уничтожить. В общей сложности  нас  оказалось  человек  сорок:  кроме
членов стачкома в  комнате  находились  представители  из  районов,  молодые
рабочие-связисты и  работающие  на  ротаторе,  который  мы  к  тому  времени
приобрели для выпуска листовок.
   Нас вывели на улицу, окружили большим  нарядом  полицейских  и  повели  в
жандармское управление. Там началось выяснение наших фамилий. По  дороге  мы
сговорились между собой, что основные руководители стачки - Чураев,  Анашкин
и я - возьмут на себя всю ответственность.  Большинство  товарищей,  которых
полиция знала плохо или совсем не знала в  лицо,  должны  были  скрыть  свои
настоящие фамилии и  отрицать  участие  в  руководстве  стачкой.  Остальные,
которым опасность не угрожала, фамилии свои могли назвать.
   Среди нас был недавно  приехавший  из  Тифлиса  Георгий  Стуруа.  Полиция
знала, что он входит в состав стачкома, но не знала его  в  лицо.  Начальник
сыскного отделения спросил: "Кто здесь Стуруа?" Мы ответили, что Стуруа  уже
уехал обратно в Тифлис. При опросе он назвался Ахабадзе.
   После  окончания  процедуры  выяснения  личности  арестованных  начальник
сыскного отделения заявил, что мы пятеро - Чураев, Мирзоян, Коваль,  Анашкин
и я - изолируемся от всех остальных арестованных. Кроме того, мне  и  Ковалю
было объявлено, что мы  арестованы  по  распоряжению  английского  штаба  за
подготовку  вооруженного  восстания  и  потому  находимся   в   распоряжении
английского командования. Нас пятерых повели в  сыскное  отделение  полиции.
Остальные товарищи остались в жандармском управлении, не зная,  что  с  ними
будет дальше. Пока нас вели по улице, наша молодежь следила, куда нас ведут.
   Нас поместили в темной и грязной, с разбитыми окнами комнатушке  сыскного
отделения. Но все мы настолько устали, что тут же улеглись  на  полу,  чтобы
хоть немного поспать. В течение последних пяти  дней  я  спал,  может  быть,
всего лишь несколько часов. Но и тут поспать не удалось. Из соседней комнаты
послышались страшные  крики  и  вопли.  Полицейские  избивали  там  каких-то
арестованных. Думалось, что скоро очередь может дойти до нас.
   Наконец  вызвали  в  кабинет  к  начальнику  бакинской  сыскной   полиции
Фаталибекову. Он стал спрашивать, кто мы такие.  Мы  назвали  свои  фамилии.
Фаталибеков начал допрос с Чураева и Коваля, стараясь уязвить их самолюбие и
добиться, чтобы они признали себя большевиками. Он говорил им: "Вы трусы, вы
никогда не сознаетесь, а нам вся эта  канитель  надоела".  Особенно  зло  он
нападал на Коваля, упорно  заявлявшего,  что  он  не  большевик.  Видимо,  у
Фаталибекова было указание англичан арестовать Коваля во что бы то ни стало,
независимо от его участия в стачке.  Мы  заступились,  заявив,  что  из  нас
пятерых только трое являются большевиками: Мирзоян, Анашкин и я. Чураев же -
социал-демократ, меньшевик, а Коваль - беспартийный. Тогда  он  взял  с  нас
подписку, что мы трое большевики, а Коваль и  Чураев  никакого  отношения  к
партии большевиков не имеют.
   После Фаталибекова нас передали  на  допрос  к  его  помощнику  Бачурину,
царскому полковнику. Он никак не мог понять, что такое рабочая  конференция,
Президиум  конференции,  рабочий  клуб,  стачком,  безбожно  путал  все  эти
понятия, но допросил каждого из нас подробно и без грубостей.
   Наконец  часам  к  двум  ночи  вся  эта  канитель  закончилась.   Бачурин
созвонился со штабом английского  военного  командования  и,  запросив,  как
дальше  поступить  со  мной  и  Ковалем,  находившимися  в  непосредственном
распоряжении  английского  военного   командования,   получил   распоряжение
направить всех в тюрьму.
   Часа в три-четыре ночи нас повели в центральную тюрьму и посадили всех  в
одну камеру  на  пятом  этаже.  Это  был  корпус  для  смертников  и  вечных
каторжников. Камеры здесь были с толстыми стальными  дверьми,  с  маленькими
отверстиями для глаза - волчками. На требование дать  кровати  нам  ответили
отказом. Расположились на цементном полу, но спали как убитые.
   На следующий день в камеру пришел вице-губернатор. Мы  снова  потребовали
кровати. Я в шутку сказал тогда вице-губернатору,  что  лучшее  оборудование
тюрьмы необходимо в его личных интересах,  ибо,  почем  знать,  может  быть,
вместо нас сюда сядет впоследствии он сам. Не знаю, подействовал  ли  именно
этот аргумент, или просто он оказался  разумным  человеком,  но,  во  всяком
случае, кровати нам предоставили.
   Вскоре к нам стали  поступать  через  уголовных  заключенных  записки  от
товарищей, арестованных за активное участие в забастовке: в этой  тюрьме  их
сидело уже около 200 человек. В тот же день  нас  перевели  к  товарищам  на
второй этаж. Условия здесь были  несравненно  лучше:  арестованные  свободно
общались друг с другом и гуляли по коридору. Некоторое время спустя вместе с
продуктами мы получили с воли письмо от  товарищей  и  листовку,  выпущенную
новым стачкомом - он приступил к работе уже через час после нашего ареста.
   Большей радости мы себе тогда не могли представить.
   Бакинский комитет партии  при  участии  Филиппа  Махарадзе  после  долгих
споров  решил  снять  основные  требования  забастовки,  поставив,   однако,
обязательным  условием  немедленное   освобождение   всех   арестованных   и
прекращение  репрессий.  На  это  было  получено  согласие  азербайджанского
правительства.
   Я все время думал: на основании каких фактических данных мне  предъявлено
обвинение в подготовке вооруженного восстания?
   К  слову  надо  сказать,  такое  же  обвинение  Ковалю   было   полнейшим
недоразумением.   Коваль   никогда    не    был