т, уже  с  охотой  помогали
отцу  в  мастерской  и  славились  на  всю  Салмакиду  как  одни  из  лучших
вышивальщиц. Девушки  выросли  статными,  красивыми  и  веселыми.  Отец  ими
гордился и нарадоваться на них  не  мог,  хоть  иногда  останавливался  и  с
удивлением  их  разглядывал,  пытаясь  сообразить,  в  кого  же  они   такие
уродились.
   Работа  портного  тяжела  и  требует  точности.  У  Пангхи   было   много
подмастерьев - считалось весьма  престижным  устроиться  в  его  мастерскую,
чтобы иметь возможность  ближе  знакомиться  с  приемами  великого  мастера.
Пангха секретов  из  своего  мастерства  не  делал,  но  как-то  само  собой
получалось, что никто ничего  подобного  повторить  не  мог.  Подмастерья  и
мастера, закройщики и вышивальщики, работавшие на него, все равно  выполняли
только самую простую работу, а основные детали портной  делал  сам.  Поэтому
вся семья поднималась вместе с птицами, чтобы не потерять  ни  одной  минуты
светового дня, столь им необходимые, и так же рано ложились спать.
   В ту ночь все были дома, за исключением младшей дочери  -  Гаты,  которая
осталась ночевать у подруги.
   Когда вой собак и ржание коней наконец нарушили крепкий предутренний  сон
Пангхи, он сел в постели и потянулся, еще не открывая глаз. Затем  осторожно
приоткрыл веки, пытаясь сообразить, что его побеспокоило. Было еще темно. За
окном ветер гнул деревья, и они заунывно и недобро как-то  шелестели.  Такой
звук Пангхе послышался  впервые,  и  он  зябко  передернул  плечами.  Потому
подумал, что, верно, ему снилось что-то страшное, вот и  пробуждение  не  из
самых лучших. Рядом беспокойно заворочалась Карна, протянула руку,  пощупала
смятые простыни, сонно спросила:
   - Ты что, старый, вставать собрался? Птицы еще молчат...
   - Да что-то не спится, - соврал Пангха, зевая  с  риском  вывихнуть  себе
челюсть.
   - Ложись, не  выдумывай.  Когда  будет  пора,  я  тебя  ужо  подниму,  не
беспокойся.
   Пангха улегся, но сквозь шум ветра и  шелест  деревьев  его  слух  уловил
негромкие звуки, напоминавшие детский плач.
   - Послушай, мать, кажется, во дворе дитя плачет!
   - Совсем на старости лет оглупел! И откуда же среди ночи  во  дворе  дитю
взяться? - рассердилась Карна.
   Но портной гнул свое:
   - Я же слышу. Вот, тише... тише... вот же плачет!
   Карна приподнялась на локте и вытянула шею, вслушиваясь в темноту.
   - Действительно, - шепнула она минуту спустя. - Плачет...
   - Я же говорю.
   - Ох, не ладно это. Какой такой ребенок может быть?
   - Может, подбросили? - засомневался Пангха.
   - А почему нам?
   - Так ведь все знают, что мы не бедствуем, и более того.  -  Тут  портной
сделал значительную паузу, чтобы дать  возможность  жене  самой  лишний  раз
осознать, какой состоятельный человек ее муж.
   - А что - соседи наши бедствуют? - резонно возразила Карна.
   Пангха чуть не поперхнулся от возмущения. Что за неблагодарный народ  эти
женщины. Конечно, он богаче многих. И еще...
   - Ворота у нас хлипкие, - признал он после недолгого молчания.  -  К  нам
забраться легче.
   -  Говорила  я  тебе,  попроси  мастера  ворота  поправить!  -   тут   же
рассердилась жена. - Возись теперь вот с чужим ребенком.
   - А что с ним возиться? - сказал портной. - Отнесу его  в  храм,  жрецам.
Доброе дело. Глядишь, Интагейя Сангасойя не оставит нас своей милостью.
   - Ладно, - успокоилась было Карна, но, увидев, что муж собрался вставать,
снова заволновалась:
   - Ты куда это?
   - Нет, мать. Ты точно поглупела за последние годков тридцать... Ясно, что
за ребенком. Не на улице же ему всю ночь лежать.
   - Не всю ночь, а только до утра. Не помрет. Ты что, не  соображаешь,  что
нынче в городе творится?
   - Так хочешь грех на душу взять, случись с ним что?
   - Я хочу, чтобы у меня муж был и жив, и здоров...
   - Нет, с женами сладу никакого, - вздохнул портной.
   Ему и самому не хотелось вылезать  из  теплой  постели,  из-под  жениного
мягкого бока на холодную улицу, да и страх все еще продирал позвоночник,  но
совесть мучила его невыносимо. Может, он бы так и просомневался до  рассвета
- выходить или нет, но тут в коридоре послышались легкие шаги,  а  затем  за
дверью раздался голос старшей дочери:
   - Папа! Мама! Вы спите?
   - Нет, доченька, заходи, - отозвалась Карна.
   Алэл вошла, неся в  руке  зажженную  свечу.  Она  была  в  легкой  ночной
накидке, наброшенной  поверх  белоснежной  шелковой  рубахи,  и  распущенные
волосы - гордость родителей и сокровище семьи - стекали рыжим  водопадом  до
самых пят. Пангха расплылся в довольной улыбке: хороша  невеста,  и  сколько
парней по ней сохнут, свадьба уже намечается...
   - Папа! Ты слышал, во дворе будто кто-то плачет? - спросила Алэл дрожащим
голосом.
   - Слышали вроде, - сказала Карна.
   - И мы с сестрой слышали. Страшно так: кто-то жалобно-жалобно стонет.  Не
заснуть, душа рвется.
   - Пойти, что ли? - сказал портной.
   - Ну ладно, только возьми свечу, да по саду  сильно  не  шастай.  Поглади
вокруг, а не заметишь никого, возвращайся  -  утром  вместе  поищем.  А  ты,
доченька, - обратилась Карна уже к Алэл, - не уходи, подождем отца здесь.
   Пангха вылез из кровати, надел теплый халат и, взяв  у  дочери  свечу  из
рук, поковылял к дверям.
   - Я сейчас, - кивнул он женщинам.
   Спальня погрузилась в темноту, и Карне и Алэл стало тревожно.
   - Может, Дор тоже позвать к нам? - спросила мать и  вдруг  услышала,  что
говорит шепотом, будто боится привлечь чье-то внимание.
   Девушке, видно, тоже было  не  по  себе,  потому  что  она  так  же  тихо
ответила:
   - Пусть уж остается в нашей спальне.
   Они напряженно вслушивались, и наконец до  их  ушей  долетел  тихий  стук
открываемой двери и негромкие шаги. Кто-то поднимался по лестнице.
   - Ну, хвала богам, старый возвращается. Похоже, что без дитяти. И  ладно,
ладно...
   Дверь в спальню распахнулась, и на пороге возникло  существо,  при  одном
взгляде на которое женщины начали истошно кричать...

***

   Когда ночную темноту прорезали леденящие душу вопли, которые  неслись  из
дома портного, в окнах соседних особняков разом зажегся  свет.  Было  видно,
как мечутся в окнах всполошенные, смертельно напуганные люди,  но  никто  не
решился выйти на улицу и уж тем более - пойти  и  узнать,  что  случилось  с
несчастным Пангхой и его семьей.
   И только когда патрульный  отряд,  из  тех,  что  с  недавних  пор  стали
обходить по ночам Салмакиду, обратил внимание на сильное  волнение  в  тихом
обычно квартале, все узнали о случившейся трагедии.
   Взорам солдат, ворвавшихся в дом  почтенного  Пангхи,  предстала  ужасная
картина: кровавые куски мяса и клочья ткани  -  то,  что  еще  недавно  было
благополучной и добропорядочной семьей, - лежали по всему дому.  Стены  были
заляпаны алым и густым белым - мозгами и кровью. Тела убитых были не  просто
обезображены, но разорваны на части с такой свирепой силой, что нельзя  было
с уверенностью утверждать, какому телу что принадлежало. Молодого  сангасоя,
недавно поступившего на воинскую службу, вытошнило тут же, в  коридоре,  где
его взгляд натолкнулся на несколько пальцев, на  которые  он  чуть  было  не
наступил.
   Несчастные женщины так и остались в спальне.  Их  лица  были  выедены,  а
груди вырваны. У той, что была стройнее и, по-видимому, моложе, правая рука,
вырванная из сустава, валялась недалеко от  кровати.  Старшая  женщина  была
изувечена еще сильнее.
   Младшая дочь Пангхи,  привлеченная  шумом  и  криками,  доносившимися  со
стороны ее дома, прибежала в сопровождении братьев своей подруги.  Ее  долго
не хотели пускать в дом, но она рвалась из  рук  удерживавших  ее  мужчин  и
рыдала:
   - Дор! Дор! Где Дор?!
   Из этих диких выкриков солдаты наконец поняли, что в доме должен был быть
еще кто-то. Они не без содрогания поднялись на  второй  этаж,  где  и  нашли
окровавленное тело совсем молодой девушки, почти девочки. Она еще дышала.
   Дор вынесли из дома в сад, где к тому времени толпилось  около  полусотни
человек соседей и охраны. Тело девушки являло собой жуткое зрелище - она вся
была исцарапана, разодрана, лицо ее опухло, а правый глаз заплывал громадным
фиолетовым синяком, образовавшимся от сильнейшего удара. Встрепанные волосы,
разбитые губы, и самое жуткое -  правая  нога  была  откушена  или  оторвана
неведомой тварью почти по самое бедро. Она с трудом,  но  дышала,  и  многие
высказали предположение, что хоть ее удастся спасти.
   Обезумевшая от горя Гата, за несколько  минут  потерявшая  отца,  мать  и
сестру, вцепилась в руку Дор, боясь  выпустить  ее  даже  на  короткую  долю
секунды. Это было последнее оставшееся у нее сокровище.
   Дор вздрогнула несколько раз всем телом и едва приоткрыла глаза.
   - Мама... - позвала она так жалобно, что даже у воинов сердца дрогнули от
безысходности. - Мама, папа, где вы?
   - Сестричка, я тут, - прошептала Гата, роняя слезы.
   - Что с нашими? Я видела.. - Девушка застонала,  не  в  силах  превозмочь
боль.
   Кто-то из солдат перетягивал обрубок  ноги  чистым  полотном.  Одного  из
воинов послали за лекарем, который жил через два квартала. Соседи  старались
помочь, чем могли, - но что они могли сделать? Люди корили себя  в  душе  за
бездействие, но и испытывали облегчение, что это не их семью постигло  такое
страшное горе.
   - Папа! - позвала Дор снова.
   - Он не  в  сознании,  -  едва  вымолвила  Гата,  боясь  напугать  сестру
сообщением о трагической смерти родителей.
   Тело Пангхи - вернее, то, что осталось от его  тела,  -  было  найдено  в
саду. Тварь, изувечившая беззащитных женщин,  просто  откусила  ему  голову.
Сейчас тело несчастного портного осторожно завернули в несколько простыней и
отдельно - голову с окровавленными, пустыми глазницами. Судя  по  тому,  что
мужских криков слышно не было, Пангха погиб моментально, а вот  уж  над  его
семьей тварь постаралась.
   Дор с трудом приподняла голову и попыталась подозвать  к  себе  Гату.  Та
кинулась к несчастной сестре.
   - Гата, будь осторожна. Я видела это... Я знаю - мамы нет, Алэл... Он  не
мог не убить. - Она откинулась.
   По  запавшим,  посеревшим  щекам  Дор  текли  ручейки   влаги,   размывая
запекшуюся кровь.
   - Болит... Больно... Я видела его...
   Голос прервался всхлипом. Громко  зарыдала  соседка,  с  детства  знавшая
веселых и красивых дочерей Пангхи. Бился в рыданих  мощный  парень  -  жених
Алэл, друзья едва удерживали его на месте:
   - Не нужно, - бормотал кто-то, - не нужно. Запомни ее прекрасной. Не ходи
туда...
   - Что ты видела?!! - закричал начальник охраны, наконец  сообразивший,  о
чем говорит несчастная.
   - Я видела...
   - Скажи же! Скажи, чтобы мы могли найти убийцу папы и мамы!  -  закричала
Гата, падая на землю возле Дор.
   - Видела.
   Это были последние слова девушки. Голова ее безвольно поникла,  и  больше
она не подавала никаких признаков жизни.

***

   Каэтана отправилась на поиски монахов еще ранним утром. Но ни настойчивые
мысленные призывы, ни самое примитивное прочесывание аллей  храмового  парка
ничего ей не дали.
   - Ну как? - спросил Барнаба, выныривая из-за цветущего куста  жасмина.  -
Нашла?
   - Как сквозь землю провалились. И это когда они больше всего мне нужны.
   - Думаешь, они смогут помочь?
   - Я уже ничего не думаю, милый Барнаба. Я просто  боюсь,  что  мы  теряем
столь драгоценное сейчас время. Но не могу же я идти неведомо куда.
   - Не можешь, - согласился толстяк.
   - А ты мне ничего не подскажешь?
   - Что  угодно!  Но  только  нужно  указать  мне,  в  каком  месте  искать
воспоминания, - памяти у меня нет. Не знаю я, что тебе пригодится, а  что  -
нет.
   - Тогда тем более надо найти Да-Гуа, Ши-Гуа и Ма-Гуа.
   - Пойдем искать, - покладисто покивал головой толстяк.
   Каэтана с удивлением на него посмотрела - он все кивал и  кивал  головой,
будто находил в этом какое-то удовольствие. Она остановилась, выжидая.
   - А почему ты так и не сказала мне, как  я  выгляжу  сегодня?  -  спросил
Барнаба без всякой видимой связи с предыдущей темой.
   - Устойчивее. Больше похож на что-то определенное. Только вот уши...
   - А что с ушами?
   - Для слона нормально, для остальных  великоваты.  Извини,  если  я  тебя
разочаровала.
   - А жаль, - сказал Барнаба, манипулируя с ушами. - Так удобно  слушать  и
не жарко - можно обмахиваться, как веером.
   - Если это единственное преимущество, то лучше оставь как у людей.  А  то
от нас с тобой во внешнем мире будут  шарахаться  во  все  стороны.  Это  не
способствует успеху нашей миссии.
   - Как скажешь, - покладисто  согласилось  Время.  -  О,  ты  смотри,  кто
пожаловал!
   - Кто? - Каэ обернулась в надежде увидеть трех монахов.
   В мерцающем и переливающемся  плаще  серебряного  огня  стоял  перед  ней
Повелитель Ада  Хорэ,  Тиермес.  Ветра  не  было,  но  его  волнистые  кудри
платинового цвета шевелились, как живые. А глаза - сверкающие озерца  жидкой
ртути - смотрели на нее с такой нежностью и такой печалью, что сердце сладко
защемило.
   - Здравствуй, - сказал он и шагнул навстречу, протягивая  к  Каэтане  обе
руки.
   Она легко обняла его, на мгновение приникла к  неожиданно  теплой  груди.
Затем так же легко отстранилась.
   - Здравствуй... - начал он, но Каэ ласково положила ладонь ему на губы:
   - Молчи, молчи. Не нужно. Лучше ответь, что ты здесь делаешь?
   - В гости пришел.
   - В гости ты приходил не так уж и давно. А сегодня лицо у тебя не  как  у
гостя, а совсем, я бы сказала, наоборот.
   - Ты же Богиня Истины, ничего от тебя не скроешь, лю...
   - Молчи, я же прошу, молчи.
   Тиермес отвернулся на мгновение. И рассеянный взгляд его упал на Барнабу.
   - А это кто? - спросил он с нескрываемым изумлением. Присмотрелся.  -  О!
Приветствую тебя со всем почтением, - и поклонился изысканно.
   - Здравствуй, Тиермес, - ответил Барнаба. - Меня можно узнать?
   - Не легко, но вполне возможно, - улыбнулся Правитель Ада Хорэ. - Хорошо,
что ты здесь. Твоя помощь крайне необходима.
   - Что-то случилось? - тревожно спросила Каэтана.
   - К сожалению. Я думаю, что скоро тебя навестят  Новые  боги.  Во  всяком
случае, га-Мавет, Арескои и А-Лахатал могут появиться здесь в любой  момент.
Выслушай их, будь добра. То, что произошло у Джоу Лахатала, -  страшно,  они
растеряны и нуждаются в помощи.
   - Мне кажется, я догадываюсь, что именно.
   - Даже ты не сможешь угадать всего. Но если ты думаешь, что Он  появился,
тогда ты права.
   - Да, правда. Об этом я и подумала.
   - Он чуть было не поглотил га-Мавета, и тогда  мальчик  призвал  меня.  Я
сделал, что мог. Милая, как мало  я  смог  сделать.  То,  что  я  ощутил,  -
непередаваемо. Он непобедим, я не нашел ни одного слабого  места,  ни  одной
бреши в Его защите, куда можно было бы нанести удар. Ты знаешь, я  не  трус.
Но как жутко чувствовать себя беззащитным и беспомощным.
   - Итак, он появился. Когда, как, откуда?
   - Ни одного ответа, Каэ,  дорогая.  Может,  желтоглазый  хоть  что-нибудь
расскажет, но сомневаюсь.  Я  на  какое-то  время  проник  в  Его  сознание:
оглушительная агрессия, злоба, чернота, пустота. Ни единой мысли,  ни  капли
чувства.
   - Это плохо. А что с га-Маветом?
   - Не хотел тебе  говорить,  но  ведь  все  равно  увидишь.  Мне  пришлось
отрубить ему руку.
   - Как же это? - ахнула Каэтана. И растерянно обернулась к Барнабе:
   - Неужели не успеем?
   - Должны успеть, - спокойно ответило Время. - Хоть этот шанс у нас есть.
   - Можно с тобой поговорить о  чем-нибудь  приятном?  -  спросил  Тиермес,
обращаясь к Каэтане. - Неприятности и сами нас найдут.
   - Только ты во всем обитаемом мире можешь называть  неприятностью  угрозу
полного уничтожения. Ну,  пойдем,  пройдемся  по  парку.  Глядишь,  и  наших
монахов встретим. Все равно без толку стоять смысла нет.
   Они двинулись в сторону бассейнов с морской водой. Владыка Ада Хорэ нежно
обнимал Каэ за талию, и она не отстранялась. Со стороны  было  заметно,  что
этих двоих  связывает  какая-то  давняя  тайна,  какое-то  событие,  которое
оставило неизгладимый след в их душах.
   Гибкий, стройный, прекрасный  Тиермес,  словно  отлитый  из  драгоценного
белого серебра гениальным  скульптором,  в  присутствии  Интагейя  Сангасойи
терял свою обычную холодность и кажущееся безразличие ко всему и  становился
умным и тонким собеседником, веселым товарищем - и никто не смог бы признать
в этом дивном существе с  драконьими  полупрозрачными  крыльями  грозного  и
мрачного хозяина преисподней. Когда они отошли от  Барнабы  на  значительное
расстояние, Тиермес посмотрел ей в глаза:
   - Теперь я могу сообщить, что я соскучился по  тебе  и  твоей  прекрасной
стране?
   - Тебе не положено.
   - Это раньше было не положено. Тогда впереди была вечность и позади  была
вечность. Я  не  боялся  не  успеть.  А  нынче  каждая  минута  может  стать
последней. Ведь если Он решит нанести удар  по  мне,  а  рядом  не  окажется
никого способного помочь, то сопротивление мое будет очень недолгим и жалким
до бессмысленности.
   - Неужели до такой степени силен этот таинственный некто?
   - Больше, чем мы можем себе представить, - вздохнул Тиермес. - Ну, вот  и
поговорили о приятном...
   - Прости, пожалуйста.
   Он хотел было что-то добавить, но тут со стороны храма  появился  бегущий
человек, который размахивал руками и кричал:
   - Госпожа! Госпожа!!! Там к вам!!!
   Кто к ней пожаловал, посланец отчего-то вслух не произносил.  Наконец  он
добежал до своей госпожи и, задыхаясь от быстрого бега, доложил:
   - У ручья вас ждут двое... гостей, - перевел взгляд на  Тиермеса,  задрал
голову вверх, чтобы рассмотреть его лицо, и сказал:
   - Ой!
   Владыка Ада Хорэ только рассмеялся. Затем взял под локоть свою спутницу и
предложил:
   - Пошли к ручью. Если мне не  изменяет  чутье,  то  это  га-Мавет  и  его
братья.

***

   Бессмертные заметно нервничали в ожидании  Каэтаны.  А-Лахатал  отошел  к
воде - там он чувствовал себя уютнее - и погрузился в созерцание колышущихся
водорослей. Арескои нетерпеливо шагал в тени деревьев.  Черный  бог  казался
спокойнее остальных, к тому же он очень сильно ослаб. На  правое  плечо  его
был накинут плащ, падавший пышными складками, так что стороннему наблюдателю
невозможно было догадаться о том, что выше  локтя  руки  уже  нет.  Меч  был
передвинут на правую сторону и явно  мешал  желтоглазому  с  непривычки.  Он
плохо освоился со своим уродством и выглядел немного растерянным.  Лицо  его
после перенесенных страданий осунулось и побледнело, нос  заострился,  скулы
выступили, а под глазами залегли темные  тени.  Но  выражение  жестокости  и
презрения исчезло, а взгляд смягчился и стал гораздо живее.
   Когда  Интагейя  Сангасойя  в  сопровождении  Тиермеса   приблизилась   к
ожидавшим бессмертным,  они  неловко  поклонились  ей.  Им  было  непривычно
приветствовать недавнюю свою противницу и  неудавшуюся  жертву  как  Великую
Богиню,  хранительницу  Сути  и  Смысла  вещей.  А  га-Мавету  было   горько
представать перед ней  искалеченным  и  побежденным:  не  умели  Новые  боги
просить о помощи и снисхождении, и страх, что их заставят  это  делать,  был
сильнее любого другого страха.
   - Приветствую вас, друзья мои, - сказала она, улыбаясь. - Ну,  наконец-то
и вы навестили меня. Я рада, что вы пришли.
   Арескои подошел к ней и пристально посмотрел в глаза:
   - Ты знаешь, что раньше...
   - Тебе неприятно вспоминать об этом, вот и  не  вспоминай.  Я  знаю,  что
теперь все переменилось и ничего из того, что было прежде, не встанет  между
нами.
   Она помедлила немного.
   - Тиермес сказал мне, что случилось. Если я хоть чем-нибудь смогу помочь,
то буду рада это сделать. - Затем поклонилась га-Мавету:
   - Я искренне сожалею. Но ты сильный, и ты справишься.
   Черный бог изумленно посмотрел на нее. Он-то никак не мог забыть поединок
с Кахатанной, во время которого п