Эсториан,
не заботясь, слышит ли его кто-нибудь, и не ожидая отклика.
   - Только любовью и можно объяснить все это.
   Он вздрогнул. Камень заговорил с ним голосом Сидани.
   Она сидела, прижавшись к расколотой вдоль колонне, кутаясь в накидку,
потерявшую от времени свой цвет. На этот раз  она  выглядела  откровенно
старой - тощее, древнее существо, одуревшее от асанианской  жары.  Плечи
ее тряслись. Возможно,  их  овевал  ветер  смерти,  который  реял  здесь
десятилетия назад.
   - Это ты? - тупо спросил он.
   Она ничего не ответила.
   - Холодно мне, - сказала она. - Так холодно.
   Он дотронулся до ее руки. Она была ледяной, и воздух над  ней  совсем
не был обжигающе горячим.
   - Ты заболела, - сказал он.
   Он сгреб ее в охапку и поднял на руки, она оказалась  легкой,  словно
вязанка хвороста, и такой же хрупкой  на  ощупь.  Она  лежала  тихо,  не
понимая, что с ней  происходит.  Он  оступился,  зацепившись  за  камень
концом меча.
   - Милорд, - тихо позвал кто-то.
   Годри. Рядом с ним стоял Алидан. За ним теснились другие гвардейцы  и
слуги Дутая. Сам лорд молча восседал в седле, невозмутимо поглядывая  на
происходящее. Император волен делать  все,  что  ему  заблагорассудится,
было написано на его лице. Эсториан  почти  полюбил  его  за  это,  хотя
никогда прежде напыщенный лорд  не  выглядел  большим  асанианином,  чем
сейчас.
   - Милорд, - сказал Годри. - Мы отвезем ее. Позвольте...
   Он игнорировал обращение слуги.
   Умизан поджидал хозяина,  косясь  на  его  необычную  ношу,  Эсториан
заглянул в выпуклый темно-голубой глаз.
   - Она не умрет, - сказал он. - Перестань даже думать об этом.
   Сенель прижал уши к черепу, но не шелохнулся  и  даже  не  вздрогнул,
когда хозяин  усадил  тщедушную,  трясущуюся  фигурку  в  седло.  Колени
Скиталицы инстинктивно сжали бока жеребца,  темные  пальцы  вцепились  в
заплетенную косичками гриву.  Сенель  медленно  двинулся  вперед,  мягко
переставляя копыта, ступая так, словно его  наездница  была  сделана  из
хрупкого хрусталя.

***

   Вскоре, освобожденная от одежд и завернутая в мягкое  покрывало,  она
лежала на императорской постели и мирно спала. К вечеру  температура  ее
тела сравнялась с теплотой ладони Эсториана, дыхание  стало  глубоким  и
ровным. Эсториан перевел взгляд на Юлию,  которая  явилась  занять  свою
половину ложа.
   - Приглядывай за ней, - сказал он.
   Рысь положила морду на подушку рядом  с  головой  Сидани  и  зевнула.
Сидани, не просыпаясь, бесцеремонно толкнула коленом  крутой  лоснящийся
бок. Кошка, едва шевельнув толстой, словно окорок, ляжкой, обернула ноги
Скиталицы хвостом.
   Эсториан понял, что, даже глядя на вторгшихся в его  дом  оккупантов,
можно почувствовать себя совершенно счастливым.

***

   Лорд  Душай,  утонченный  аристократ,  пресыщенный  удовольствиями  и
утомленный  пошлостью  окружающей  жизни,  старался  украсить  свой  быт
элементами новизны, что ему, без сомнения, удавалось: даже  пиршество  в
честь молодого императора  он  умудрился  обставить  на  зависть  другим
лордам.
   Вопреки традициям пиршественный зал в его дворце  был  .  кругл,  как
диск  Ясной  Луны,  окружен  колоннами  и  увенчан  куполом,  сотканным,
казалось, из солнечных лучей. Гости восседали на чем-то подобном круглым
кушеткам, разбросанным кольцеобразно  вокруг  открытого  пространства  в
центре зала; к этим сооружениям были придвинуты низенькие столы.
   Эсториан располагался слева от входа, рядом с ним удобно устроился  и
лорд Душай.  Леди  Мирейн  сидела  напротив  сына,  отделенная  от  него
импровизированной  ареной,  у  ее  ног,  словно  обломок  черной  скалы,
возлежал Айбуран. Они о чем-то тихо переговаривались. Эсториан  заметил,
как мать вопросительно вскинула бровь, на  что  верховный  жрец  Эндроса
ответил успокоительной улыбкой.
   Слуги внесли снедь и напитки. Эсториан почувствовал голод. Он отведал
несколько асанианских блюд и  нашел  их  пресными.  Тонкие  желтые  вина
асаниан также  не  утоляли  жажды,  но  приятно  холодили  пищевод,  ибо
хранились в снегу, собранном с  вершин  северных  гор  и  погруженном  в
глубокие погреба.
   Он сохранял полную невозмутимость,  хотя  его  наряд,  скорее  всего,
шокировал коренных  жителей  этой  страны.  Его  короткий  килт  отливал
кремовыми тонами, яркие пятна янтарных накладок перекликались  с  цветом
глаз.
   По их многомантийным меркам он  выглядел  просто  голым.  ибо,  кроме
килта, нагрудных украшений  и  японских  королевских  штанишек,  на  нем
ничего не было, а короткая жреческая  косичка,  не  закрывавшая  и  пяди
спины, конечно же, не могла восприниматься всерьез. В  довершение  всего
его  пышная,  тщательно  вымытая  и  любовно  расчесанная  борода   тоже
производила  на  асаниан  неизгладимое   впечатление.   Ношение   бороды
считалось здесь варварством, и  потому  Эсториан  наотрез  отказался  ее
сбрить.
   Голоногий, простоволосый, он возлежал на  предоставленном  ему  ложе,
всем своим видом демонстрируя полнейшее удовлетворение. Слуга, принесший
вино, развернул веер и принялся обмахивать его.
   Асаниане сидели чинно, кутаясь в тяжелые мантии, и  не  поднимали  на
императора  глаз.  Бедные,  зажатые  в  тиски  традиций  и   условностей
существа. Он почти  жалел  их.  Коротко  стриженные  слуги  в  свободных
туниках выглядели гораздо счастливее своих хозяев. Его люди также нимало
не заботились о чувствительности  своих  желтолицых  соседей  и  оделись
легко, под стать императору: только леди Мирейн  все  же  решила  отдать
некоторую дань местным представлениям о  приличиях.  Она  обернула  свою
стройную фигуру плотной облегающей тканью, подхваченной широким  поясом,
которая, впрочем, оставляла открытыми руки  императрицы  и  подчеркивала
идеальную форму высокой упругой груди, сохранившуюся несмотря на то, что
леди Мирейн сама выкормила своего сына.
   Она отвернулась от Айбурана, чуть развернула плечи  и  посмотрела  на
свое чадо. Хорош, без сомнения, хорош.
   Черен? Да. Но разве это портит  мужчину?  Строен,  прекрасно  сложен,
высок. Несколько, правда, худ и останется таким, если материнская  кровь
будет и дальше служить поводырем его развития. Все  мужчины  в  ее  роду
поджары, как весенние волки.
   Он рассмеялся. Лорд Душай сказал  ему,  что  его  забота  кое  о  ком
кое-кого забавляет. Он,  конечно  же,  имел  в  виду  Сиданн.  Пусть  их
забавляются... на свой лад.
   Мать, кажется, довольна им.  А  почему  бы  нет?  Он  старается  быть
вежливым даже с червеподобными красотками, правда, еще не дошел до того,
чтобы заманить какую-нибудь из них в свою постель. Вместо них он  уложил
в свою постель Сидани, но мать, кажется, об этом не знает. Не  знает  об
этом и Вэньи,  впрочем,  и  он  сам  не  знает,  где  она  сейчас  может
находиться. Наверное, где-то среди жрецов или в храме. Она не говорит  с
ним теперь, не позволяет даже коснуться своей сущности,  не  откликается
на  его  зов.  Не  стоит  сейчас  думать  об  этом.   Он   осушил   чашу
снежно-холодного вина и протянул слуге, чтобы  тот  вновь  ее  наполнил.
Вкрадчивый шепот, звучавший во всех концах зала, означал,  что  асаниане
разгулялись вовсю. Побронзовевший от выпитого, лорд Душай дошел до такой
степени раскрепощения, что позволил  себе  коснуться  пальчиком  краешка
килта своего царственного соседа.
   - Я приготовил для вас сюрприз, -  сказал  он.  -  Возможно,  вам  не
приходилось видеть такого ранее. У нас это называется,  если  позволите,
соревнованием лжецов. Брови Эсториана поползли вверх.  Ему  предлагалось
новое  и,  скорее  всего,  увлекательное  зрелище.  Он  поднес  к  губам
наполненную до краев чашу и приготовился смотреть.
   Слуги  в  черных  одеяниях  устанавливали  в  центре  зала   пылающие
светильники. Все внешние лампы были уже потушены,  ввергая  помещение  в
полумрак. Не следует забывать о бдительности. Он огляделся.  Его  охрана
вела себя  безупречно,  располагаясь  вокруг  своего  господина  широким
полукольцом. Начинающиеся боли в позвоночнике сигнализировали о том, что
маги возводят над ним защитную сферу. Он успокоился,  терпеливо  ожидая,
что произойдет дальше.
   Светильники в центре  зала  ровно  горели.  Слуги,  установившие  их,
поклонились и ушли. Наступила тишина, обычная для асанианских  собраний,
без возни, покашливаний и вздохов, без  комментариев  и  шепотков.  Даже
бравые варьянцы притихли, прикусив языки, и отставили кубки с вином.
   И  вдруг  тишину  расколол  громовой  раскат.  Эсториан  дернулся  от
неожиданности всем телом, словно вспугнутый  олень.  Затея  лорда  Душая
переставала ему нравиться. Он осторожно покосился на окружающих.
   Барабаны, флейты, рожки и другие инструменты, названия которых он  не
знал. Музыканты вступали в освещенный круг, рассаживались  на  полу  без
пауз и перебоев. Асанианская музыка звучала, как вой распаленных  котов,
но в  соответствии  с  порядками  Золотой  империи  даже  эта  какофония
усиливалась гармонично.
   Когда  появились  актеры,  он  был  уже  более-менее  подготовлен   к
восприятию представления.
   Они ввалились, как шайка разбойников с больших керуварионских  дорог,
но с уст их срывались не ругательства или проклятия, а обрывки  мелодий.
Они не говорили - они пели.
   Разыгрывалась  история  Саревадина  и  Хирела  Увериаса,  Черного   и
Золотого принцев. Актер,  который  играл  Хирела,  смотрелся  прекрасно.
Чистокровный  асанианин,  он  сверлил  публику  свирепым  нечеловеческим
взглядом льва. Второй актер, игравший Саревадина,  поражал  воображение.
Будучи принцем, он мастерски изображал злого, отвратительного молодчика,
но женщина, в которую перевоплотился Саревадин, покинув магический круг,
не имела ничего общего с прежней своей ипостасью. Здесь не  было  магии.
Здесь торжествовало искусство.
   Глядя  на  действо,  Эсториан  пытался  отыскать  в  жестах  и  речах
комедиантов признаки скрытой враждебности к  собственной  персоне  и  не
нашел ничего. Они были превосходными артистами, их игра была благородной
игрой. Они вовсе не делали упор на трагедии Солнцерожденного, хотя  сама
история его жизни подталкивала их к этому. Мир, который  Мирейн  пытался
переустроить на свой лад, воспротивился его воле. Он возмечтал  опустить
Асаниан до уровня своей пятки. Однако наследник Солнцерожденного  предал
собственного  отца  и  занял  асанианский  трон,  изменив  суть   своего
существа, ибо не видел другого выхода.
   В лицедействе нота предательства была тщательно  заретуширована.  Два
принца горячо полюбили друг друга,  несмотря  на  океан  разделяющей  их
вражды. Две империи никак не  могли  примириться,  но  настоящая  любовь
творит чудеса. Выход был найден, и Саревадин решился на чудовищный  шаг.
Далее  все  просто.  Старый  император  устранен,  Зиад-Илариос  гибнет,
защищая жизнь императрицы, Мирейн с помощью волшебства заключает себя  в
Замке. Гильдия Магов вносит в происходящее  свои  коррективы.  Любовники
заключают брачный союз прямо на поле битвы.  Воины  Солнца  братаются  с
солдатами Льва. Молодой император  с  императрицей  делят  Золотой  трон
объединенных  империй.  Радость   воцаряется   там,   где   только   что
торжествовало горе.
   Эсториан подавил короткий смешок. Эта история не  казалась  бы  столь
счастливо разрешенной, если бы в ней  на  месте  точки  была  поставлена
запятая. Император с императрицей взрослели  и  старились.  Он  в  конце
концов умер прежде нее, да и она стремительно приближалась  к  гибели  и
ушла в мир иной не без собственной помощи.  Асаниан,  стиснутый  оковами
любви и дружбы, постоянно раздражался. Мятежи походили  на  войны,  и  в
результате  сын  Хирела  и  Саревадин  погиб,  равно  как  и  их   внук,
отравленный в Золотом дворце.
   Нет, сейчас нужен кто-то, кто выскочил бы из мрака в пене  и  мыле  и
возвестил о грядущих несчастьях, бедах  и  разрушениях.  Тогда  всю  эту
историю можно было бы счесть  приближенной  к  правде.  Не  о  таком  ли
пророке говорила Вэньи?
   Актеры меж тем  закончили  свою  игру.  Музыканты  перестали  терзать
барабанные перепонки варьянцев  и  услаждать  слух  остальных  зрителей.
Аплодисментов  не  полагалось.  Асаниане  молча  встали  и  поклонились.
Эсториан не без удовольствия последовал  их  примеру.  Артисты  отвесили
публике ответный поклон и медленными шажками попятились к выходу.
   Что-то словно толкнуло Эсториана изнутри. Он легко вскочил на ноги  и
уже через секунду вступал в пятно светового круга.
   Артисты перепугались, однако быстро побороли волнение и замерли перед
императором в почтительных позах. Он внимательно оглядел их.
   Саревадин при ближайшем рассмотрении оказался одним из тех, кто ходит
по узкой границе, соединяющей оба пола. Черная кожа его была  подлинной,
красная грива уроженца Гилена - нет.
   Эсториан удержал вопрос, готовый соскочить с кончика языка: что же за
сила могла заставить северянина стать евнухом? В конце концов у артистов
тоже есть гордость. Они постарались на славу. Не стоит их обижать.
   Хирел  был  старше,  чем  казался.  Его  глазам  придавали  блеск   и
свирепость накладки из цветного  шлифованного  стекла,  из-под  золотого
парика выбивались  пряди  коричневых  волос.  Он  держался  прямее,  чем
остальные актеры, возможно, потому, что еще не вполне вышел из образа.
   - Вы были хороши, - сказал им Эсториан.
   Он не произнес ничего особенного, но актеры вновь  переполошились,  и
некоторые из них пытались  поцеловать  ему  руку,  на  которой  пламенел
солнечный знак. Обычное керуварионское проявление почтительности к особе
королевских кровей и неслыханная дерзость по асанианским  меркам.  Здесь
такое не позволялось даже лордам Среднего двора.
   Общаясь  с  актерами,  он  вновь  эпатировал  асанианскую  знать,  но
нисколько не озаботился этим. Император  волен  в  своих  поступках,  им
следует зарубить это на своих желтых носах. Впрочем, большинство актеров
труппы  были  аборигенами,  лишь  трое  или  четверо  пришли   сюда   из
Керувариона, подрядившись на сезонные гастроли.  Возглавлял  эту  группу
молодой евнух Торуан.
   Стерев с лица грим и освободившись от женского платья, он с аппетитом
поглощал мясо и хлеб, приправляя их  асанианскими  соусами,  которые  по
мере приближения пиршества к финалу делались все острее. Вино  развязало
ему  язык,  он  оказался  остроумным  собеседником,  здраво  судившим  о
порядках, царящих в обеих странах. Эсториана поражал его голос, свободно
взлетавший от низких мужских тонов к  самым  верхним  женским  пискливым
ноткам.
   - Тренировка, - пояснил Торуан. - Голос можно вырастить. Так же,  как
это. - Он ткнул пальцем в  свою  грудь,  слишком  крупную  для  обычного
мужчины.
   Эсториан внутренне поморщился.
   - Ты сам выбрал свой путь? - помолчав, спросил он.
   Евнух потянулся к  кубку  с  вином.  На  мгновение  лицо  его  словно
окаменело, затем осветилось улыбкой.
   - Конечно, нет, сир.
   Он  отхлебнул  вина  и,  заметив,  что  император  молчит,  продолжал
рассказ.
   - Мой клан обеднел. Болезни и  нищета  доконали  многих.  Потом  пали
стада. Я с горсткой  уцелевших  подростков  был  отправлен  в  город  на
заработки. Человек, взявший меня, смыслил  кое-что  в  искусстве  пения.
Однажды он услышал, как я пою во время работы, и пригласил специалистов.
Потом его родственник купил меня и сделал певцом.
   - Продажа невольников в Керуварионе объявлена вне  закона  -  холодно
сказал Эсториан.
   - Они пересекли границу, чтобы проделать это, -  объяснил  Торуан.  -
Они говорили, так будет лучше. Мои братья и сестры были голодны,  а  мне
захотелось увидеть в жизни больше, чем наши охотничьи ружья.
   - Ты накормил их самое большее - на один сезон. И лишился потомства.
   - Я не знал, к  чему  это  приведет,  -  пробормотал  Торуан.  -  Мне
сказали, что я буду певцом, и я запрыгал от радости.  Затем  они  опоили
меня. Когда я проснулся, все было кончено. - Он  помолчал.  -  Возможно,
мне следовало убить себя. Но у меня не хватило духу.
   Эсториан раздул ноздри.
   - Я знал бы, как поступить, - медленно произнес он.
   Торуан  с  изумлением  посмотрел  на  его  кулак,  налившийся  темным
багровым жаром.
   - Безусловно, ваше величество, - сказал  он.  -  Кому,  как  не  вам,
знать, как поступают в таких случаях?
   Это было дерзостью.  Или  лестью.  Или  и  тем  и  другим  вместе.  А
возможно, ни тем, ни другим.
   Труппа  актеров  направлялась  в  Кундри'дж-Асан,  однако  Торуан   с
твердостью отверг предложение Эсториана присоединиться к  императорскому
каравану.

***

   - Это невозможно, сир.
   Как северянин он спокойно  относился  к  перспективе  делить  хлеб  и
беседу с могущественной особой, но вокруг них простирался Асаниан.
   Лорд Душай, скорее всего, раскаивался в  том,  что  позволил  актерам
завладеть  вниманием  императора,  но  лицо  его  было  скрыто   завесой
непроницаемой вежливости. Появившиеся невесть откуда  женщины  проявляли
свое недовольство активней. Они стали неумеренно есть и пить, и пальчики
тех, что посмелее, уже забирались под его килт.
   Потом как по сигналу все отвернулись  от  него.  Возможно,  это  было
своеобразным  асанианским  демаршем,  ответом  на   его   оскорбительное
поведение. Но он только обрадовался и побрел в свои покои.
   Юлия спала как убитая, растянувшись поперек кровати, и, заслышав  его
шаги, соизволила приоткрыть лишь один  глаз.  Сидани  бодрствовала.  Она
опять выглядела как обычно, играя роль леди без возраста. Взгляд ее  был
окрашен иронией.
   - Итак, юноша, проснувшись, я обнаружила себя в твоей постели. Могу я
сделать естественное предположение?
   - Это самое безопасное место из всех, куда можно было тебя приткнуть.
И наиболее комфортное.
   Она усмехнулась.
   - Они кое-чему научились с той поры, как я гостила у них в  последний
раз. В этих условиях уже можно спать. Раньше я задыхалась в перинах.
   - Мои слуги сами готовят мне ложе.  Асанианские  постели  затягивают,
как трясина. Я предпочитаю избегать их.
   - Я не подумала об этом.
   Она долго лежала в безмолвии. Он стоял в  нерешительности,  отчего-то
волнуясь. Золотое ожерелье тяжело давило  на  грудь.  Он  сорвал  его  и
вздохнул с облегчением. Потом присел на край кровати.
   - Ты в порядке?
   - Почему ты спрашиваешь? Я разве была больна?
   Он промолчал.
   Она казалась искренне удивленной.
   - Мне было страшно холодно. Это я помню. Что еще?
   - Ты билась в лихорадке, - сказал он. - Айбуран пришел  взглянуть  на
тебя. И сказал, что сейчас не о чем волноваться.
   - Ничто не может излечить старость. Даже Небеса.
   - Ты не старая.
   - Дитятко, - усмехнулась  она,  -  заглохни.  Конечно,  я  старая.  Я
древняя старуха.
   - Ты ведь не собираешься помирать?
   - Разве что так.
   Она уже не смеялась.
   - Трудно наблюдать смерть супруга.  Неприятно,  конечно,  но  с  этим
можно смириться. Когда умирают  твои  дети.  становится  тяжелее.  И  уж
совсем паскудно делается, когда с могилу один за  другим  сходят  внуки.
Потом надвигается безразличие. Но заклятие неумолимо. Живи до  тех  пор,
пока не переживешь свой род!..
   Он воздел свою пылающую ладонь,  чтобы  светом  лучей,  исходящих  от
солнечного знака, прогнать дурные слова.
   - Не говори таких вещей.
   -  Почему?  Потому  что  кто-то  может  меня  услышать?   Богам   это
безразлично, а люди не могут причинить мне вреда.
   - Ты просто ужасна.
   Самодовольная усмешка пробежала по ее лицу. Она любила  выигрывать  у
него и знала, как этого достичь.
   - Иди спать, детеныш. Или делай то, что у тебя на уме.
   Щеки его вспыхнули.
   - Ты - старая стерва! - сказал он.
   Она расхохоталась.
   Годри постелил  ему  на  диванчике  в  прихожей.  Его  молчание  было
красноречивее слов. Ворочаясь на жестком ложе, он ощутил тихую  радость.
Сидани спала. Мелочь, но почему-то ему было приятно.

Глава 16

   Утро, казалось, изнывало от собственной духоты. Эсто