Начинаю с  ловли  хорька, который гораздо  больше, хищнее  и неутомимее
горностая  и  ласки.  Хорек  есть  не  что  иное, как полевая, или каменная,
куница. Название каменной придается ему некоторыми натуралистами потому, что
он  любит жить в каменных, опустелых зданиях  и развалинах;  впрочем,  хорек
живет  иногда  в фундаментах и  подвалах жилых  каменных строений и  даже  в
подвалах  и погребах  деревянных домов  и крестьянских  изб.  Всего чаще  он
только  посещает их по ночам для отыскания себе добычи  и нередко залезает в
курятники и голубятни. Величиною он бывает  несколько меньше и тоньше лесной
куницы, которая  далеко превосходит  его  достоинством  своего  пушистого  и
осистого  меха;  шерсть  на  хорьке  коротка  и  жестка;  летом  она  бывает
желтовато-бурого цвета, а  зимою темная, как  на соболе  и на кунице. Хорьки
живут по полям  в  норах и  в них выводят детей, числом от  трех до четырех;
вероятно, зимою земляные летние норы заносятся снегом, и  тогда хорьки живут
в снежных норах  или  под какими-нибудь строениями:  мне случилось один  раз
найти  постоянное,  зимнее  жилье хорька  под  толстым  стволом  сломленного
дерева; он пролезал под него сверху, в сквозное дупло. Не один раз находил я
также хорька в снежной норе на большом расстоянии  от  человеческого  жилья.
Хорек,  равно как горностай и ласка, вполне  хищный зверек; он ловит  всяких
птиц, диких и дворовых, во время их сна на ночевках, нападает даже на гусей,
как  уверяют охотники, в  случае же нужды  питается  также крысами и мышами.
Хорек  злобен до  невероятности  и  в  крайности  не  только  огрызается, но
бросается даже на  собаку. Огрызанье его сопровождается звуками, похожими на
щекотанье  сороки.  Хорек  никогда  не  ходит, не  бегает  (*  Точно так  же
горностай  и ласка),  а  прыгает,  скачет, становясь обеими  лапками вместе,
отчего след его издали может показаться лисьим нарыском, когда лиса спокойно
идет тихим шагом; обыкновенные прыжки хорька бывают около полуторы четверти,
а  если он чем-нибудь испуган,  то скачки его  достигают до двух четвертей и
более. Ловят хорьков маленькими капканами и самострелами. Капканы становятся
на тех местах, по которым непременно должен пройти хорек, вылезая или влезая
в  свою  нору или пролезая сквозь какое-нибудь отверстие в курятник, подвал,
голубятню, куда он повадился ходить за своей добычей. Самострелы  становятся
непременно  над  отверстием   хорьковой  норы,  когда  он  застигнут  в  ней
охотником,  потому  что  хорек может попасть в самострел,  только вылезая из
норы.  Самострел  - довольно замысловатое  орудие, и трудно  получить об нем
понятие без рисунка. Это не что иное, как натянутый лук со стрелою, которая,
вместо копья, оканчивается довольно широкою лопаточкою;  лопаточка  ходит  в
пазах  длинной рамки, вделанной  прочно  в средину лука,  и, будучи спущена,
плотно  и  крепко  прижимается  силою  тетивы  к краю  рамки.  Настороженный
самострел накладывается на выход из норы, и  хорек не может из  нее вылезть,
не  тронув сторожка, утвержденного поперек открытого  отверстия  рамки;  как
скоро  сторожок соскочит,  тетива спускается, и стрела  мгновенно прищемляет
зверька. Горностай и ласка могут быть причислены к одному роду. Вся  разница
между ними состоит в том, что горностай вдвое толще и вершка на  три длиннее
ласки; фигура, все стати, нравы  и цвет шерсти у них  совершенно  одинаковы,
кроме того,  что у  горностая кончик  хвоста черный.  Оба эти зверька  летом
имеют  шкурку рыжевато-бурую, которая кажется  тогда даже пестрою, а зимой -
белую  как  снег; оба хищной породы и питаются мясом; оба  имеют,  с первого
взгляда,  очень  грациозную  наружность;  но,   всмотревшись   хорошенько  в
очертание  их рта,  вооруженного частыми  и острыми зубами,  особенно  в  их
маленькие, бесцветные глазки,  почувствуешь, что они принадлежат к злобной и
кровожадной породе зверей. Особенно ласка,  будучи слишком длинна и  тонка и
потому  изгибая  свою спину  дугою, когда останавливается, напоминает как-то
изгибающуюся змею.  Вероятно, горностай так  же  хищен и злобен, как хорек и
ласка,  что  и подтверждается  охотниками-звероловами, но  мне не  удавалось
видеть своими глазами доказательств его хищности; кровожадности  же хорька и
особенно ласки я много видел  удивительных опытов (* Я рассказал в "Записках
ружейного охотника" о невероятной жадности и смелости  ласки, подымающейся с
тетеревом на воздух и умерщвляющей зайца в снежной  норе). Хорек, забравшись
в  курятник, или  утиный хлев, или  в голубятню,  никогда не удовольствуется
одною  жертвою,  а всегда  задушит  несколько  кур,  уток  или  голубей.  Он
обыкновенно прокусывает шею у своей  добычи, напивается крови, оставляет ее,
кидается на другую и таким образом  умерщвляет иногда  до десятка птиц; мясо
их  остается нетронутым, но  у  многих  бывают головы совсем отъедены и даже
две-три  из них куда-то унесены; иногда же  я находил кур, у которых череп и
мозг были съедены. Если хорек  заедает по одной или не более  двух птиц, что
случается  довольно редко,  то  уже  непременно уносит  их  головы. Довольно
трудно объяснить, отчего происходит у хорька такая разница в числе жертв и в
способе употребления в  пищу  своей добычи. Я  слыхал от охотников, что одни
молодые хорьки отгрызают головы у птиц и выедают  мозг, а старые пьют только
кровь и что, будучи умнее молодых, они умерщвляют только по одной или по две
штуки,   для  того  чтобы  долее  пользоваться  добычей.  Но  такому  мнению
противоречат самые  эти  признаки: то  есть, если  старый хорек  пьет только
кровь заеденных им птиц  и умерщвляет не более одной или двух, не касаясь их
мяса, то отчего же я всегда находил, что если умерщвлена одна или две птицы,
то  головы их непременно отгрызены или унесены? Итак, надобно искать другого
объяснения.

     Горностаев  и  ласок  редко  ловят   самострелами,  потому   что  редко
попадаются их норы. Для ловли  этих маленьких зверьков употребляют плашки  и
стульчики.  Плашка  действительно  есть не что  иное,  как  плаха,  то  есть
половина бревна, в отрубе вершков  четырех или пяти,  расколотого посредине.
Отрубок такой плахи, в аршин или несколько более длиною, гладко вытесанный с
плоской стороны, накладывается на такую же плаху и пригоняется к ней плотно;
потом  верхняя плаха поднимается на четверть или на полторы и, по известному
всем способу, настораживается сторожком, к которому привязана прикормка, или
приманка:  опаленная  мышь, какая-нибудь  птичка или кусок ветчинного сала с
кожей, также опаленного на огне, для того чтобы запах прикормки был слышнее.
Задний конец  плахи имеет продолбленную  продолговатую дыру,  сквозь которую
проходит  колышек,  крепко утвержденный в нижней плахе; это сделано с целию,
чтобы задний конец верхней плахи не мог соскочить; разумеется, верхняя плаха
поднимается  и  опускается на  нем свободно.  Зверек, почуяв  лакомую  пищу,
подходит и  хватает ее  зубами, сторожок соскакивает, верхняя плаха падает и
придавливает его.

     Стульчиком называются две палочки, всегда из сырого тальника,  каждая с
лишком  аршин длиною, которые кладутся крест-накрест  и  связываются крепкою
бечевкою; потом концы их сгибаются вниз и также связываются веревочками, так
что все четыре ножки отстоят на четверть  аршина одна от другой, отчего весь
инструмент  и  получает фигуру четвероножника, связанного вверху плотно;  во
внутренние  бока  этих ножек набиваются волосяные силья, расстоянием один от
другого на полвершка; в  самом  верху стульчика, в крестообразном его сгибе,
должна  висеть  такая  же  приманка,  какую  привязывают  к сторожку  плахи;
приманка  бывает  со всех сторон окружена  множеством настороженных  сильев;
зверек,  стараясь   достать  добычу,  полезет  по   которой-нибудь  ножке  и
непременно  попадет головой в силок; желая освободиться, он спрыгнет вниз  и
повиснет,  удавится  и  запутается  в  сильях даже  всеми  ногами.  Впрочем,
случается иногда,  что он  сначала  попадает  лапкой,  и  в  таком случае он
отгрызет силок. Плашка  и стульчик  становятся на  таких  местах, где  много
замечено горностаевых и ласкиных  следов и  где  они отыскивают себе добычу.
Ласку, известную  истребительницу  мышей  в  гумнах  с  хлебом и  в  хлебных
амбарах,  никогда не должно около них  ловить.  Ласка,  по своему  тонкому и
длинному  стану,  имеет  возможность  пролезать в  мышиные  норки,  в  самые
узенькие щели и  даже  в хлебные  клади и копны,  а потому  мышам нет от нее
спасенья.

     Расставя с вечера несколько таких  поставушек,  на рассвете надобно  их
обойти и все собрать, а в сумерки, оправив все как следует и положив  свежей
приманки, расставить  вновь  по  другим  местам,  какие охотник сочтет более
удобными. Эта охота может продолжаться всю зиму, разумеется на лыжах и кроме
тех  ночей,  когда   идет  сильный  снег,  или   крутит   буран,   выражаясь
по-оренбургски. В  буранную погоду так занесет  поставушки, что их на другой
день и не отыщешь.  Мне  нередко случалось терять мои  звероловные  снаряды,
потому что часто  с  вечера  бывает  тихо  и поставушки поставишь,  а к утру
подымется такая метель, что и самому нельзя носа  показать. Впрочем, простое
устройство этих  снастей  дает возможность  в  один день заменить потерянные
новыми.

     Кажется, что можно найти привлекательного в этой охоте? Но именно в том
состоит тайна всех  охот,  что их нельзя  объяснить и  определить.  То,  что
покажется не охотнику смешно, скучно и нелепо - горячит, тревожит и радостно
волнует  сердце  охотника.  Я сам  с удивлением  и  вместе  с  удовольствием
вспоминаю,  как горячо некогда охотился за  маленькими  зверьками. Расставив
десятка  полтора разных  поставушек  по  таким  местам, где добыча  казалась
вероятною, воротясь поздно домой, усталый, измученный от ходьбы  на лыжах, -
не вдруг заснешь, бывало, воображая, что, может  быть, в  эту  минуту хорек,
горностай или ласка  попала в  какую-нибудь  поставушку,  попала  как-нибудь
неловко и  потому успеет вырваться в продолжение  зимней, долгой ночи.  Рано
проснешься поутру,  оденешься  задолго  до  света и с тревожным  нетерпением
Дожидаешься зари; наконец, пойдешь и к каждой поставушке подходишь с сильным
биением  сердца,  издали  стараясь  рассмотреть,  не спущен ли самострел, не
уронена ли плашка, не запуталось  ли  что-нибудь  в сильях,  и когда в самом
деле   попалась  добыча,   то  с   какой,  бывало,  радостью   и  торжеством
возвращаешься  домой, снимаешь шкурку, распяливаешь и  сушишь ее у  печки  и
потом  повесишь  на стену у  своей кровати, около которой в продолжение зимы
набиралось и красовалось иногда десятка три разных шкурок.

     Я ничего  не сказал о ловле норок, потому что мне  не удавалось  самому
ловить их;  но  я видел, как  добывали их  другие охотники:  они  ставили по
берегам  рек, на которых много  было норкиных следов, маленькие капканы, для
чего  разрывали небольшую ямку  в снегу, а  если снег мелок, то в  песке или
земле берега; в первом случае капкан засыпался слегка снегом, а  в последнем
-  сухими  листочками.  Недавно уверяли меня,  что норка  питается не  одною
рыбою, а кушает и мясо. Норку застали очень рано поутру у кухни и гнались за
нею до реки, в которую она будто бы  бросилась и  нырнула.  Из  этого вывели
заключение, что норка приходила  к кухне, стоящей  на довольно большой горе,
не для ловли рыбы. Я несколько усумнился и  говорил  об этом с самым опытным
звероловом,  который  тридцать лет  ловит  норок капканами  и знает наизусть
образ  их  жизни.  Он  уверяет,  что  видели  хорька вместо  норки, который,
вероятно, бросился не  в реку, а под берег, где у него была нора; норка  же,
по его уверению, никогда к человеческому жилью не подходит.


        "КАПКАННЫЙ ПРОМЫСЕЛ"

     Ловля зверей капканами распространена  по всей  России,  кроме губерний
южных,  где  снегу бывает  мало  или  вовсе  не  бывает.  Я  стану  говорить
собственно об Оренбургском крае  и соседственных  ему губерниях  на север. В
этих  местах  редко можно найти  деревушку, в которой бы не было хотя одного
капканщика;  во многих  же  больших селениях,  почти  в  каждом крестьянском
дворе, есть охотник, а иногда и два. Капканами ловится преимущественно заяц,
потом  лиса и волк. Я  слыхал,  что в  Вятской и  Пермской губерниях  ловили
прежде огромными капканами медведей и росомах, но больше я ничего не знаю об
этой интересной охоте. Итак, обращаюсь к знакомому мне предмету.

     Я не  стану описывать простого, всем известного механизма капканов. Они
бывают двух  сортов: большие  и малые, круглые  и четвероугольные,  волчьи и
заячьи; первые  почти  втрое  больше  последних.  Лиса  обыкновенно  ловится
заячьими  капканами;   собственно  же  для  нее  особенной  снасти,  средней
величины,  не  знаю  почему,  не  делают,  а это  было  бы  недурно;  иногда
попадается лиса и в волчьи капканы. Я видал маленькие  капканчики для мелких
зверьков, но их надобно было делать  на заказ. Теперь их  стали приготовлять
больше.

     Волков и лис добывают следующим образом: еще с осени, no-голу, не позже
половины  октября,  на  открытых местах, около большого леса,  или в  мелком
лесу, в перелесках, вообще, где чаще видают лис и волков,  кладут  притравы,
то есть  бросают ободранную  лошадь или корову, для того, чтоб волки  и лисы
заблаговременно  привыкли  их  кушать;  впрочем,  для этого пригодна  всякая
падаль или дохлая скотина. Как скоро  привада  будет съедена,  то вместо нее
кладут  другую,  и  если зима  становится  поздно, то  случается положить  и
третью.  Когда  выпадет снег порядочной глубины, то  есть четверти в полторы
или две, и волки,  продолжая ходить на притраву почти всегда  по одним и тем
же следам, набьют тропы  - наступает время ставить капканы. Это случается по
большей части около  зимнего Николы.  Надобно заметить,  что волки ходят  на
притраву  целым  обществом   или  выводками,   которые  от  трех  и  четырех
простираются до восьми и девяти  штук, а  лиса - всегда в одиночку. Зверолов
заранее объезжает  верхом все места около привады, или притравы; осматривает
волчьи  и  лисьи тропы  и назначает места, где ставить капканы; потом, также
верхом, отправляется для их постановки. Ездить верхом потому необходимо, что
только конского следа зверь не боится; охотники уверяют,  что если подъедешь
к приваде на санях и, еще хуже, подойдешь пешком, то волки и лисы перестанут
ходить  на  притраву.  Итак,  зверолов,  взяв  с  собою несколько  капканов,
отправляется верхом на  свой промысел. Не доезжая шагов ста до притравы,  он
привязывает лошадь где-нибудь к дереву или кусту, берет  один из капканов  и
деревянную   лопаточку,  которая   служит  ему   единственным  орудием   для
произведения  всех работ, как мы  увидим после. Обувь  охотника  должна быть
чиста  и не издавать  никакого  запаха,  навозного или дегтярного, и  потому
лучше употреблять  свежие, незаношенные лапти  и онучи,  чем  сапоги; руки и
рукавицы или варежки зверолова также должны быть чисты. Подойдя к месту,  то
есть  к тропе, охотник, наклонясь  как  можно дальше вперед, но не становясь
обеими ногами вместе, очерчивает лопаточкой четвероугольник  на самой бойкой
тропе, так,  чтобы тропа приходилась посредине, бережно  снимает пласт снега
почти  до  самой  земли  и,  сохраняя по  возможности фигуру волчьих следов,
кладет  пласт  снега  позади себя, на  свой собственный  след; на  очищенном
месте,  которого величина должна быть соразмерна величине  снасти, он ставит
капкан с  его полотном, разводит  дуги,  настораживает их  и потом  достает,
также позади себя, чистого  снегу и бережно  с, лопаточки засыпает им капкан
так,  чтобы снежная поверхность  была совершенно ровна,  и  на этом пушистом
снегу, углом или концом рукоятки той же лопаточки, искусно выделывает  тропу
волчьих следов,  копируя  снятый им  с этого места  след.  Все  это надо так
мастерски  устроить, чтобы острое  зрение зверя  ничего не могло  заметить и
тонкое его  чутье ничего  не могло услышать;  одним  словом, чтобы  место  с
поставленным  капканом и подделанною на нем  волчьей тропою  было совершенно
похоже на  окружающую его местность. Потом охотник начинает отступать задом,
становясь  ногою в  свой прежний след и  засыпая его,  по  мере отступления,
также свежим, пушистым снегом; отойдя таким образом сажен двадцать  и более,
он возвращается к своей  лошади, уже не засыпая своих следов; садится  опять
верхом, ставит другой капкан, третий и  даже  гораздо более, смотря по числу
волчьих троп и следов, идущих  к  притраве с разных,  иногда противуположных
сторон, Я  знавал таких мастеров  ставить капканы, что  без удивления нельзя
было смотреть на  подделанные  ими  звериные  тропы и засыпанные собственные
следы. Вся работа производилась при моих глазах лопаточкой, и на другой день
я сам не узнавал и  не находил тех мест, где были поставлены  капканы. Точно
таким  же образом  ставят  заячьи  капканы на  лисьих  тропах, проложенных к
притраве  или к какому-нибудь другому месту, куда  лиса повадилась ходить за
своей   добычей;  предосторожности  наблюдаются  те  же.   В  старину,   как
рассказывали  мне  тоже старые  охотники,  к  волчьим  капканам  привязывали
веревку с чурбаном или рычагом для того, чтобы попавшийся  волк, задевая ими
за кочки,  кусты  и  деревья, скорее утомлялся и  не мог уходить  далеко; но
потом этот способ был совершенно оставлен, ибо, кроме хлопот зарывать в снег
веревку и чурбан, они  оказывались бесполезными: волк перегрызал веревку - и
охотники начали ставить капканы на волков и лис, ничего к ним не привязывая.
Впоследствии,  по  примеру  верховых (* Верховыми  называются  те  охотники,
которые живут в верховьях  Волги) охотников,  ввели в употребление капканы с
железной  цепью  и  якорем,  и  это  много  облегчило  отыскиванье   и  убой
попавшегося  зверя; впрочем, капканы  заячьи (они же  и лисьи)  ставятся без
всякой привязки, отчего лисы  иногда довольно далеко уходят  и  тем утомляют
охотников.  Волк  попадает всегда одной ногой, лиса же  изредка  двумя;  это
случается,  когда она  прыгает, скачет,  а не бежит  рысью или не идет тихой
ходою. Лис часто ловят на заячьих  тропах, потому  что  они  следят зайцев и
ловят  их, как борзые собаки. Заячьи капканы на зайцев становятся точно  так
же  на тропах,  но несколько  с  меньшими  предосторожностями.  Заячий  след
подделывается иногда отрубленной и высушенной  заячьей лапкой, но по большей
части  тою  же  лопаточкой.  Заяц  попадает довольно часто двумя  ногами,  а
изредка  и  тремя; бывают примеры, что  заяц  умудряется  попасть  лапкой  и
рыльцем;  один  раз мне случилось  видеть,  как заяц  попал в  капкан  одною
переднею и  одною заднею ногой:  это еще  мудренее.  Вообще зайцы  не уходят
далеко с капканами, хотя бы попали одною заднею ногой.

     Бывали примеры, что  если волки ходят  на приваду стаей и  один из  них
попадет в капкан, то все другие бросаются на  него, разрывают в куски и даже
съедают, так что на большом утолоченном и  окровавленном  пространстве снега
останется  только  лапа  в  капкане да  клочки кожи и  шерсти;  это особенно
случается около  святок,  когда наступает  известное время течки.  Если волк
попадет заднею ногою, то уносит капкан дальше, но если переднею и высоко, то
уходит  недалеко; Пойманного в капкан волка, особенно без цепи и якоря  (* В
отдаленных и глухих местах многие охотники до сих пор  ставят волчьи капканы
без всякой привязки:  доставать цепь  и  якорь хлопотливо и  дорого), иногда
бывает трудно  убить  и еще труднее взять живьем;  отчаянное положение волка
приводит его в бешенство, и тогда он делается опасным. Смелость и горячность
многих охотников в таких случаях поистине изумительны! С дубинкой или палкой
в руке охотник,  всегда  один, преследует зверя  иногда  по нескольку верст;
задыхаясь от усталости, обливаясь потом, он нередко бросает ша