ле
непаханой,  но иногда со всех сторон окруженной пашнею, для  гнезда выбирают
сухое,  возвышенное  место,  нередко  старую, брошенную сурчину,  непременно
заросшую   чилизником,  бобовником  или   вишенником.  Гнездо  бывает  свито
незатейливо:  это просто  круглая  ямка  на  земле, слегка  устланная  сухою
травою;   два  огромные   длинные   яйца,   похожие   фигурою   на  куличьи,
зеленовато-пепельного   цвета,    испещренные   крупными   темно-коричневыми
крапинками, лежат  ничем не окруженные и не покрытые. Журавль с  журавлихой,
или журкой  (так ласково называет  ее  народ)  сидят  попеременно на  яйцах;
свободный от сиденья ходит кругом гнезда поодаль, кушает и караулит; громкий
его  крик возвещает  приближение какой-нибудь опасности, и  сидящий на яйцах
сейчас бросает их, отбегает, согнувшись, в сторону и  начинает звать  своего
дружку,  который  немедленно  к  нему  присоединяется; они вместе  уходят от
гнезда дальше  или улетают. Очевидно,  что  большой  горячности  к гнездам и
яйцам  журавли  не  имеют;  не  много больше  оказывают  ее и  детям.  Когда
выведутся журавлята, то  старики  уводят  их в нежатый хлеб или в луга,  где
растут кусты  и высокая трава; если же луга выкосят, то журавли скрываются с
молодыми в мелком лесу, кустах и камышах  уремы, а иногда в лесных  опушках.
Смотря по местности и удобству журавли  выводят  иногда детей в лугах и даже
болотных  уремах.  Журавлята всегда  бывают  неуклюжи,  нескладны,  слабы  и
беспрестанно  пищат  очень жалобно. Они выводятся, покрытые  сизым  пухом, и
долго  в  нем остаются; перятся очень медленно. Будучи  пойманы и выкормлены
вместе с дворовою  птицей, очень  скоро привыкают ко всякой пище  и делаются
совершенно ручными; но как скоро подрастут крылья, то непременно улетят если
не в первый год,  то  в следующий; если  же крылья подрезывать, то  остаются
ручными, но детей не выводят.

     Вообще журавль довольно осторожная птица, и к журавлиной стае подъехать
и даже подкрасться  очень мудрено, но  в одиночку или в  паре, особенно если
найдешь их около тех мест, где они затевают гнездо, журавли гораздо смирнее,
и на  простой телеге или  охотничьих дрожках иногда можно  подъехать к ним в
меру  ружейного выстрела.  Нечего и говорить, что дробь  надобно употреблять
самую крупную, безымянку, а  для журавлиных стай в осеннее  время необходимо
иметь в запасе заряды мелкой картечи. Обыкновенным образом стрелять журавлей
очень трудно и мало  убьешь их, а надобно  употреблять  для этого  особенные
приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба,
стогов сена и проч. и  проч. Можно также, узнав предварительно,  куда летают
журавли  кормиться,  где  проводят полдень,  где ночуют  и чрез какие  места
пролетают на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать в
нем журавлей на перелете, на корму или на ночевке; ночевку  журавли выбирают
на местах открытых, даже иногда близ проезжей  дороги; обыкновенно  все спят
стоя,  заложив голову под крылья, вытянувшись в один или два ряда и выставив
по краям одного или  двух сторожей, которые  только дремлют,  не  закладывая
голов под крылья,  дремлют чутко, и как  скоро заметят опасность, то зычным,
тревожным криком разбудят товарищей, и все улетят.

     Весьма естественно,  что  журавль  -  сильная  птица, но  к  этой  силе
присоединяются   особенные  оборонительные  оружия,  которыми  снабдила  его
природа;  они  состоят  в  крепости костей его крыльев, удар  которых ужасно
силен, в  длинных ногах и  крепких пальцах с твердыми ногтями и, наконец,  в
довольно  длинном, очень  крепком  и остром клюве. При помощи  такого оружия
раненный легко  журавль делается опасною птицею для охотника и собаки,  если
они вздумают неосторожно  его схватить.  Сначала подстреленный журавль бежит
прочь, и очень шибко, так что без собаки трудно догнать его: скорости своему
бегу придает он подмахиваньем  крыльев или крыла, если одно ранено; видя же,
что ему не  уйти, он на всем  бегу  бросается на спину и начинает защищаться
ногами и носом,  проворно  и  сильно поражая  противника. Я видел  печальные
следствия такой  храброй  обороны:  одного  кривого  охотника и  одну кривую
собаку:  и  тот и другая потеряли  по глазу, неосторожно бросившись схватить
раненого журавля.

     Когда   журавль  серьезен  и  важно  расхаживает   по  полям,  подбирая
попадающийся ему корм всякого рода, в нем ничего нет смешного; но как  скоро
он  начнет  бегать,  играть,  приседать   и  потом   подпрыгивать  вверх   с
распущенными  крыльями или вздумает приласкаться  к своей дружке, то  нельзя
без  смеха  смотреть на  его проделки: до такой степени нейдет к нему всякое
живое и  резвое  движение!  Несколько  журавлей,  выплясывающих  друг  перед
другом,  или  пара соединяющихся супругов способны  заставить  расхохотаться
всякого  несмешливого человека. Разумеется,  такие  сцены  можно видеть  или
издали, или подкравшись так осторожно, чтоб журавли не приметили человека.

     Я  уже сказал, что  журавлей стрелять  трудно по разным причинам и  что
никогда не  добудешь их много в одно поле, особенно не  убьешь одним зарядом
двух  или  трех.  Для  этого нужен  какой-нибудь счастливый  случай: со мной
случилось таких два. Один раз поздно воротившиеся с работы крестьяне сказали
мне,  что проехали  очень близко  мимо  станицы  спящих журавлей;  ночь была
месячная, я бросился с ружьем в  крестьянскую телегу и велел  везти себя  по
той самой дорожке, по которой ехали крестьяне. Журавли подпустили меня очень
близко; хотя сторожа их не спали, но не подняли тревоги. Я заехал так,  чтоб
можно было ударить вдоль линии  спящих журавлей, которых было десятка два: я
прицелился в третьего с края и  одним выстрелом убил четверых. Это случилось
в августе, во время  еще сильных жаров. В другой раз, в необыкновенно теплую
осень, именно 24 сентября, увидел я, разумеется уже пролетную, огромную стаю
журавлей, опустившуюся на хлебное сжатое поле. Место было чистое, и подъезд,
даже подход, невозможен. Я пополз межой, заросшею бобовником и вишенником, и
залег  в  ней,  а  дрожкам  своим  велел заехать  с противоположной стороны.
Журавли медленно подвигались  прямо на меня, а мои дрожки продолжали  ездить
взад и вперед до тех пор, пока вся  журавлиная стая не подошла  ко мне очень
близко.  Наконец,  я выстрелил: три журавля остались на месте,  а четвертый,
тяжело раненный, пошел на отлет книзу и упал,  версты за полторы, в глухой и
болотистой уреме, при соединении реки Боклы с Насягаем.  Я  искал его вплоть
до вечера и, наконец, нашел с помощью собаки, но уже мертвого.

     Журавль не может подняться  с места вдруг.  Ему нужно  сажени  две-три,
чтоб  разбежаться.  В  доказательство этому  я видел своими  глазами  весьма
странный  случай: охотник,  возвращавшийся домой  с  двумя борзыми собаками,
случайно съехался  со  мной,  и  мы,  продолжая путь  вместе,  увидели  двух
журавлей, ходивших по скошенному  лугу очень близко  от большого стога сена.
Охотник  вздумал  показать  их  своим  собакам;  они  возрились и  пустились
мастерить к журавлям из-за стога.  Охотник, ехавший верхом, шутя поскакал за
собаками. Что  же вышло? Одна из собак,  порезвее, выскочив  внезапно  из-за
стога,  успела  схватить  за  ногу   тяжело  поднимавшегося  журавля;  скоро
подоспела другая собака, и обе вместе, хотя  порядочно исклеванные, удержали
журавля до прибытия  охотника, и он взял его живого. На этом основании можно
поверить  рассказам, что  в  Саратовской  и Астраханской  губерниях,  где  к
осеннему отлету собираются бесчисленные  станицы журавлей, крестьяне бьют их
дубинами,  предварительно  заставя  столпиться  в  кучу  боковыми заездами и
наведя таким образом на засаду, из которой бросаются неожиданно  на журавлей
верховые с длинными палками.

     Мясо старых журавлей  всегда  сухо и довольно черство,  но имеет весьма
приятный вкус и запах дичины. Мясо же молодых отлично хорошо, мягко и сочно.
Журавли  никогда не бывают жирны, даже перед своим отлетом, несмотря  иногда
на  питательную хлебную  пищу. Самый  сытый осенний журавль имеет только  на
своей хлупи тонкую пелену  жира,  лежащую  двумя  полосами, да по небольшому
куску сала  подмышками,  но  во  внутренности жиру бывает  довольно. Молодой
жареный журавль, по-моему, очень вкусен; всего же пригоднее он  для фарша  в
паштет и для окрошки.

     Старинные охотники, да и теперь охотники деревенские, дорожат журавлями
за их величину:  хотя  мясо и  жестковато, зато есть,  что поесть. Я  должен
признаться,  что  в молодости  сам  с  большим  увлечением  гонялся за ними,
жадничая убить такую крупную дичь.


        "3. СТРЕПЕТ"

     Народ называет  его  иногда  стрепел;  и  то  и  другое имя  характерно
выражает  взлет,  или  подъем,  и  самый  полет  этой птицы.  Стрепет  точно
встрепенется, когда поднимается, или, вернее  сказать, сорвется с  земли. Он
летит очень сильно и проворно. Даже  маханье крыльями  не заметно, так часто
он ими машет. Стрепет дрожит, трепещет в  воздухе как будто на одном месте и
в  то  же  время  быстро летит вперед.  Всегда  прямой его полет  производит
дребезжащий свист, далеко слышный  и  неравнодушно  слышимый охотниками.  По
крайней  мере я  уважал стрепетов  более всей степной дичи, разумеется кроме
дроф,  которых мне стрелять не удавалось. Стрепет  поменьше несколько старой
тетеревиной  курочки. Он,  конечно,  в  восемь раз  менее  матерой дрофы, но
сходен  с нею во всем устройстве своих наружных и  внутренних членов,  кроме
цвета  перьев.  Он  преимущественно питаетея травой, но  изредка  глотает  и
насекомых; пища переваривается  у него  не в зобу, а в желудке; пух на  теле
имеет редкий, розовый и  такого же цвета пушистые корни всех перьев; голова,
шея, нос, ноги и весь склад стрепета - чисто куриный. Весьма трудно передать
зеленовато-серую пестроту перьев стрепета. Каждое перо,  по бланжевому полю,
испещрено  в  разные  стороны идущими  прямыми  и извилистыми полосками,  но
правильно  и  однообразно  расположенными;  все  же  перья  вместе на  спине
представляют  общую  пестроту  того же цвета с  черноватыми пятнами, которая
происходит  от  того, что  одно перо  складывается  с другим своими  темными
полосками или извилинками: из  этого составляются как будто пятна. Шея также
пестрая, с дольными беловатыми полосками, головка черновата, а зоб и верхняя
часть  хлупи  по  белому  полю  испещрены, напротив, поперечными  полосками;
остальная хлупь вся белая,  и под крыльями подбой также белый; в крыльях три
первые пера  сверху  темные,  а остальные белые с темными коймами на концах;
хвост короткий, весь в мелких серых пестринках; на каждом хвостовом пере, на
палец   от   конца,   лежит   поперек   темная    узенькая   полоска;   ноги
бледно-зеленоватого цвета.  Самец же отличается тем, что у него под горлом и
на зобу перья темнее и  даже  кажутся  сплошь черными, а  поперек зоба лежит
прорезная белая полоска.  Крылья  у  стрепета кругловаты и, когда он  летит,
кажутся  как  будто  выпуклыми.  Стрепет  водится, то  есть  выводит  детей,
непременно в степи, но  летает кормиться и даже  постоянно держится везде на
полях: весной по жнивыо, по молодым хлебам и залежам, а к осени по скошенным
лугам, когда начнет  подрастать на них молодая отава, и по озимям. Он охотно
ест всякие хлебные зерна, любит  клевать лошадиный помет,  и  для  добыванья
того и  другого упорно  держится около степных и  полевых  дорог,  по колеям
которых бегает очень проворно; но преимущественная пища его - молодая трава.
Кто езжал по таким дорогам, тот, верно, поднимал стрепетов и даже видал, как
они  бегут  впереди лошадей. Если проезжий едет  тихо,  то стрепет, наскучив
долгим бегом  и не  желая, вероятно, отдалиться от  прежнего  своего  места,
сворачивает в  сторону,  для чего  надобно ему не без  труда  перелезть чрез
глубокие колеи, отбегает несколько сажен и приляжет в траву до тех пор, пока
не проедет мимо  телега или кибитка. Лежа с вытянутой шеей, он  поднимает от
времени  до  времени свою черноватую головку  и, видя, что проезжий спокойно
удаляется, возвращается опять на дорогу и побежит по ней уже назад.  Если же
повозка  едет  скоро и  стрепет видит, что его  догоняют, он поднимается  и,
отлетев  несколько  сажен,  а  иногда  и  шагов,  садится на землю  и  через
несколько  времени  также возвращается  опять на  дорогу.  Это  я  говорю  о
стрепетах  смирных  и  не  напуганных. Около полдён он уходит в  степь, а по
утрам и  вечерам постоянно колотится  около  дорог.  Он имеет свой особенный
крик, звуки  которого трудно  передать буквами; он несколько похож  на  слог
пржи. Крик этот очень обманчив: будучи слаб и глух, он слышен очень  далеко;
сначала  покажется,  что  стрепет кричит  в  нескольких  саженях;  неопытный
охотник бросается  с ружьем прямо на этот  крик, ожидая, что стрепет  сейчас
поднимется, но  крик  все  удаляется, и,  утомясь понапрасну,  охотник будет
принужден   оставить   свои   преследования.  Конечно,  этому  обману  много
способствует  то, что стрепет очень скоро  бегает, но не  подлежит сомнению,
что  охотник и  заслышал  этот крик  очень  издалека,  потому  что  близко к
человеку стрепет не кричит.

     Стрепета прилетают весною не рано  и, без сомнения, большими станицами,
точно так, как улетают  осенью, но мне не  удавалось  видеть  их  пролетных.
Когда  наступит теплая погода  и везде пойдет молодая  трава, стрепета вдруг
оказываются по степным местам и полям уже врассыпную. По преимуществу будучи
степною  птицею, стрепет  вьет гнездо в степи в самом открытом  месте, почти
всегда под кустиком ковыля. Плоское круглое гнездо  свивается из сухой травы
с примесью собственных перьев. Яиц бывает до девяти; по крайней мере я более
не нахаживал. Стрепетиные  яйца крупнее, чем  можно ожидать:  они  не меньше
куриных  крупных  яиц;  покрытые   ярким,  зеленым,   лоснящимся  цветом,  с
маленькими желтоватыми  крапинками,  яйца необыкновенно  красивы. Ничего  не
могу сказать, одна ли самка сидит на  яйцах, или эту заботу разделяет  с нею
самец.  Стрепетиные  гнезда  и  выводки попадаются  охотникам  очень  редко,
молодых  же  стрепетят я  даже  не  нахаживал; вероятно  оттого,  что  матка
удаляется с детьми в даль степей, куда мне редко случалось  ходить, гнезда я
находил  не так  далеко от хлебных  полей. Можно предполагать,  что стрепета
разбиваются  на  пары,  во-первых, потому,  что никто никогда не замечал  их
токов, и, во-вторых, потому, что с  весны  почти всегда где поднимешь одного
стрепета,  там  найдется и другой. Различия в перьях между самцом и  самкою,
кроме сказанного мною, никакого нет, но самка несколько поменьше. Она  сидит
на яйцах до невероятности крепко; я имел этому  убедительное доказательство.
Однажды подъезжал я к стрепету, который, не подпустив меня в настоящую меру,
поднялся; я  ударил его влет на езде, и мне показалось, что он подбит и что,
опускаясь  книзу, саженях во ста от меня, он упал; не выпуская из глаз этого
места, я сейчас  побежал  к  нему, но,  не  добежав еще до  замеченной  мною
местности,  я на  что-то  споткнулся  и едва не  упал;  невольно взглянул  я
мельком, за что задела моя нога, и увидел  лежащего стрепета с окровавленною
спиной; я  счел  его за  подстреленного  и подумал, что ошибся  расстоянием;
видя, что птица  жива,  я проворно схватил ее  и  поднял.  Каково  было  мое
удивление, когда я увидел, что под ней находилось гнездо и девять яиц; кровь
на  спине  выступила оттого,  что я задел  по  ней  каблуком своего  сапога,
подбитого гвоздями, и содрал  лоскут кожи  шириною в палец. Я еще не видывал
стрепетиных  гнезд, и как  в то время я собирал птичьи яйца, то  чрезвычайно
обрадовался  этой  находке;  вдобавок  яйца  были  не насиженные, совершенно
свежие  и  выпускать  их  внутренность  было   очень  легко.  Очевидно,  что
стрепетиная курочка  недавно снесла последнее  яйцо  и  села высиживать свои
яйца.  Я  замазал  незначительную рану густым дегтем с  колеса моих дрожек и
пустил   стрепетиную   самку  на   волю:  чрез  несколько   минут   поднялся
мнимоподбитый стрепет, не  подпустив меня в меру  и не дав почуять себя моей
собаке; вероятно, это был самец пущенной  мною  на волю  самки. Я считаю это
обстоятельство несколько подтверждающим мое мнение, что стрепета разбиваются
на пары и вместе выводят детей.

     К осени стрепета собираются в стаи, которые иногда бывают очень велики,
пар до пятидесяти; чем стая больше, тем труднее к ней  подъехать, потому что
птица  во множестве  всегда  очень  сторожка.  Стрепета держатся  иногда  до
октября, и в это время любимое их местопребывание - озими и скошенная степь;
они  любят  щипать  вторые,  поздние  ростки  озимей  и  молодую  травку.  В
холодноватую и ненастную погоду, кроме утра и вечера, они держатся остальное
время  в залежах,  заросших высокою  полынью,  лебедой и козлецом; там им  и
тепло  и сухо. Дребезжащий, мерный свист от полета  стрепетиной  стаи  очень
далеко слышен по зарям.

     Охоту за стрепетами  я любил  страстно и  часто  езжал  за  ними  очень
далеко, потому что там, где я постоянно жил, их водилось не много. С весны и
в продолжение всего  лета стрепета в местах  степных, далеких от  жилья,  не
пуганые и не стреляные, особенно в одиночку или попарно, довольно смирны, но
весьма  скоро делаются чрезвычайно дики и  сторожки, особенно  стайками, так
что  нередко, изъездив  за ними  десятки верст и  ни  разу  не выстрелив,  я
принужден  бывал бросать их,  хотя и видел, что они, перелетев сажен сто или
двести, опустились на  землю. С напуганными  стрепетами  не помогает и самый
действительный способ, то есть круговой заезд. Нечаянно можно иногда наехать
очень близко не только на одного стрепета, но и на порядочную станичку; зато
как  скоро  они  пересядут,  подъезд   сделается  гораздо  труднее.  Надобно
заметить,  что  стрепета, взлетев, скоро садятся,  и очень редко  случается,
чтоб  они улетали слишком далеко, то есть пропадали из  глаз. Вообще стрепет
сторожек, если стоит на ногах или бежит, и смирен, если лежит, хотя бы место
было совершенно голо: он вытянет шею по земле, положит голову в какую-нибудь
ямочку или впадинку, под наклонившуюся травку, и думает, что он спрятался; в
этом положении он  подпускает к себе  охотника  (который никогда  не  должен
ехать прямо, а всегда около  него и  стороною) очень близко, иногда на три и
на две  сажени. В  такой  близкой мере нет никакой надобности, но я пробовал
делать это из любопытства.  Итак, весь успех  зависит от того, чтобы стрепет
или стрепета легли. Благонадежнейшее средство  для достижения этой цели, как
я уже  и говорил, состоит в том, чтобы ездить кругом их до тех пор, пока они
лягут. Если стрепет один  и не слишком напуган,  то ляжет сейчас. Если же их
несколько,  то они  долго бродят вместе, пока не разобьются  и не  полягут в
разных  местах; большая пересевшая стая никогда не ляжет. Иногда  случается,
что от выстрела и даже от двух выстрелов в лежащего или взлетевшего стрепета
другой, близехонько притаившийся стрепет не поднимается, а потому никогда не
должно брать убитого и вообще ненадобно  трогаться с места, не зарядив обоих
стволов своего  ружья.  Весьма ловко и способно бить стрепетов  в  лет, даже
лучше,  чем сидячих, по крайней мере  мне всегда так  казалось. Обыкновенно,
подъехав в  меру, я соскакивал с дрожек и шел  прямо к стрепету до  тех пор,
пока он не поднимался,  тогда я  стрелял, не торопясь, на каком  мне  угодно
расстоянии  и  редко прибегал  к  другому  стволу. Убить несколько стрепетов
одним зарядом  - великая редкость: надобно,  чтоб большая стая подпустила  в
меру и сидела кучно или чтоб вся стая нечаянно налетела на охотника; убивать
пару, то  есть  из обоих стволов по  стрепету, мне случалось часто, но  один
только раз убил я из одного ствола трех стрепетов сидячих, а из другого двух
влет;  это случилось  нечаянно