задыхается Бурятов, холодно  побл„скивая
голубыми ускользающими шариками глаз. - Я давно и хорошо знаю Кешу и  Клаву,
встречались часто у Эдуарда. Как же нас раньше не св„л случай в их компании?
Впрочем... ведь мы с вами действительно встречались, но не у  Эдуарда...  Вы
по какой линии с Кешей друзья?" "По паралелльной."
   Надо  же,   и   не   постеснялся   неприступного   для   любых   компаний
ректора-академика  Эдуарда  Лукича   приплести   в   свои   легенды!   Можно
предположить, что Кеша  пару  раз  был  с  ним  в  ресторане,  если  Бурятов
пригласил для дела. Он на такие встречи ходил охотно. Мог и с Клавой придти,
но ректора назвать Эдуардом!..
   "Не понял..." - на всякий случай хохотнул Бурятов. "И - не надо."  "Чего,
простите, не надо?" "А ничего, простите, не надо."  "Я,  кажется,  не  давал
повода, Юрий Ефремович..." - посинел Бурятов. Глазки его наполнились  пьяной
угрожающей слезой. "Давали, Алексей Павлович. - Юрий с трудом  справлялся  с
истерикой. - Вот вы с утра без всякого повода навеселе и навязываете  мне  в
этом безобразном состоянии сво„ общество. А мне это, если вам так  угодно  -
без повода, не по вкусу. Вот такие у меня странные вкусы! Ну-ка, кто из  нас
хуже, Марк Сем„нович?" "Алексей Павлович хуже, -  растерянно  сказал  севшим
голосом Заманский. - Он шуток не понимает..."
   Бурятов каким-то зигзагом бросился к двери кафедры. Оттуда  раздался  его
высокий, словно рыдающий голос и тихая злая  скороговорка  секретарши.  Юрий
открыто закурил. Пальцы противно  дрожали.  "Так  что  мне  просил  передать
профессор Негода?" "Только три слова - пока не пиши..."  "Что  это  значит?"
"Понятия не имею. В  отличие  от  вас  и...  Алексея  Павловича,  у  меня  с
профессором скорее не интимные, а чисто  служебные  отношения  соискателя  с
руководителем диссертации. У него  пока  есть  настроение  поддерживать  мою
борьбу за парусные системы с моим пониманием  их  аэродинамики.  В  подобной
теме любой союзник на вес золота. На этой безымянной высоте,  как  вы  скоро
сами увидите, и птицы не поют,  и  деревья  не  растут..."  "Когда  защита?"
"После заключения кафедры. А с ней вы уже  успели  познакомиться."  "Если  я
могу быть вам полезным... Кстати вас мне особенно хвалил Ефим Яковлевич."
   2.
   "Ефим Яковлевич? - подняла красивые брови Оля Заманская. - Марик, ты что,
снова наделал глупостей, если тебя хвалят твои  враги?"  "Истинная  ценность
каждого  человека  определяется  калибром  его  врагов,  -   заметил   Юрий,
откидываясь на спинку удобного антикварного стула и ставя на стол  недопитую
рюмку. - Иметь Вулкановича врагом - непозволительная расточительность,  Марк
Сем„нович. Силы распылять нельзя."
   У Заманских было  удивительно  уютно.  Юрий  впервые  после  августовской
катастрофы чувствовал себя почти дома. Конечно, настроение создавал какой-то
непривычно естественный калорит этого семейства, непритязательность трапезы,
эта водка вместо специально разыскиваемого обычно для при„ма полезного гостя
дорогого коньяка, домашняя рассыпчатая картошка и  душистая  капуста  вместо
ритуальной для званного ужина икры.
   Но главным украшением вечера были для  Юрия  даже  не  милые,  беззащитно
наивные хозяева, а Инга Савельева, которую Юрий никак  не  ожидал  встретить
именно здесь. После той сцены в кубовой он избегал влюбл„нной студентки,  на
лекциях подч„ркнуто обращался к ней не к первой, в коридорах института  сухо
и торопливо отвечал на е„ ослепительные улыбки.
   Для такого поведения было  более  чем  странное  объяснение.  Его  просто
замучили сны, связанные с этой девушкой после невольных объятий в комаринном
облаке в сентябре и е„ сакраментальной фразы "Вы ни о ч„м больше и думать не
сумеете, кроме как об Инге Савельевой под вашим  веником..."  Она  оказалась
права. Стоило ему чуть забыться, как перед глазами появлялось то облепленное
комарами тело Инги, то качающийся перед белой грудью крестик  в  кубовой.  И
начинались  ночные  фантазии  с  русской  баней,  где  неизменно  была   эта
студентка. Поскольку он о  настоящей  русской  бане  не  имел  ни  малейшего
представления, действие во  сне  происходило  в  Сандуновских  банях,  с  их
мрамором и гулкими залами. Он  гонялся  за  испуганной  гибкой  голой  Ингой
почему-то не с банным веником, а с дворницкой метлой. Вокруг  были  какие-то
непотребные толпы знакомых, а Алла, Негода и Вулканович лихорадочно помогали
ему Ингу изловить и страстно инструктировали, как е„ отхлестать этим уличным
веником... Юрий не привык  смиряться  с  психозами,  проводил  автотреннинг,
сократил до минимума общение с Ингой, перестал бывать в общежитии.
   И вот она сидит напротив  в  белом  мохеровом  свитере,  обтягивающем  е„
высокий роскошный бюст, держит рки на затылке и светит своими  удивительными
широко расставленными глазами. Она загадочно невпопад  улыбается,  когда  он
начинает говорить, шевелит яркими губами, словно повторяя его фразы.
   Когда дверь ему открыла  именно  Инга,  он  невольно  отпрянул  с  жалким
"Простите, я ошибся", но она втянула его за рукав его женского  тулупчика  и
сказала мягко и нежно: "Да нет же... Это очень  просто.  Я  тут  живу.  Марк
Сем„нович с Ольгой Львовной как-то гостили у моего  папы-лесника,  уговорили
поступать на ваш  факультет  после  школы-интерната.  И  мы  подружились.  А
недавно папе кто-то что-то написал после... ну,  помните...  Наверное,  сама
Нюрка-Коряга. Вот папа и попросил Заманских, чтобы меня забрали из общежития
к себе... Это не я вас преследую, Юрий Ефремович, - вдруг грустно прошептала
она, видя его смятение. - Это - судьба..."
   И вот они сидят за одним столом, где Оля созда„т удивительно компанейское
настроение - пь„т без ужимок водку, смакует еду и вообще вс„ - мужа,  гостя,
жиличку,  сына,  наслаждаясь  самим  мгновением  между  прошлым  и  будущим,
называемым жизнью. Эта жажда  жизни,  наслаждение  данностью,  самим  быти„м
как-то сняло вдруг многомесячный стресс с Юрия. Он стал шутить, как в первые
годы супружества,  когда  он  легко  доводил  Аллу  и  е„  подруг  до  сл„з,
предлагать двусмысленные грузинские  тосты,  которые  Оля  тут  же  кидалась
куда-то записывать, как и анекдоты про Хазанова. Инга так хохотала, что даже
совсем не притворно упала со стула. "Что вы с нами творите, Юрий  Ефремович,
- едва выговорила она, потирая локоть, - я тут чуть не уписалась... А теперь
вылей этот суп... Ха-ха-ха", - снова стала падать она уже вместе со  стулом.
"Умолкаю,  умолкаю,  а  то  снова  прид„тся  вас  спасать,   Савельева,"   -
неосторожно сказал его пьяный язык, поздно прикушенный.
   Естественно, тотчас посыпались вопросы, Инга рассказала комариную историю
во всех пикантных подробностях, искоса поглядывая  на  смущ„нного  Юрия.  Он
снова почувствовал тот  же  психоз,  метла  заплясала  перед  его  двоящимся
взором. Две голые Инги перепрыгивали через мраморные скамьи огромной бани...
   Но тут Заманский вдруг тихо спросил: "Вы прочли,  Юрий  Ефремович?"  "Что
проч„л?"  -  к  метле  и  Инге  вопрос  не  имел  никакого  отношения.  "Мою
диссертацию..."
   Так было хорошо! Отступил даже вездесущий холод белого безмолвия... И тут
какие-то диссертации...  Мысли  упорно  не  собирались,  онемевшие  губы  не
покидала блаженная улыбка. "Обидно не то, что Марику не дают  защититься,  -
заговорила Оля, понимающе заглядывая Юрию в  лицо  небольшими  удивительного
разреза горячими карими глазами.  -  В  конце  концов,  живут  же  люди  без
степени...  Обидно,  Юра,  другое:  ведь  вокруг  такие  ничтожества   такие
никчемные темы защищают, а у Марика - революция в судоходстве, в энергетике!
А государственные люди..." "Оля, - остановил  е„  Заманский,  -  не  нам  их
судить. Так вы прочли?"
   Юрий молчал. И все трое за столом вдруг напряж„нно замолчали.  Они  ждали
всего: разгромного отзыва, как от старика  и  Бурятова,  круглого  голыша  с
хохотком, как от Негоды, но не молчания. Юрий же молча таращился в  тарелку,
ковыряя вилкой закуску и чувствуя, как  катастрофически  раст„т  пауза...  У
хозяев дома свои права перед гостем. Он не должен молчать о том,  ради  чего
его, собственно, и пригласили. Тем более, если он  осозна„т,  что  в  глазах
этих милых ему людей он оракул, из мира вершителей их судьбы. И  какое  дело
таким доверчивым и честным Заманским и их воспитаннице до  состояния  гостя,
расслабленного, влюбл„нного (да, да, к чему лукавить при его-то  психозах  с
этими банями во сне!) и, к тому же, никогда не решающего  ничего  важного  в
подпитии...
   "Юрий Ефремович, - вдруг звонко сказала Инга, и все вздрогнули. - Как вам
наши морозы? Правда, в них есть что-то из сказки о Снежной королеве?  -  Она
подняла рюмку, расширяя до полной темноты  глаз  зрачки.  -  Выпьем  за  наш
край!"
   "Я отвечу на ваш вопрос, Оля, несколько позже,  если  вы  не  возражаете.
Марку. И не за столом. Это не значит, что плохо, понимаете? И не значит, что
я с ним заодно. Мо„ мнение далеко не так важно, как вам кажется.  Я  не  тот
человек, увы..." "А вс„-таки? - слишком многое значил  в  этой  семье  любое
мнение любого человека о цели всей жизни Заманского. -  Каково  ваше  первое
впечатление? В двух словах..." "Если в двух словах - слишком много  лозунгов
и эмоций. А в диссертации должна  преобладать  доказательность.  Да,  смело,
дерзко, свежо, но упор сделан на высокую цель, а не на рутинные средства  е„
достижения. Что же касается Снежной королевы, Инга, то..."
   "Запад, - восторженно закричал Заманский, делаясь пурпурным.  -  нет,  вы
только послушайте, как можно,  не  обласкав  и  не  облаяв,  не  сказать  по
предмету обсуждения решительно ничего! Инга, тост принят, но с поправкой. За
нашу, дальневосточную ясность человеческих отношений. Чтобы  мы  никогда  не
научились от них..." "Я за это пить не буду, - поставил поднятую рюмку Юрий.
- Я сам лицемеров не люблю и никого учить лицемерию не собираюсь. Тем более,
вас, как я надеюсь, будущих друзей. Только и ясность-то бывает  разная.  То,
что ты считаешь ясностью и жд„шь от меня, Марк, - не  ясность,  а  дружеский
обман в дополнение к твоему самообману. Ты требуешь  от  меня  через  неделю
ознакомления  с  серь„знейшим  исследованием  исчерпывающего  мнения  о  его
ценности. Прич„м требуешь не критики, а безоговорочной  поддержки,  которую,
как тебе кажется, ты  получил  от  моего  друга  Иннокентия  Константиновича
Негоды. Но эта поддержка тебе только кажется. Профессор Негода  не  из  тех,
кто выскажется на Совете однозначно. Ни за, ни против. И его мнение для меня
значит не больше, чем любое другое, к тому же. У меня лично нет пока  своего
заключения о работе. Мне надо кое-что перепроверить и пересчитать. И вообще,
как говорили древние:  на  войне,  как  на  войне,  но  за  столом,  как  за
столом..." Инга  вдруг  бурно  зааплодировала  и  закричала  "Браво!",  сияя
глазами, где вообще исчезли зрачки. Заманские  молча  таращились  на  гостя.
"Мой тост, - продолжил Юрий, - за честных друзей и врагов, в каких бы  краях
они ни жили..."
   3.
   "Впервые вижу привычные морозные узоры на стекле в Комсомольске,  -  Юрий
разглядывал ажурные белые папоротники на окне-стене плавательного  бассейна,
около которого они с Ингой  остановились  после  прогулки  к  блестящему  на
солнце ледяному Амуру. - Обычно окна здесь ослепительно белые и слепые."  "А
я с детства люблю морозные узоры. Я представляю, как я скачу на белой лошади
среди вот  таких  огромных  деревьев,  в  ослепительных  белых  джунглях  на
какой-то загадочной планете. И уверена, что эта огромная планета существует,
а морозные узоры - сигнал нам, выходцам с не„, чтобы не забывали  родину..."
Юрий постукивал ногой о ногу, глядя то на отражение в стекле Инги,  спокойно
стоящей  в  своих  сшитых  на  заказ  оленьих  сапожках-торбазах  на  модной
платформе,  то  на  фантастически  выглядевших  при  таком  морозе  людей  в
купальных костюмах по ту сторону стекла. Девушка  не  куталась,  свободно  и
глубоко дышала морозным воздухом в ореоле куржаков вокруг е„ розового лица -
на мехах воротника и шапки. На светлой ч„лке,  ресницах,  бровьях,  даже  на
незаметных усиках под прямым розовым носиком искрился иней.  Она  сама  была
похожа не Снежную королеву - свою  в  сво„м  свирепом  королевстве.  Над  е„
королевством сияло фальшивой теплотой и ласковой голубизной  огромное  небо.
Юрий снова отметил эту необыкновенную, естественную голубизну, неповторимую,
как оттенок живого цветка. Того же цвета и оттенка были в этот момент  глаза
Инги.
   "Хотите туда?  -  вдруг  спросила  она.  -  Это  легко  устроить.  Я  там
подрабатываю детским тренером. Грибка у  вас  нет?"  "Чего  нет?"  "Заразной
кожной болезни?" "Да нет, я вроде не очень заразный..." "Не обижайтесь,  это
же бассейн. Плавки я вам достану. Пошли? Небось ни  разу  в  сорокоградусный
мороз не купались, а?"
   "Я вас не очень компрометирую? - смеялась Инга, „жась от его восхищ„нного
взгляда. - Имейте в виду, тут много наших, Юрий  Ефремович.  И  завтра  весь
поток будет о нас с вами говорить. Девчонки  будут  мне  со  страшной  силой
завидовать. А уж ваша изумительная спина-треугольник будет  предметом  прямо
анатомического исследования. В вас же все влюблены,  даже  замужние."  "А  в
вас?" "Ну, меня-то вы видите не в первый раз, а? И небось  находите,  что  в
бикини я хуже, чем под вашим  беспощадным  полотенцем..."  "Неужели  вы  мне
никогда этого не простите?" "Ни за что, пока не отомщу. Вот приглашу  вас  к
нам - в дом лесника, сведу в настоящую баню. Вы  ведь  ни  о  ч„м  больше  и
думать с тех пор не могли, кроме как об Инге Савельевой под вашим веником...
Верно?"
   Опять этот проклятый веник, подумал Юрий.
   "Раз все в меня влюблены, то и ты?" - вырвалось  у  него.  "А  ты?  Ой...
простите..." "Ничего, "ты" я признаю  только  взаимное."  "Правда?  Ой,  как
здорово! Что ты...тоже!" "Мы сюда купаться пришли,  или?.."  "Ты  прав.  Для
"или"..." "Тогда... - Юрий, не совсем осознавая, что он творит на  глазах  и
купальщиков, и многочисленных зевак на морозной стороне стекла, вдруг поднял
Ингу на руки, крепко поцеловал в губы и вместе с ней рухнул в  воду,  подняв
тучу брызг. Они едва не утонули оба, так как Инга тотчас крепко  обняла  его
за шею и не отпустила его губ и под водой...  4.  "Инга  окрутила-таки  Юрия
Ефремовича, - хохотнул Заманский и потянулся за сигаретой. Оля  уже  курила,
стряхивая пепел в кухонную раковину и глядя, как всегда на мужа в упор через
столик с остатками завтрака. - Как ты? Хорошо это или плохо?" "Ей-то хорошо.
Она им просто бредит. А ему... не знаю, он же столичная персона,  а  Инга  -
девчонка интернатская, та„жная. Впрочем, если женщине с мужчиной хорошо, она
найд„т способ, чтобы и он приобщился к е„ счастью. И - наоборот, кстати." "А
Игнату Ильичу мы что скажем? Доверил нам дикую девочку, а  мы  не  уберегли.
Наоборот, как бы нарочно свели у нас за столом, а?" "Такую  девушку  уберечь
от внимания сильного пола невозможно. И лесник это прекрасно  понимает.  Что
же касается Хадаса, то мне он нравится больше, чем  тот  л„тчик."  "Над„жный
наш Аэрофлот мы, положим, отклонили единогласно. Но ведь  Хадас  твой  почти
ровесник Игната!" "И что?" "Ого! Так и мне можно?" "Кому ты нужен! Кто  тебя
с твоими амбициями и разбитой биографией вообще стерпит, кроме  меня?"  "Вот
это ты верно подметила, единственный ты мой ветер в мои паруса. Только  ведь
и ты, подруга, без меня пропад„шь, однако..." "Однако... Чего это  ты  вдруг
заокал, сибиряк ты доморощенный?" "Хадас нас считает  аборигенами  тайги.  У
них для нас снисходительно-дружелюбный тон, как к неожиданно встреченному  в
лесу медведю, однако." "А на Бурятова он зачем  зарычал?"  "Ой,  как  сладко
вызверился! Ты бы видела эту пьяную рожу! Если бы  я  так  мог..."  "Зарычи,
Марик, я разрешаю. Даже цапни. По крайней мере полай, как собака на  машины,
стресс снять." "Однако, Инга-то к нам  не  вернулась...  В  общежитии  снова
жив„т.  Что-то  у  них  не  сложилось,  однако."  "Соскучился,  козлик,   по
свежатинке?"  "Дело  не  во  мне.  Это  она  стесняется,  что  не   окрутила
окончательно. Больно форсировала, наверное. Он к та„жной тактике не приучен.
С ним тонкое обращение нужно, подходец-с... А она ему сво„ тело в  бассейне.
А до того - в совхозе, а потом - в кубовой. Вот  он  и  пресытился.  Никакой
фантазии мужику не оставила." "Ты мой старый сводник! А сам? Если  бы  я  не
форсировала, сидел бы бобылем на клотике фок-мачты. А Инга, по-моему, просто
очень хороший человек. И Юрий тоже. Жаль, если у них не сложится..." 5.
   Не  складывалось.  Свирепые  февральские  морозы   не   отступили   и   с
наступлением  марта.  Утром  Юрий  выходил  из  подъезда  в   сво„м   ч„рном
приталенном тулупчике и со страхом и отвращением смотрел в малиновое  марево
измороси, висящее в воздухе от восходящего  солнца.  Омертвевшие  на  восемь
месяцев ч„рные деревья торчали из  грязного  слежавшегося,  полувысохшего  с
последнего декабрьского снегопада мессива, не скрипящего, а  визжавшего  под
ногами, словно гвоздь по стеклу. Из тв„рдых покрытых копотью сугробов  ветер
выдувал сухой  как  пыль  снег.  На  трамвайной  остановке  невозможно  было
прикоснуться к поручням - варежка прикипала к металлу. Плевок  звонко  падал
на синие рельсы. Толпа в ожидании трамвая была похожа на манекены или пугала
- неподвижные фигуры с побелевшими от инея спинами, опушками куржаков вокруг
лиц, белыми бровьями, ресницами и усами. Трамвай кидало на  кривых  рельсах,
когда он, блестя на солнце бельмами окон, появлялся из-за  угла  и  н„сся  к
остановке. Внутри был вс„ тот же мороз, слегка  увлажн„нный  паром  изо  рта
десятков плотно стоящих людей со словно замороженными лицами и с  хрустящими
в варежках платками около красных  носов.  Окна  слепо  светились  малиновым
светом.
   У Юрия  вс„  это  время  было  ощущение  инородного  тела  во  рту  -  ни
проглотить, ни выплюнуть. Катаешь, катаешь языком во рту и нет  выхода...  С
Ингой он больше не встречался. Она  растеряла  свою  самоуверенность  первой
красавицы, как-то сразу опростилась и сникла. Боялась с  ним  разговаривать,
опасаясь казаться глупой и примитивной. Через  месяц  он  как-то  увидел  е„
спешащей на каток на стадионе со знакомым студентом. Поздоровались на  "вы",
хохотнули и убежали туда, где огни... Слух об  интимных  отношениях  доцента
Хадаса со студенткой испарился ещ„ быстрее, чем  возник.  Самое  интересное,
что исчезла и тоска об  оставленной  семье.  Две  проблемы  проглотили  друг
друга, как теоретические змеи в траве, что заглатывают друг друга,  пока  не
исчезают обе - только трава колышется... Будни, лекции, научная тема,  а  во
рту  вс„  тот  же  предмет:  раскусить  страшно,  проглотить  невозможно,  а
выплюнуть жалко. И бесконечные морозы. Белый  дым  из  труб  городской  ТЭЦ,
стелющийся неизменно с Амура на  лесопарк  на  фоне  псевдот„плого  голубого
неба.
   7.
   1.
   Заманский разогнул спину и обернулся на  голоса.  С  сопочки,  отделявшей
дачный пос„лок от станции, по протоптанной в  снегу  тропке  сквозь  молодой
березняк, с хохотом держась друг за друга, спускались, скользя, Инга и  Юрий
с лыжами в руках. Марк Сем„нович махнул им рукой и снова  взялся  за  топор.
Янтарная смола блестела сквозь снег, запорошивший поленья. Снег  сверкал  на
щедром мартовском солнце чистыми сугробами на грядках, на крыше  домика,  на
крыльце. Из трубы упруго бил синеватый душистый  дым  прямо  в  ослепительно
голубое и действительно потеплевшее небо.  От  сопок  эхо  возвращало  удары
топора в первозданной тишине разбуженного безмолвия.
   Двое остановились у калитки, розовощ„кие,  молодые,  светлоглазые,  очень
красивые со своими счастливыми улыбками.
   Накануне к Юрию вернулся тот же идиотский сон. На этот раз он гонялся  за
Ингой со своим домашним веником по бассейну. Люди в купальниках  сторонились
странной пары - он в расст„гнутом женском ч„рном кожушке,  а  она  нагая,  -