ью,  пошлыми  южными  оборотами  речи  (так  и  тянется   рука
подчеркнуть ошибки красным и выставить жирную  единицу),  обращ„нными  к  Е‚
мужу! Софочка, их когдатошняя курортная квартирная хозяйка, судя  по  всему,
сама разыскала Юрия, когда он был в командировке, соблазнила и влюбилась как
драная кошка, стерва!.. В своей манере, Алла прокурорским тоном  потребовала
объяснений. Юрий загадочно улыбался, читая письмо, и сказал, как-то странно,
с холодным любопытством глядя на Аллу: "Ты же знаешь, ЭТО не в мо„м вкусе. К
тому же она старше даже тебя..." "Что-о? - растерялась грозная  учительница.
- Даже?.. Меня?.." "Да, она не заставляет  уговаривать  себя  в  постели,  -
понесло вдруг Юрия, - но мне  такие  женщины,  рыхлые,  неопрятные,  жирные,
скорее отвратительны." "Идиот, какое мне до всего этого дело? -  задохнулась
Алла. - Как ты смеешь делиться со мной своими  постельными  впечатлениями  о
другой женщине?" "А почему  бы  и  не  поделиться,  -  взорвалось  что-то  в
постоянно оскорбляемом холодностью муже. - Мы же с  тобой  давно  не  муж  и
жена. Так, приятели по общежитию. Ты-то чего возникаешь?  Какое  у  тебя-то,
фригидного бревна,  право  ревновать  своего  сексуально  здорового  мужа  к
озабоченной самке? Что сверлишь глазами? Не ожидала?" "Юра... Что за обороты
речи?.. - совсем растерялся семейный педагог. - Ты хоть сам слышишь, что  ты
говоришь?" "Я-то слышу. Я давно слышу, что пора  тебя  проучить."  "Тогда...
Тогда - пош„л вон, мразь..." Юрий, вс„ так  же  неприятно  улыбаясь,  собрал
свои документы, кое-какие  вещи,  небрежно  покидал  вс„  в  кейс  и  вышел,
оглушительно хлопнув дверью.

   2.
   И сразу же оглушающая тишина поселилась в опустевшей семье. Вс„ произошло
так неожиданно, что Алла без конца забывала о ней в крике  школы,  напоминая
себе по дороге домой, что надо в первую очередь рассказать Юрию  о  событиях
сегодняшнего  дня.  Но,  приближаясь   к   закрытой   двери,   она,   словно
споткнувшись, останавливалась. Словно за дверью стояли три гроба.
   Я была хорошей женой, беззвучно кричала Алла в пустой спальне, уткнувшись
лицом в одну подушку на широкой тахте. Я ему не изменила ни разу! Я не  дала
никакого повода для предательства... Нельзя любить  того,  кого  боишься,  -
возражал некто за е„ затылком. - Ты, ты сама убила свою семью...
   Она позвонила в Одессу, представляя себе вытирающую о платье жирные  руки
Соню, спешащую от стола, где она вечно разделывала курицу с Привоза. "А-ал„!
- в нос пропела одесситка. - Яка така Алла с Ленинграду? Юрка жинка, чи  що?
Та що жинке треба от Софы? Мужа? Та бери его, он мне вже не нужен." "Я  хочу
от вас узнать только одно,  -  задыхалась  Алла.  -  Мне,  понимаете,  нужна
ясность..." "Так соби твой чоловик. Я ж казала.  Я  его  бильш  до  себе  не
пидпущу. Що ще тоби жинка  с  Ленинграду?"  Зазвучали  длинные  гудки.  Алла
представила, как Соня, возбужд„нно побл„скивая красивыми на выкате  глазами,
возвращается к столу, делая характерное движение  руками,  словно  встяхивая
свою  огромную  низкую  грудь,  и  снова   принимается   за   отделение   от
свежевыпотрошенной курицы лакомого пупочка...
   Сер„же она беспощадно рассказала вс„. Он тенью ходил  всюду  за  матерью,
помогал и молчал. Развод прош„л гладко. Юрий отказался от раздела имущества,
Алла - от алиментов. С сыном он попрощался по телефону. Сер„жа не сказал  ни
слова в ответ. И одной семь„й в  огромной  стране  стало  меньше.  Наступила
удивительная пустота. Если бы он  погиб  в  авиакатастрофе,  можно  было  бы
воспитывать сына на памяти покойного отца. Если бы его  посадили  без  права
переписки, можно было надеяться на амнистию. Но не было ни могилы, ни  права
на память, только забытые  на  серванте  его  тикающие,  зачем-то  постоянно
оживляемые часы, скудная одежда в шкафу, папки с научными трудами.
   Жизнь  шла  так,  как  обычно  во  время  его  командировок.  Только  эта
командировка была без обратного билета. Начались неприятности на работе. При
общениях  с  Железной  Гвозд„й,  как  называли  директриссу,   Алла   словно
чувствовала себя провинившимся Юрием в  е„,  Аллы,  присутствии.  Когда  она
посмела возразить, Гвоздя буквально разорвала е„ в клочья  своим  криком.  А
дома ждал дневник Сер„жи с двойкой по поведению и горящая свеча -  прегорели
пробки. Сер„жа полез на табурет их чинить. Его трахнуло током, и он чуть  не
слетел в лестничный прол„т. У Аллы подгорела до углей яичница на газе.  Пока
она спасалась от  пламени  на  сковороде,  забытый  утюг  сж„г  единственное
рабочее платье.
   Пришлось идти на работу в вечернем  платье  с  декольте  и  нарваться  на
раснос Гвозди, обозвавшей несчастную Аллу публичной женщиной...
   На пути домой она услышала в  подъезде  густой  мат  знакомым  голосом  и
застала Сер„жу курящим с соседским Кирюшкой. Бледно-зел„ный,  сын  кашлял  и
ругался. Дома, после того, как избитый сын наревелся и уснул, Алла  зашла  в
ванную и отпрянула: из зеркала на не„ смотрела старуха с седыми висками. Тут
настала е„ очередь биться в истерике, пока Сер„жа носился с водой  и  мокрым
полотенцем. Она не пошла на работу, Сер„жа - в школу.  Они  не  отвечали  на
телефонные вызовы до самого вечера, пока не раздался длинный  требовательный
звонок в дверь.
   "Кто, - не своим голосом спросила  Алла.  -  Мы  уже  легли."  "Откройте,
милиция." "Мама, честное слово, - заторопился Сер„жа,  лихорадочно  роясь  в
кармане папиного пальто. - Это был не я..." "Сволочь, - сквозь зубы  сказала
мать, открывая  дверь,  и  тут  же  утонула  в  медвежьих  объятьях  Юриного
единственного друга - профессора Иннокентия Негоды.  -  Кешка,  господи!"  -
разрыдалась она облегч„нно.
   "Что с вами. Звонит мне Гвоздя, что жена доцента Хадаса, так  и  сказала,
самовольно бросила работу и  вообще  вед„т  себя  вызывающе.  Это  о  тебе?"
Огромный рыжий и бородатый  Кеша  раскрыл  свой  старомодный  зонтик-трость,
погрозил волосатым рыжим пальцем вытянувшемуся в дверях  сияющему  Сер„же  и
развалился в "сво„м"  кресле,  вытянув  огромные  ноги  в  мокрых  неизменно
рванных носках,  благодушно  оглядывая  замеревшую  от  неожиданности  Аллу.
"Ну-с, как вы тут без хозяина? Я смотрю - не пропадаете?  Молодцом,  пардон,
молодухой смотришься, Аллочка." "Ну да!  А  это?"  "Ерунда.  Педагог  просто
должен быть с седыми прядками над нашими тетрадками, верно?  А  Юрке  так  и
надо, пусть, пусть побегает, пусть узнает, каково жить без такой благородной
красавицы. Свежатинки, видите ли захотелось! Вот и получил. Верно, Сер„га?"
   Мальчик серь„зно кивнул.
   "Проведать наконец-то приш„л? - сухо спросила  Алла.  -  Или  директрисса
послала?" "Привет, ваше почтение. Друг семьи..." "Не фиглярничай.  Какой,  к
дьяволу, семьи? Что ты тут мне паясничаешь?!." "Какой?  -  Кеша  сразу  стал
серь„зным. - Вашей, мадам. И моего  единственного  друга  Юры.  Что,  я  вас
первый год знаю, чтобы поверить справке  о  разводе?  Что  такое  справка  -
бумага! Дошло, девочка? Юра - дурак, поддался на провокацию. Попробовала  бы
меня моя Клава приревновать! Я бы при ней эту Софу головой в унитаз и..."
   Он замолк, пораж„нный дробным  нечеловечески  злым  смехом  реб„нка.  "Ты
чего?" - испугалась Алла. "Не надо в унитаз. Надо е„ руками в пробки,  чтобы
она мед-лен-но горела..." "Идиот!! - истерически  закричала  мать.  -  Пош„л
вон, дурак!" "Да, - глухо сказал Кеша, когда закрылась дверь за мальчиком. -
Детям больнее всех. Так вот он мне написал, что..." "Меня не интересует, что
ОН тебе написал, - быстро сказала Алла. - Давай или о деле, или..."
   "Замолчи! - медведем поднялся Кеша  с  кресла.  И  сразу  обмяк,  положив
огромные руки на плечи хрупкой  Аллы.  -  Замолчи,  милая,  замолчи,  бедная
моя... хорошая ты моя... Такой у меня вот тут гн„т. Так болит... Ну  подумай
сама, ты же умница. Ну разве так бывает, как у вас? Да мужик, если  захочет,
так обставит свой роман на стороне, что такая наивная как ты ни  за  что  не
узнает..."
   "Так то опытные, а он не-е-ет!" - зарыдала Алла, испытав  вдруг  огромное
облегчение и неожиданную надежду. "А я что говорю? А я? Он - неопытный.  Вот
она, от злости, что не  получилось  охмурить,  напала  на  тебя,  из  чистой
зависти, как злая собака. А вы оба и попались в е„ зубы. Слушай меня  теперь
внимательно. Я вс„ ждал, что обойд„тся. Что вы одумаетесь. Потом сделал себе
командировку в Одессу и пров„л расследование прямо  на  месте  преступления.
Да, останавливался он у них, а где же ещ„, когда в Одессе в гостиницах  мест
никогда нет? Это же Одесса, общежитие, все  друг  о  друге  вс„  знают,  вс„
просматривается во дворе и прослушивается  с  балкона  на  балкон.  Так  вот
ничего у него с ней не было. Да, она действительно пыталась его  соблазнить,
потом бесилась, плакала, жаловалась матери и подруге... Как вообще ты  могла
поверить? Ну, мою Кланю сели бы он тебе предпоч„л, я бы ещ„  понял.  Подлец,
подумал бы я, но молодец, со вкусом парень. Но Сонька, мешок с...  И  вообще
зачем ему, доценту-то подобная краля? У него мало студенточек?"
   "Вот именно, -  уже  улыбалась  сквозь  сл„зы  Алла.  -  Вот  он  там,  в
Комсомольске... да на свободе..." "Ещ„ бы. Я бы на его месте, начал с пятого
курса и - до первого..." "А может быть наоборот? -  привычно  в  присутствии
Кеши хохотала Алла. - Сначала молоденькие?" "Нет-нет! Ни в коем случае.  Это
не в его, и не в моих, правилах. Молоденьких непременно на закуску -  именно
в указанной выше последовательности, сударыня! И вот почему..." -  в  бороде
весело сверкали белые зубы.
   "Кеша, - обовала его Алла. - А почему ты... и Клава... мне вс„ это  время
не звонили?" "Видишь ли, дело в том, что  мы  вас  любим.  Вас.  Вдво„м.  Не
порознь. А порознь мы вас и знать не хотим. Истинные друзья семьи  не  берут
одну из сторон при разрыве семьи. Одного из... вдруг врагов. Нонсенс..."  "Я
ему напишу! - заторопилась Алла. - Только научи как. Господи, ведь  если  он
не виноват, что же я со всеми нами,  и,  главное,  с  Сер„жей,  наделала!.."
"Первые разумные слова." "Кешенька. Спаситель ты  мой,  правда  я  -  глупая
истеричка? Я - дура, правда? Да?"  "Странный  вопрос..."  "Да,  да,  да!  Ты
никогда не вр„шь. Это ясно. Ты- всегда прав! И ты меня понимаешь, правда?  И
Клава?" "Она считает, что ты просто эгоистка."
   "Правильно. Я - эгоистка. Как же мне  ему  написать,  чтобы  он  понял  и
простил? Скорее скажи мне  и  дай  адрес,  чтобы  непременно  дошло  письмо,
Кешенька!.. Знаешь что? Я напишу на институт,  с  уведомлением  о  вручении,
правда? Господи. Как же я его измучила! И Сер„женьку... Дура... эгоистка..."
"Нет уж, ничего ему не пиши. Теперь уж тебе надо выдержать фасон. Пусть  сам
напишет. Это я беру на себя. А вы, милые мои, готовьтесь. Он там  пректасную
квартиру получил. Хватит вам снимать. Пожив„те по-человечески." "Я согласна!
Бог с ним с Ленинградом, со школой, с этой Железной Гвозд„й. Кешь, а  вот  я
возьму билеты и мы просто приедем, а? Ведь не прогонит же? У меня на  книжке
пятьсот рублей. Сколько  стоит  билет  до  Комсомольска?  Да  не  молчи  ты,
Кешенька!" "Ехать прид„тся. Ему сюда возврата нет, его место занято.  А  там
по нашей с ним теме - непочатый край работы. Он там  запросто  и  докторскую
завершит, и в металл наши идеи внедрит. Есть у меня  соискатель  интересный,
Заманский такой, вашей же неповторимой нации товарищ... Он как раз туда  уже
едет после стажировки. Я его нацелил на работу с Юрой. А там и мы с  Клавой,
к вам , а?"

   4.
   1.
   "Буря смешала землю с небом, белое небо с белым снегом",  -  думал  Юрий,
глядя в окно на оледенелую унылую улицу, по которой  беззвучно  за  двойными
ст„клами катил заиндевелый трамвай со слепыми белыми окнами. В конце  ноября
ударил первый настоящий мороз - за тридцать. И вот сегодня - первая пурга  с
сюрпризом - сорок на сорок, и ветер и мороз. Давным давно ни из одного  окна
не видно ничего, кроме мохнатой белой изморози на ст„клах. Только в  уголках
рамы сохраняется почему-то прозрачное сухое  пятнышко,  в  которое  и  видна
улица с трамваем. Надо идти на лекцию вечерникам, а  страшно  даже  подумать
оставить прогретое раскал„нными батареями жизненное пространство.
   Вс„ есть в этом т„плом уюте -  кухонный  гарнитур  с  посудой  для  Аллы,
тахта, как их супружеское ложе, даже кресло-кровать в кабинете  для  Сер„жи.
Есть даже письмо от Кеши, что Алла простила его "измену" и  жд„т  письма.  И
есть листик на  письменном  столе  со  словами  "Дорогой  Алчонок!  Я  очень
хочу..."
   Чего я очень хочу, думает Юрий,  глядя  на  сдуваемых  полярным  ураганом
людей на темнеющей улице.  Видеть  белое  от  ярости  лицо  любимой  некогда
женщины с трясущейся ч„лкой? Слышать постоянно раздраж„нный любимый голос  с
ненавистными интонациями? Принимать как  должное  необъяснимое  презрение  в
свой адрес?  Ждать  снова  осуществления  постоянной  угрозы  насильственной
конфискации сына - е„ спасательно круга и его наручников?  Жить  в  ожидании
беспощадного наказания разлукой? Алчонка - друга,  любимой,  жены  давно  не
существует. Есть призрак. Овеществить призрак и  получить  жуткий  фантом?..
Это очень просто: несколько часов пол„та и можно  увидеть  сына  и  жену.  И
начать то счастье, вперемешку с кошмаром, сызнова!  "Я  тебе  в  третий  раз
объясняю, что..." Не говорит, не обменивается мнениями - объясняет, проводит
очередную воспитательную акцию с жалким существом. А оно жив„т с приклеенной
шутовской улыбкой на красивом волевом лице, улыбкой, призванной  не  обидеть
изд„рганную на работе жену, хотя давно ясно, что  именно  эта  улыбка  е„  и
бесит, что  она  просто  жаждет  семейного  скандала,  согласна  лучше  быть
избитой, как соседка снизу, чем терпеть его унижение ею... Но он не смеет ей
даже и возразить, зная о е„ праве на развод с конфискацией сына. И  она  это
знает, а потому вед„т себя так  свободно  в  обществе,  всегда  встающем  на
сторону женщины при разделе детей. Потому-то  на  одиннадцать  браков  шесть
разводов, дело житейское.
   Иннокентий  Негода,  единственный  друг  настоятельно  рекомендует...   В
отношениях их двух семей всегда была игривая параллельная влюбл„нность:  Юра
флиртовал при Кеше с Клавой, мог даже на колени е„ посадить, а тот - мог и в
губы чмокнуть эффектную тонкую Аллу. Это непременное условие дружбы семьями,
на абсолютном доверии, с притворной ревностью и непритворным соперничеством.
Эта дружба не похожа ни на мужскую,  всегда  односторонюю,  ни  на  женскую,
всегда немного фальшивую. Но  и  этот  остров  в  океане  чужих  людей  тоже
невосстановим. И не только из-за развода  Аллы  и  Юры.  Негода  сегодня  на
только физически в иной весовой категории. Он - ученый высшего круга, а Юрий
- массового.  Иной  уровень  возможностей  и  общения.  Иные  потребности  и
проблемы. Друг за несколько минут, в день увольнения  Юрия,  перерос  друга.
Вышестоящий друг... Они никогда не вернутся на общую планету. Не на ту,  что
пролетает тысячи километров пространства в секунду, а  ту,  что  была  общей
средой обитания. Там, где мы были секунду назад, нас уже никогда  не  будет.
Кеша хочет, как лучше. А кто знает, как лучше?
   Тот странный высокий тип, что подсел неделю назад к Юрию в  ресторане?  И
ухитрился так разговорить замкнутого доцента, что Юрий в сладостном подпитии
и непривычном внимании выложил ему то же, что сейчас  прокручивает  снова  и
снова для себя самого. "Вышестоящие друзья в любой момент могут стать равно-
или нижестоящими, - заметил высокий. - И  с  вами,  и  с  вашим  профессором
именно это  и  случится.  Через  двадцать  лет.  В  лишкат-аводе  при  любой
биографии вы будете равны. Ведь вы сказали, что Клава - еврейка?" "Ну и что?
- сразу насторожился до протрезвения Юрий. (Это слово может произнести  либо
близкий человек, либо провокатор. Если его произн„с незнакомый,  то  на  сто
процентов - стукач!) - Какое это в нашей стране может иметь значение? И  что
за иностранные слова вы употребили?" "Никакого значения это не  имеет,  пока
эта  страна  существует,  как  наша.  Через  двадцать  лет   она   физически
сохранится, но станет для нас, евреев, чужой в одночасье. И мы все  уедем  в
Израиль. И там, все, удачливые и неудачливые,  умные  и  глупые,  богатые  и
бедные, станем в очередь к столикам биржи  труда  -  лишкат-аводы.  И  будем
равны, как на том свете - ленинградцы и бухарцы. Все одной нации, все олим -
русскоязычные репатрианты без языка и достойной,  израильской  биографии..."
"Откуда вы это знаете? Нострадамуса начитались? Там  сказано  о  крушении  в
конце века великой северной страны, но..." "Что вы  говорите!  Действительно
сказано?" "Тогда, откуда вы знаете? И при ч„м тут Кеша с Клавой?  Уж  они-то
русские по духу и..." "Гнать нас отсюда будут не по  духу,  а  по  роже,  по
паспорту, по фамилии. Но там будут бить и гнать именно  за  русский  дух.  И
евреев по советскому паспорту, и русских с еврейскими ж„нами. Но мы  полюбим
ту страну, где сейчас около тридцати тепла, плещется т„плое  море  и  цветут
сады. Полюбим со всеми е„ недостатками." "Сады цветут в любой стране весной,
- машинально возразил Юрий. - Вы кто? Сионист или гэбэшник?" "Я - Фридман, -
с достоинством сказал высокий. - Я тополог-конверсист. В одном из  измерений
мне случилось в 1974 году жить в почти таком же Комсомольске. И вот "вновь я
посетил тот уголок земли, где я пров„л изгнанником..." С гэбэшниками я в  те
годы  встречался  как-то.  Милейшие  и  умнейшие  люди,   по   сравнению   с
МГБ-шниками... иного измерения. Впрочем, не смею более вам  навязывать  сво„
общество и вс„, что вы воспринимаете пока как бред. Скажу на  прощанье  лишь
одно: в отличие от почти всех присутствующих в этом зале, у вас  есть  ПРАВО
ВЫБОРА отечества.  И  вы  им  рано  или  поздно  воспользуютесь,  адони.  Не
пугайтесь, это означает на иврите, на нашем  древнем  языке,  просто  "  мой
господин". Коль тув... - до свидания. "
   Ладно, больше мне не о ч„м думать, как  об  этом  психопате,  очнулся  от
воспоминания  Юрий.  Пора  закутываться,  ставить  круглый  воротник  своего
неоценимого женского тулупчика в талию с пустым бюстом и спешить  на  лекцию
сквозь этот ад... "Ветерок нежно травку колышит..." Надо  же,  а  в  Израиле
сейчас цветут сады под жарким солнцем... И можно купаться в  теплом,  как  в
Одессе летом, море, а не идти, наклонившись  под  углом  навстречу  ледяному
всепроникающему ветру. В ноябре? Цветут сады? Надо было порасспросить.  Ведь
это вс„-таки не в южном полушарии...

   2.
   Юрий вздрогнул от  звонка  в  дверь.  Впервые  он  кому-то  нужен,  кроме
потустороннего Толи. Это были Галкины.  В  прихожую  влетела  закутанная  до
шарообразного вида Наташенька, с которой все разговаривали в общежитии через
дверь, так как родителей никогда не было дома. Живая  голубоглазая  кукла  с
точно такой же закутанной куклой в руках. И почти хором  -  мама  Наташе,  а
Наташа кукле: "Быстренько раздевайся, а то вспотеешь..." Все  трое  Галкиных
оглядываются с восхищением. Квартира была обещана им,  но  они  потребовали,
чтобы е„  убрали  хотя  бы,  если  не  отремонтировали.  Почему  они  должны
выгребать гусаковский мусор? Ректор только пожал плечами: не хотите - живите
себе и дальше в общежитии... И - живут! А  ведь  приехали-то  в  Комсомольск
именно за своей квартирой. И приехали в составе  "хвостовского  карательного
десанта".
   Юрий знал, что Петя Хвостов и Вадим Галкин были друзьями по  аспирантуре,
но  потом  "друг  перерос  друга".  На  правах  доктора-зава  и  покровителя
друга-неудачника он как-то приш„л к Галкиным и  с  бокс„рской  напористостью
предложил  немедленно  ехать  с  ним  в  Комсомольск.  Тамошний  институт  с
безграмотным практиком-ректором давно кость в горле  у  министерства.  Ехать
туда надо со своей гвардией, собранной по всей стране, иначе местные бездари
не сдадутся, не освободят институтские квартиры и не пойдут из и.о. доцентов
в мастера, где им как раз и место  вмес